на раскаленной дороге, и, если не считать дождя возле Медвежьей Горы,
ботинки эти действительно оказались самыми подходящими для моего
путешествия. Поэтому я засмеялся вместе с ними. Башмаки уже сильно
обтрепались, кусочки разноцветной кожи торчали кубиками свежего ананаса, и
в дырки проглядывали пальцы. В общем, мы квакнули еще и ржали себе дальше.
Как во сне, грузовик летел сквозь крохотные городки на перекрестках,
которые хлопками рвались нам навстречу из темноты, мимо длинных шеренг
сезонников и ковбоев, бездельничавших всю ночь. Те лишь успевали повернуть
головы нам вслед, и уже из разливавшейся тьмы на другом конце городка мы
замечали, как они хлопают себя по ляжкам: мы были довольно прикольной
компанией.
В это время года, однако, в деревне было много народу - пора урожая.
Парни из Дакоты засуетились:
- Мы, наверное, слезем, когда они в следующий раз остановятся поссать:
здесь, кажется, полно работы.
- Когда здесь кончится, просто надо будет двигаться на север, -
посоветовал Кент из Монтаны, - и так идти за урожаем, пока не дойдете до
Канады. - Парни вяло кивнули в ответ: они не шибко высоко ставили его
советы.
Тем временем молодой светловолосый беглец сидел все так же; Джин то и
дело выглядывал из своего буддистского транса на летевшие мимо темные
равнины и мягко шептал что-то парню на ухо. Тот кивал. Джин о нем
заботился - о его настроении и о его страхах. Я подумал: ну куда, к
чертям собачьим, они поедут и что будут делать? У них не было даже
сигарет. Я истратил на них всю свою пачку - так я их полюбил. Они были
благодарны и благодатны: ничего не просили, а я все предлагал и предлагал.
У Монтанского Кента тоже была пачка, но он никого не угощал. Мы пронеслись
сквозь другой городок на перекрестке, мимо еще одной шеренги доходяг в
джинсах, сбившихся под тусклые фонари, точно бабочки на поверхности
пустыни, и вернулись к неохватной тьме, и звезды над головой были чисты и
ярки, потому что воздух тончал все сильнее и сильнее по мере того, как мы
взбирались на высокогорье в западной части плато, понемногу - фут на
милю, так они сказали, - и никакие деревья вокруг не загораживали низких
звезд. А один раз, когда мы пролетали мимо, в полыни у дороги я заметил
грустную белолицую корову. Как по железной дороге едешь - так же ровно и
так же прямо.
Вскоре мы снова въехали в городок, сбросили скорость, и Кент из Монтаны
сказал:
- Ну, наконец, поссать можно! - Но миннесотские парни не остановились
и поехали дальше. - Черт, я уже не утерплю, - сказал Кент.
- Давай через борт, - откликнулся кто-то.
- Ну и дам, - сказал он и медленно, пока мы все на него смотрели,
дюйм за дюймом стал сидя перемещаться к краю платформы, держась за что
только можно, пока не свесил ноги с открытого борта. Кто-то постучал в
стекло кабины, чтобы привлечь внимание братьев. Те обернулись и
разулыбались, как могли только они. И как раз когда Кент начал делать свои
дела, и без того чересчур осторожно, они стали рисовать грузовиком зигзаги
на скорости семьдесят миль в час. Кент сразу же опрокинулся на спину; мы
увидели в воздухе китовый фонтанчик; он пытался снова подняться и сесть.
Братья опять мотнули грузовик в сторону. Бах - он упал на бок и весь
обмочился. В реве ветра мы слышали, как он слабо ругается - будто человек
скулит где-то за холмами:
- Черт... вот черт... - Он так и не понял, что мы делали это
намеренно: он просто боролся - сурово, как Иов. Закончив, - как уж у
него это получилось, не знаю, - он был весь мокрый, хоть выжимай; теперь
надо было проерзать на заднице обратно, что он и сделал с самым что ни на
есть горестным видом, а все остальные ржали, кроме грустного
светловолосого парня и миннесотцев в кабине - те просто ревели от хохота.
Я протянул ему бутылку, чтобы хоть чем-то компенсировать.
- Какого дьявола? - сказал он. - Они что, специально это делали?
- Конечно, специально.
- Вот черт, а я не знал. Я так уже делал в Небраске - так там было в
два раза легче.
