и забыл гит-тару в багажнике другой машины, и ни гит-тара, ни эти
ковбоишки больше не появились; я, видите ли, музыкант, и ехал в Аризону
играть с "Полынными Парнями"
Джонни Маккоу. И вот - ч-черт, видите, я в Аризоне, без гроша, а
гит-тару увели. Отвезите меня, парни, в Бейкерсфилд, и я возьму денег у
брата. Сколько вы хотите? - Мы хотели ровно столько, чтобы хватило на
бензин от Бейкерсфилда до Фриско, около трех долларов. Теперь в машине нас
стало пятеро.
- Добрый вечер, мэм, - сказал он, приподняв шляпу перед Мэрилу, и мы
покатили дальше.
Посреди ночи мы проехали над огнями Палм-Спрингса по горной дороге. На
рассвете, по заснеженным перевалам мы пробирались в сторону Мохейва, к
подъему на великий перевал Техачапи. Сезонник проснулся и стал
рассказывать анекдоты; маленький славный Альфред сидел и улыбался.
Сезонник рассказал нам, что знал человека, который простил свою жену за
то, что та стреляла в него, и вытащил ее из тюрьмы только ради того, чтобы
она стреляла в него вторично. Мы как раз проезжали мимо женской тюрьмы,
когда он это рассказывал. Мы видели, как впереди начинается перевал
Техачапи. Дин сел за руль и вознес нас прямиком на вершину мира. Мы
проехали большой, окутанный пеленой цементный завод в каньоне. Потом
начали спускаться. Дин заглушил мотор, выжал сцепление и делая все, что
полагается, без помощи акселератора. Я лишь крепче держался. Иногда дорога
снова ненамного уходила в гору; он просто обгонял другие машины без
единого звука, на чистой инерции. Он знал каждый ритм и каждый взбрык
этого первоклассного перехода.
Когда надо было повернуть налево, огибая низкую каменную стенку,
отгораживавшую это дно мира, он просто отклонялся далеко влево, не
выпуская из рук руля, напрягшись, - и так миновал его, а когда новый
поворот изогнулся вправо, и на этот раз у нас слева оставался утес, он
отклонился вправо, заставив нас с Мэрилу качнуться с ним вместе. Таким
макаром мы плыли и летели вниз, в долину Сан-Хоакин. Она раскинулась в
миле под нами, самое донышко Калифорнии, зеленая и чудесная на вид с нашей
воздушной полки. Мы делали тридцать миль в час, не расходуя топлива.
Мы все вдруг стали очень возбуждены. Дин захотел рассказать мне сразу
все, что знал о Бейкерсфилде, пока мы подъезжали к окраинам города. Он
показывал мне меблирашки, где останавливался, железнодорожные гостиницы,
бильярдные, столовки, разъезды, на которых спрыгивал с паровоза набрать
винограду, китайские ресторанчики, где он ел, скамейки в парках, где он
встречался с девчонками, и некие места, где он не делал ничего, а только
сидел и ждал. Калифорния Дина - дикая, потная, очень важная, земля
одиноких, изгнанных и эксцентричных влюбленных, которые собирается в стаи,
земля, где все почему-то похожи на сломленных, симпатичных, декадентских
актеров кино.
- Чувак, я целыми часами сидел вот на этом самом стуле перед вот этой
аптекой!
- Он помнил все - каждую игру в пинокль, каждую женщину, каждую
печальную ночь. Как вдруг проехали то место в депо, где мы с Терри сидели
на ящиках бичей под луною, пили вино в октябре 1947-го, и я попытался ему
об этом рассказать. Но его трясло от возбуждения. - Вот здесь мы с
Данкелем провели целое утро - пили пиво и пытались сделать натуральную
клевую официанточку из Ватсонвилля... нет, из Трэйси, да, точно, из
Трэйси... а звали ее Эсмеральда... да, чувак, что-то типа этого. - Мэрилу
соображала, что будет делать, как только приедет во Фриско. Альфред
сказал, что его тетка даст ему в Туларе много денег. Сезонник показывал
нам, как проехать к жилищу его брата за городом.
В полдень мы затормозили у маленькой, увитой розами хижины, и сезонник,
зайдя внутрь, стал о чем-то разговаривать с какими-то женщинами. Мы ждали
его пятнадцать минут.
- Я уже начинаю думать, что у парня не больше денег, чем у меня, -
сказал Дин.
