похожа на женщину, с которой что-то случилось, и сразу же перед нами
остановился грузовик, к которому мы подбежали, торжествующе гогоча.
Человек оказался хорошим; грузовик - плохим. Он ревел и медленно
карабкался вверх по долине. Мы добрались до Сабиналя рано-рано утром,
перед самым восходом. Я допил вино, пока Терри спала, и теперь был
соответственно наклюканным. Мы вылезли и стали бродить по тихой тенистой
площади калифорнийского городишки - полустанка на местной узкоколейке.
Пошли искать приятеля ее брата, который сообщил бы нам, где тот сейчас.
Никого не было дома.
Когда начала брезжить заря, я растянулся на лужайке возле городской
площади и принялся твердить:
- Ты ведь не скажешь, что он делал в Зарослях, правда? Что он делал в
Зарослях?
Ты ведь не скажешь, правда? Что он делал в Зарослях? - Это было из
картины "О мышах и людях", когда Бёрджесс Мередит разговаривает с
управляющим на ранчо.
Терри хихикала. Что бы я ни делал, ей нравилось. Я мог бы валяться и
повторять это до тех пор, пока местные дамы не пойдут в церковь, и ей было
бы наплевать.
Но я, в конце концов, решил, что нам надо поскорее сваливать, потому
что может появиться брат, привел ее в старую гостиницу у железной дороги,
и мы уютно улеглись в постель.
Ярким, солнечным утром Терри встала рано и отправилась на поиски брата.
Я проспал до двенадцати, а когда выглянул в окно, то вдруг увидел
товарняк, едущий по узкоколейке с сотнями хобо, которые удобно
расположились на платформах и весело себе катили, подложив под головы
котомки, развернув перед носом газеты с комиксами, а некоторые жевали
добрый калифорнийский виноград, который можно было рвать прямо на ходу.
- Черт! - завопил я. - У-ууиих! Это в натуре обетованная земля. -
Все ени ехали из Фриско; через неделю они таким же роскошным образом
отправятся обратно.
Пришла Терри со своими братом и ребенком и с приятелем брата. Брат
оказался норовистым горячим мексиканцем, которому вечно хочется выпить, -
очень четкий пацан. Его приятель, большой дряблый мексиканец, говорил
по-английски без особого акцента, очень громко, и был чересчур услужлив. Я
заметил, как он имел виды на Терри. Малыша ее звали Джонни, ему было семь
лет: темноглазый и милый.
Ну вот мы и приехали, и начался еще один дикий день.
Ее брата звали Рики. У него был "шеви" 38-го года. Мы туда загрузились
и отправились в неведомые места.
- Куда мы едем? - спросил я. Объяснял мне его приятель - Понзо, его
так все называли. От него воняло. И я выяснил, почему. Он занимался
продажей навоза фермерам; у него был грузовик. У Рики в кармане всегда
отыскивалось три-четыре доллара, и он ко всему относился бесшабашно. Он
постоянно говорил:
- Правильно, чувак, опять двадцать пять - опять двадцать пять, опять
двадцать пять! - И рвал с места. Он выжимал из своей мусорной кучи
семьдесят миль в час:
мы ехали в Мадеру, за Фресно, узнать у каких-то фермеров про навоз.
У Рики с собой был пузырь.
- Сегодня пьем, завтра работаем. Опять двадцать пять, чувак, - на-ка
хлебни!
- Терри сидела позади со своим малышом; я оглянулся и увидел, как она
порозовела от радости, что вернулась домой. Мимо бешено проносилась
октябрьская зелень Калифорнии. Я был весь собран, весь кровь с молоком, я
снова был готов ехать дальше.
- А куда мы сейчас едем?
- Поедем найдем фермера, у которого там навозу навалом. Завтра снова
приедем с грузовиком и заберем. Чувак, мы зашибем кучу бабок. Не волнуйся
ни о чем.
- Мы все вместе тут! - завопил Понзо. Я видел, что так везде, куда бы
я ни приехал - все там вместе. Мы промчались по свихнувшимся улочкам
Фресно и вверх по долине к этим самым фермерам, жившим на дальних
выселках. Понзо вышел из машины и стал суматошно торговаться со
стариками-мексиканцами; из этого ничего, конечно, не вышло.
- Выпить - вот что нам нужно! - завопил Рики, и мы отчалили в салун
на перекрестке. Воскресным днем американцы всегда пьют в салунах на
перекрестках; они приводят с собою детей; они треплют языками и
хвастаются, потягивая пиво; все прекрасно. Чуть стемнеет, и детишки
начинают плакать, а родители уже пьяны.