Мы вдруг приехали в городок Огаллала, и здесь чуваки в кабине
выкрикнули, причем с немалым удовольствием:
- Остановка поссать! - Кент угрюмо слез с грузовика, сожалея об
утраченной возможности. Два парня из Дакоты со всеми попрощались,
прикинув, что начнут работать на урожаях отсюда. Мы провожали их взглядом,
пока они не скрылись в темноте, направившись куда-то на окраину, к
лачугам, где горел свет и где, как сказал ночной сторож в джинсах, должны
жить какие-то наниматели. Мне надо было прикупить сигарет. Джин и молодой
блондин пошли вместе со мной размять ноги. Я зашел в самое невероятное
место на свете - что-то типа одинокого кафе-стекляшки для местных
подростков на Равнинах. Несколько - совсем немного - мальчишек и
девчонок танцевали там под музыкальный автомат. Когда мы зашли, был как
раз перерыв. Джин с Блондинчиком просто встали у дверей, ни на кого не
глядя: им нужны были только сигареты. Там было и несколько симпатичных
девчонок. Одна начала строить Блондинчику глазки, а тот так и не заметил;
а если бы и заметил, то наплевал бы - так удручен он был.
Я купил им по пачке каждому; они сказали "спасибо". Грузовик уже был
готов ехать дальше. Время склонялось к полуночи, холодало. Джин,
исколесивший страну вдоль и поперек больше раз, чем мог сосчитать по
пальцам рук и ног, сказал, что нам всем сейчас лучше всего сбиться в одну
кучу под брезент, иначе околеем. Таким вот макаром - и с остатком бутылки
- мы и согревались, а морозец крепчал и уже пощипывал нам уши. Звезды
казались еще ярче - чем выше мы взбирались на Высокогорья. Теперь мы уже
были в Вайоминге. Лежа на спине, я смотрел прямо перед собою в
великолепную твердь, упиваясь тем расстоянием, что покрыл, как далеко, в
конце концов, забрался от этой тоскливой Медвежьей Горы; я весь дрожал от
предчувствия того, что ожидает меня в Денвере - да что бы там меня ни
ожидало! А Джин с Миссиссиппи запел песню. Он пел молодым тихим голосом с
речным выговором, и песенка была такая незатейливая, просто "У меня была
девчонка, ей шестнадцать лет, и другой такой девчонки в целом свете нет"
- это все повторялось снова и снова, туда вставлялись другие строчки, все
про то, что он заехал на край света и хочет вернуться к ней, но ее он уже
потерял.
Я сказал:
- Джин, это очень хорошая песня.
- Это самая славная песня, которую я знаю, - ответил он, улыбнувшись.
- Я надеюсь, ты доберешься туда, куда едешь, и будешь счастлив.
- Да я всегда выкарабкаюсь и двинусь дальше - так или иначе.
Монтанский Кент спал. Тут он проснулся и сказал мне:
- Эй, Чернявый, как по части нам с тобой поисследовать Шайенн вместе
сегодня ночью перед там, как ты поедешь к себе в Денвер?
- Заметано. - Я был достаточно пьян, чтобы пойти на что угодно.
Когда грузовик въехал в пригороды Шайенна, мы увидели в вышине красные
огни местной радиостанции и внезапно ввинтились в огромную толпу людей,
которая текла по обоим тротуарам.
- Тьфу ты пропасть, это же Неделя Дикого Запада, - сказал Кент. Стада
жирных дельцов в сапогах и десятигаллонных шляпах, со своими изрядными
женушками, выряженными как пастушки, с гиканьем гулеванили на деревянных
тротуарах старого Шайенна; дальше начинались длинные жилистые огни
бульваров нового центра, но празднество целиком сосредоточилось в Старом
Городе. Холостыми бабахнули пушки.
Салуны были набиты по самую мостовую. Я был поражен, но в то же время
чувствовал, как это смешно: вырвался в первый раз на Запад и вижу, до
каких нелепых трюков он докатился ради поддержания своей гордой традиции.
Нам пришлось спрыгнуть с грузовика и попрощаться: миннесотцам было
неинтересно здесь болтаться. Грустно было видеть, как они уезжают, и я
понял, что больше никогда никого из них не увижу, но так оно уж вышло.
- Сегодня ночью вы себе отморозите жопы, - предупредил я их, - а
завтра днем в пустыне их подпалите.
- Ничего, в самый раз, лишь бы из этой холодрыги ночью выбраться, -
сказал Джин. Грузовик уехал, осторожно руля в толпе, и никто не обращал
внимания, что за странные пацаны смотрят из-под брезента на город, точно
младенцы из коляски.