- Мы всё больше зависаем! Возможно, в семье нет никого, кто бы дал ему
хоть цент после его дурацкой выходки. - Сезонник вяло вышел из дому и
стал показывать дорогу в город. - Прок-клятье, надо все-таки брата найти.
- Он начал расспрашивать всех. Вероятно, он чувствовал себя нашим
заложником.
Наконец, мы приехали в большую булочную, и сезонник вышел к нам со
своим братом, одетым в робу: очевидно, тот работал автомехаником где-то
внутри. Несколько минут они с братом разговаривали. Мы ждали в машине.
Сезонник рассказывал всем родственникам о своих приключениях и о том, как
он потерял гитару. Но денег на этот раз ему дали, он отдал их нам, и можно
было ехать во Фриско. Мы поблагодарили его и стартанули.
Следующей остановкой был Туларе. Мы ревели вверх по долине. Я лежал на
заднем сиденье, совершенно обессиленный, сдавшийся, а где-то днем, пока я
дремал, заляпанный грязью "гудзон" промчался мимо палаток за Сабиналем,
где я жил, и любил, и работал в призрачном прошлом. Дин твердо склонялся
над рулем, гоня нашу карету. Я спал, когда мы, наконец, прибыли в Туларе;
а там проснулся, чтобы выслушать безумные подробности.
- Сал, проснись! Альфред нашел бакалею своей тетки, но знаешь, что
случилось?
Его тетка застрелила мужа и села в тюрьму. Магазин закрыт. Мы не
получили ни цента. Подумай только. Вот как бывает: сезонник рассказал нам
в точности такую же историю, об-лом со всех сторон, события усложняются -
ух ты ж черт! - Альфред кусал ногти. Мы свернули с дороги на Орегон в
Мадере и попрощались там с маленьким Альфредом. Пожелали ему удачи и
попутного ветра домой. Он сказал, что это была лучшая поездка в его жизни.
Казалось, всего минуты прошли прежде, чем мы начали скатываться с
холмов перед Оклендом, как вдруг увидели перед собою раскинувшийся
сказочный белый город Сан-Франциско, на его одиннадцати мистических холмах
перед синим Тихим океаном, с его стеной тумана, наползающей с
"картофельной грядки" вдалеке, с его дымом и позолотой позднего дня.
- Во он дает! - завопил Дин. - У-ух! Готово! Бензину - как раз!
Воды мне!
Никакой больше суши! Дальше не поедешь, потому что земли больше нет!
Ну, Мэрилу, дорогая моя, вы с Салом сразу же ступайте в гостиницу и ждите,
пока я на вас не выйду утром, как только у меня все определится с
Камиллой, и еще я позвоню Французу по поводу своей вахты на дороге, а вы с
Салом первым же делом купите местную газету, посмотрите объявления о найме
и придумайте, где будете работать.
- И он въехал в мост через Окленд-Бэй, внеся туда с собою и нас.
Учреждения в центре только-только наинали мигать огоньками; это напомнило
мне про Сэма Спейда(13). Когда мы, пошатываясь, вылезли из машины на
О'Фаррелл-стрит, чихая и потягиваясь, то это было совсем как сход на берег
после долгого рейса; наклонная улица покачивалась у нас под ногами; запахи
китайского рагу из Чайнатауна витали в воздухе. Мы вытащили все наши
пожитки из машины и сгрузили их на тротуар.
Дин неожиданно стал прощаться. Он рвался увидеть Камиллу и узнать, что
тут происходило. Мы с Мэрилу тупо стояли посреди улицы и смотрели, как он
уезжает.
- Вот видишь, какой он мерзавец? - сказала Мэрилу. - Дин бросит тебя
на холоде в любой момент, если ему это выгодно.
- Я знаю, - ответил я, оглянулся на восток и вздохнул. Денег у нас не
было.
Дин не вспомнил про деньги. - Где остановимся? - Мы немного побродили
по узким романтичным улочкам, таща за собою узлы со шмутками. Все вокруг
были похожи на побитую массовку, на усохших звездочек кино: разочарованные
дублеры, карликовые автогонщики, язвительные калифорнийские типы с их
краесветной печалью, симпатичные декадентские казановы, блондинки из
мотелей с припухшими глазами, фарцовщики, сутенеры, шлюхи, массажисты,
шестерки - чертова куча, ну как человеку жить с такой бандой?