Шатаясь, они возвращаются домой. Повсюду в Америке я пил в салунах на
перекрестках с целыми семьями. Детишки жуют кукурузные хлопья, чипсы и
играют себе где-то на задворках. Мы тоже так делали: Рики, я, Понзо и
Терри сидели за столиком, квасили и орали под музыку; малютка Джонни
возился с другими детьми у музыкального автомата. Солнце начало краснеть.
Ничего сделано так и не было. А что было вообще делать?
- Маньяна, - сказал Рики. - Маньяна, чувак, все ништь; давай еще
пива, чувак, опять двадцать пять, опять двадцать пять!
Мы вывалились наружу и влезли в машину: теперь - в бар на шоссе. Понзо
был здоровенным неуемным горлопаном, в долине Сан-Хоакин он знал всех и
каждого. Из бара на шоссе мы с ним вдвоем отправились на машине искать еще
какого-то фермера; вместо этого оказались в мексиканской слободке Мадеры,
щупали там девок и пытались снять нескольких для него и Рики. А потом,
когда лиловые сумерки опустились на эту виноградную страну, я обнаружил
себя тупо сидящим в машине, пока Понзо торговался с каким-то старым
мексиканцем прямо на крылечке кухни по поводу арбуза, который тот вырастил
у себя на огороде.Арбуз мы получили и тут же съели его, а корки выбросили
на обочину прямо перед домом старика. По темневшей улице разгуливали
всевозможные милашки. Я спросил:
- Где это мы, к чертовой матери?
- Не волнуйся, чувак, - ответил большой Понзо. - Завтра мы зашибем
кучу бабок; а сегодня вечером волноваться но стоит. - Мы поехали обратно,
забрали Терри с братом и малышом и двинули во Фресно при свете фонарей
вдоль шоссе. Все были голодны как волки. Во Фресно мы, подпрыгивая,
перевалили через железнодорожные пути и рванули вглубь диких улочек
мексиканского городка. Из окон высовывались странные китайцы, разглядывая
воскресные ночные улицы; важно расхаживали компании мексиканских чувих в
брюках, мамбо ревело во всех музыкальных автоматах, вокруг были развешаны
гирлянды огней, как на День Всех Святых. Мы зашли в мексиканский
ресторанчик и заказали тако с пюре из бобов пинто, завернутое в тортильи;
это было вкусно. Я выложил свою последнюю сияющую пятерку, которая стояла
между мной и берегами Нью-Джерси, и заплатил за нас с Терри. Теперь у меня
оставалось четыре доллара. Мы с Терри посмотрели друг на друга:
- Где мы будем спать сегодня, бэби?
- Не знаю.
Рики был пьян; теперь он повторял лишь одно:
- Опять двадцать пять, чувак, - опять двадцать пять, - нежным и
усталым голосом. Это был долгий день. Никто из нас не соображал, что
происходит, что нам предназначено Господом Богом. Бедный маленький Джонни
заснул у меня на плече. Мы поехали обратно в Сабиналь. По пути резко
притормозили у кабака на Шоссе 99.
Рики хотел еще одно - последнее - пиво. За кабаком стояли трейлеры,
палатки и несколько развалюх - что-то типа мотеля. Я спросил, сколько
стоит, оказалось - два доллара. Я спросил у Терри, как по части остаться,
и она ответила, что в самый раз, поскольку у нас на руках теперь ребенок,
и его надо устроить поудобнее. Поэтому, выпив несколько кружек пива в
кабаке, где мрачные сезонники покачивались в такт какой-то ковбойской
банде, мы с Терри и Джонни ушли в номер и приготовились на боковую. Понзо
продолжал ошиваться поблизости - ему ночевать было негде; Рики спал у
отца в хижине на виноградниках.
- Где ты живешь, Понзо? - спросил я.
- Нигде, чувак. Вообще-то я должен жить с Большой Рози, но вчера ночью
она меня выставила. Заберу грузовик и посплю сегодня там.
Тренькали гитары. Мы с Терри смотрели на звезды и целовались.
- Маньяна, - сказала она. - Завтра все будет хорошо, правда, Сал,
милый, а?
- Конечно, бэби, маньяна. - Маньяна была всегда. Всю следующую неделю
я только это слово и слышал - "маньяла", чудесное слово, возможно, оно и
обозначало "небеса".