Я следил, как машина исчезает в ночи.
5
Мы остались с Кентом из Монтаны и ударили по барам. В кармане у меня
было что-то около семи долларов, пять из которых я по-глупому просадил той
ночью. Сначала мы толклись со всякими понтово-ковбойными туристами,
нефтяниками и ранчерами - в барах, дверных проемах и на тротуарах; потом
я ненадолго свалил от Кента, который шарахался по улицам, слегка обалдев
от всего выпитого виски и пива: вот так он напивался - его глаза
стекленели, и через минуту он уже нес совершенную околесицу первому
попавшемуся прохожему. Я пошел в забегаловку, где давали чили, и
официантка там была мексиканкой - очень красивой. Я поел, а потом на
обороте чека написал ей маленькую любовную записку. В забегаловке больше
никого не было, все где-то пили. Я сказал, чтобы она перевернула чек. Она
прочла и рассмеялась.
Там было маленькое стихотворение о том, как я хочу, чтобы она пошла
смотреть ночь вместе со мною.
- Хорошо бы, чикито, но у меня свидение с моим парнем.
- А послать его ты не можешь?
- Нет-нет, не могу, - ответила она печально, и мне очень понравилось,
как она это произнесла.
- Я еще заеду сюда как-нибудь в другой раз, - сказал я, и она
откликнулась:
- В любое время, парень. - Я все равно еще немного поторчал там,
просто чтобы посмотреть на нее, и выпил еще чашку кофе. Хмуро вошел ее
дружок и поинтересовался, когда она кончит работу. Та засуетилась, чтобы
побыстрее закрыть точку. Надо было выметаться. Выходя, я улыбнулся ей.
Снаружи вся эта катавасия продолжалась как и прежде, только жирные пердуны
напивались все сильнее и улюлюкали все громче. Это было смешно. В толпе
бродили индейские вожди в своих больших уборах из перьев - они в натуре
выглядели очень торжественно среди багровых пьяных рож. По улице,
пошатываясь, брел Кент, и я пошел с ним рядом.
Он сказал:
- Я только что написал открытку папаще в Монтану. Ты не можешь тут
найти ящик и сбросить ее? - Странная просьба; он отдал мне открытку и
заковылял в раскрытые двери салуна. Я взял ее, пошел к ящику и по пути
бросил на нее взгляд. "Дорогой Па, буду дома в среду. У меня все в
порядке, надеюсь, у тебя тоже. Ричард." Я увидел его совсем по-другому:
как нежно-вежлив он со своим отцом. Я зашел в бар и подсел к нему. Мы
сняли двух девчонок: хорошенькую юную блондинку и толстую брюнетку. Они
были тупые и куксились, но мы все равно хотели их сделать. Мы отвели их в
затрапезный ночной клуб, который уже закрывался, и там я истратил все,
кроме двух долларов, на скотч для них и пиво для нас. Я напивался, и
плевать: все было зашибись. Все мое существо и все мои помыслы стремились
к маленькой блондинке. Я хотел проникнуть в нее изо всех своих сил. Я
обнимал ее и хотел рассказать ей об этом. Клуб закрылся, и все побрели по
обшарпанным пыльным улицам. Я взглянул на небо: чистые чудные звезды еще
пылали там, девчонки захотели пойти на автостанцию, поэтому мы пошли туда
все вместе, но им, очевидно, лишь надо было встретиться с каким-то
моряком, который ждал их там, - он оказался двоюродчым братом толстой, и
к тому же с друзьями. Я сказал блондинке:
- Что за дела? - Она ответила, что хочет домой, в Колорадо, это сразу
через границу, к югу от Шайенна.
- Я отвезу тебя на автобусе, - сказал я.
- Нет, автобус останавливается на шоссе, и мне придется тащиться по
этой чертовой прерии совсем одной. И так весь день на нее таращишься, а
тут еще и ночью по ней ходить?
- Ну послушай, мы хорошо погуляем среди цветов прерии.
- Нету там никаких цветов, - ответила она. - Я хочу в Нью-Йорк. Мне
здесь осточертело. Кроме Шайенна некуда поехать, а в Шайенне нечего делать.
- В Нью-Йорке тоже нечего делать.
- Черта с два нечего, - сказала она, скривив губки.
Автостанция была забита народом до самых дверей. Самые разные люди