10
Однако, Мэрилу уже знала, что это за люди, она бывала здесь, неподалеку
от "Вырезки"(14), - и серолицый клерк в гостинице разрешил нам снять
комнату в кредит. Это был первый шаг. Затем нам следовало поесть, но мы не
смогли этого сделать до самой полуночи, пока не нашли какую-то певичку из
ночного клуба, которая у себя в комнате на перевернутом утюге, положенном
на вешалку и засунутом в мусорную урну, разогрела нам банку свинины с
фасолью. Я смотрел в окно на мигавший неон и спрашивал себя: где Дин и
почему его не беспокоит наше благополучие? В тот год я утратил свою веру в
него. Я просидел в Сан-Франциско неделю - это было самое битовое время в
моей жизни. Мы с Мэрилу вышагивали по городу целые мили, пытаясь раздобыть
денег на пропитание. Мы даже ходили к каким-то пьяным морякам в бич-холл
на Мишн-стрит, про который она знала; те предлагали нам виски.
В гостинице мы прожили вместе два дня. Я понял, что теперь, когда Дин
вышел из кадра, Мэрилу я, на самом деле, не интересую, она лишь пыталась
дотянуться до Дина через меня, его кореша. Мы ссорились в номере. Еще мы
проводили целые ночи в постели, и я рассказывал ей свои сны. Я рассказывал
ей о большом всесветном змее, который лежит, свернувшись, в земле, как
червяк в яблоке, но однаждн он вспучит на земле холм, который с того
времени станет называться Змеиным Холмом, и расстелется по всей равнине во
всю свою длину в сотни миль, и будет пожирать все у себя на пути. Я сказал
ей, что имя этому змею - Сатана.
- Ой, что же будет? - скулила она; а тем временем прижималась ко мне
крепче.
- Святой по имени Доктор Сакс уничтожит его тайными травами, которые
вот в этот самый момент сейчас готовит в своем подземном прибежище где-то
посреди Америки.
Но точно так же может быть явлено, что змей этот - всего лишь оболочка
голубок:
когда он умрет, громадные облака голубок серого цвета семени выпорхнут
наружу и разнесут с собою вести мира по всему миру. - Я лишился разума от
голода и горечи.
Однажды ночью Мэрилу исчезла с владелицей ночного клуба. Как
договаривались, я ждал ее в подъезде через дорогу, на углу Ларкин и Гири,
голодный - как вдруг она вышла из фойе богатого дома напротив со своей
подругой, владелицей этого самого ночного клуба, и с сальным стариком явно
при деньгах. Первоначально она собиралась лишь зайти навестить подругу. Я
сразу увидел, что она за курва. Она даже побоялась подать мне знак, хотя
видела меня в том подъезде. Она процокала своими маленькими ножками мимо,
нырнула в "кадиллак" - только ее и видели.
Теперь у меня никого не оставалось, ничего.
Я побродил вокруг, собирая бычки с тротуаров. Я проходил мимо точки на
Маркет-стрит, где торговали жареной рыбой с картошкой, как вдруг женщина
внутри метнула на меня полный ужаса взгляд: это была хозяйка, она очевидно
подумала, что я сейчас зайду с пистолетом внутрь и ограблю ее. Я прошел
чуть дальше. Мне неожиданно пришло в голову, что это моя мать примерно две
сотни лет назад где-нибудь в Англии, а я - ее сын-разбойник, вернувшийся
с каторги тревожить ее честные труды в трактире. В экстазе я замер прямо
на тротуаре. Я смотрел вдоль Маркет-стрит. Я не знал, она ли это, или это
Канал-стрит в Новом Орлеане: она вела к воде, к двусмысленной всеобщей
воде - точно так же, как 42-я Улица в Нью-Йорке тоже ведет к воде, и
никак не можешь понять, где ты сейчас. Я думал о призраке Эда Данкеля на
Таймс-сквер. Я бредил. Мне хотелось вернуться и злобно смотреть на свою
диккенсовскую мать в этой забегаловке. С головы до пят я весь трепетал.
Казалось, что меня одолевает целая орда воспоминаний, уводящих назад, в
1750 год, в Англию, и что я сейчас стою в Сан-Франциско лишь в иной жизни
и в ином теле. "Нет, - казалось, говорила та женщина своим полным ужаса
взглядом, - не возвращайся, не докучай своей честной работящей матери. Ты
более не сын мне - как и твой отец, мой первый муж. Вот здесь этот добрый
грек пожалел меня.
(А хозяином был грек с волосатыми ручищами.) Ты никчемный, ты
пьянствуешь и безобразничаешь - и, наконец, ты можешь опозорить себя,
похитив плоды скромных трудов моих в этом трактире. О сын! неужели никогда
не опускался ты на колени и не молился об избавлении - из-за всех своих