Маленький Джонни юркнул в кровать как был, в одежде, и заснул; из его
башмаков сыпался песок, песок Мадеры. Мы с Терри встали посреди ночи и
стряхнули песок с простыней. Утром я поднялся, умылся и вышел погулять по
окрестностям. Мы находились в пяти милях от Сабиналя, посреди хлопковых
полей и виноградников. Я спросил у большой толстой женщины, которой
принадлежал этот лагерь, не заняты ли какие из палаток. Самая дешевая -
за доллар в сутки - была свободна. Я выудил из кармана доллар и перенес
вещи туда. Там были кровать, печка, а на столбе висело треснутое зеркало;
это было восхитительно. Чтобы войти, приходилось нагибаться, а внутри
сидели моя крошка и ее мальчуган. Мы ждали приезда Рики и Понзо. Они
примчались на грузовике с бутылками пива и принялись кирять прямо в
палатке.
- А как по части навоза?
- Сегодня уже поздно. Завтра, чувак, загребем кучу бабок, а сегодня
лучше пивка попьем. Как ты насчет пивка, а? - Уговаривать меня не
требовалось.
- Опять двадцать пять - опять двадцать пять! - вопил Рики. Я уже
начинал понимать, что нашим планам заработать кучу денег на навозе
осуществиться не суждено. Грузовик стоял сразу за палаткой. От него несло,
как от самого Понзо.
Той ночью мы с Терри легли спать в нашей влажной от росы палатке,
полной сладкого ночного воздуха. Я уже совсем засыпал, когда она спросила:
- Ты хочешь меня сейчас любить?
Я ответил:
- А как же Джонни?
- А что Джонни? Он спит. - Но Джонни не спал и ничего не сказал.
На следующий день парни приехали в своем навозном грузовике и сразу же
отправились на поиски виски; потом вернулись и здорово повеселились в
нашей палатке. Той ночью Понзо сказал, что слишком холодно, и остался
спать у нас прямо на земле, завернувшись в большой кусок брезента,
вонявший коровьими лепехами. Терри терпеть еге не могла; она говорила, что
Понзо водится с ее братом только затем, чтобы подлезть поближе к ней.
С нами не должно было произойти ничего, кроме голодной смерти, поэтому
утром я пошел по окрестностям спрашивать, нельзя ли где устроиться
собирать хлопок. Все отвечали, чтобы я шел на ферму через дорогу от
лагеря. Я отправился туда; сам фермер сидел на кухне со своими женщинами.
Он вышел, выслушал меня и предупредил, что платит только три доллара за
сотню фунтов собранного хлопка. Я представил себе, как собираю в день по
триста фунтов, по меньшей мере, и согласился. Из сарая он вытащил для меня
какие-то длинные полотняные мешки и сказал, что сбор начинается на самой
заре. Я в полном восторге рванул к Терри.
По пути какой-то грузовик с виноградом подскочил на ухабе, и из него на
горячий асфальт вылетели огромные грозди. Я подобрал их и принес домой.
Терри была рада.
- Мы с Джонни пойдем с тобой и будем помогать.
- Еще чего! - фыркнул я. - Не бывать этому!
- Погоди, погоди, хлопок собирать очень трудно. Я тебе покажу.
Мы съеди виноград, а вечером появился Рики с буханкой хлеба и фунтом
бифштексов, и мы устроили себе пикник. В здоровой палатке рядом с нашей
жила большая семья сезонных сборщиков хлопка: дедушка целыми днями сидел
на стуле, он был уже слишком стар для работы; сын с дочкой и их дети
каждое утро цепочкой переходили через дорогу на поле к моему фермеру и
приступали к работе. На следующее утро я пошел с ними. Они сказали, что на
заре хлопок тяжелее от росы, и можно заработать больше, чем днем. Они,
однако, все равно работали весь день, от зари до зари. Их дед приехал из
Небраски в тридцатых годах во время "великой чумы" - это была та же самая
пылевая туча, о которой мне рассказывал монтанский ковбой, - со всем
семейством в драндулете-грузовичке. С тех пор они так и живут в
Калифорнии. Они любили работать. За десять лет сын старика увеличил число
своего потомства до четверых, и некоторые из них уже достаточно подросли,
чтобы тоже собирать хлопок. За зто время они преуспели: от жалкой нищеты
на полях Саймона Легри до какого-то подобия респектабельности, улыбчивой
