лушелковый шарф румынского оттенка*.
- Есть-то он есть, - сказал Ипполит Матвеевич, вспоминая визит к вдо-
ве Грицацуевой, - но как этот стул достать? Купить?
- Как же, - ответил Остап, - не говоря уже о совершенно непроизводи-
тельном расходе, это вызовет толки. Почему один стул? Почему именно этот
стул?..
- Что же делать?
Остап с любовью осмотрел задники новых штиблет.
- Шик модерн, - сказал он. - Что делать? Не волнуйтесь, председатель,
беру операцию на себя. Перед этими ботиночками ни один стул не устоит.
- Нет, вы знаете, - оживился Ипполит Матвеевич, - когда вы разговари-
вали с госпожой Грицацуевой о наводнении, я сел на наш стул, и, честное
слово, я чувствовал под собой что-то твердое. Они там, ей-богу, там...
Ну вот, ей-богу ж, я чувствую.
- Не волнуйтесь, гражданин Михельсон.
- Его нужно ночью выкрасть! Ей-богу, выкрасть!
- Однако для предводителя дворянства у вас слишком мелкие масштабы. А
технику этого дела вы знаете? Может быть, у вас в чемодане запрятан по-
ходный несессер с набором отмычек? Выбросьте из головы! Это типичное пи-
жонство, грабить бедную вдову.
Ипполит Матвеевич опомнился.
- Хочется ведь скорее, - сказал он умоляюще.
- Скоро только кошки родятся, - наставительно заметил Остап. - Я же-
нюсь на ней.
- На ком?!
- На мадам Грицацуевой.
- Зачем же?
- Чтобы спокойно, без шума, покопаться в стуле.
- Но ведь вы себя связываете на всю жизнь!
- Чего не сделаешь для блага концессии!
- На всю жизнь...
Ипполит Матвеевич в крайнем удивлении взмахнул руками. Пасторское
бритое лицо его ощерилось. Показались не чищенные со дня отъезда из го-
рода N голубые зубы.
- На всю жизнь! - прошептал Ипполит Матвеевич. - Это большая жертва.
- Жизнь! - сказал Остап. - Жертва! Что вы знаете о жизни и о жертвах?
Или вы думаете, что если вас выселили из вашего особняка, вы знаете
жизнь?! И если у вас реквизировали поддельную китайскую вазу, то это
жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели, это сложная штука, но, гос-
пода присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как
ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не может открыть, тот пропада-
ет. Вы слыхали о гусаре-схимнике?
Ипполит Матвеевич не слыхал.
- Буланов! Не слыхали? Герой аристократического Петербурга?.. Сейчас
услышите...
И Остап Бендер рассказал Ипполиту Матвеевичу историю, удивительное
начало которой взволновало весь светский Петербург, а еще более удиви-
тельный конец потерялся и прошел решительно никем не замеченным в пос-
ледние годы.
Рассказ о гусаре-схимнике
Блестящий гусар, граф Алексей Буланов, как правильно сообщил Бендер,
был действительно героем аристократического Петербурга. Имя великолепно-
го кавалериста и кутилы не сходило с уст чопорных обитателей дворцов по
Английской набережной и со столбцов светской хроники. Очень часто на
страницах иллюстрированных журналов появлялся фотографический портрет
красавца-гусара - куртка, расшитая бранденбурами и отороченная зернистым
каракулем, высокие прилизанные височки и короткий победительный нос.
За графом Булановым катилась слава участника многих тайных дуэлей,
имевших роковой исход, явных романов с наикрасивейшими, неприступнейшими
дамами света, сумасшедших выходок против уважаемых в обществе особ и
прочувствованных кутежей, неизбежно кончавшихся избиением штафирок.
Граф был красив, молод, богат, счастлив в любви, счастлив в картах и
в наследовании имущества. Родственники его умирали быстро, и наследства
их увеличивали и без того огромное богатство.
Он был дерзок и смел. Он помогал абиссинскому негусу Менелику в его
войне с итальянцами. Он сидел под большими абиссинскими звездами, заку-
тавшись в белый бурнус, и глядел в трехверстную карту местности. Свет
факелов бросал шатающиеся тени на прилизанные височки графа. У ног его
сидел новый друг, абиссинский мальчик Васька*. Разгромив войска
итальянского короля*, граф вернулся в Петербург вместе с абиссинцем
Васькой. Петербург встретил героя цветами и шампанским. Граф Алексей
снова погрузился в беспечную пучину наслаждений. О нем продолжали гово-
рить с удвоенным восхищением, женщины травились из-за него, мужчины за-
видовали. На запятках графской кареты, пролетавшей по Миллионной, неиз-
менно стоял абиссинец, вызывая своей чернотой и тонким станом изумление
прохожих.
И внезапно все кончилось. Граф Алексей Буланов исчез. Княгиня Бело-
русско-Балтийская*, последняя пассия графа, была безутешна. Таинственное
исчезновение графа наделало много шуму. Газеты были полны догадками. Сы-
щики сбились с ног. Но все было тщетно. Следы графа не находились.
Когда шум уже затихал, из Аверкиевой пустыни пришло письмо, все
объяснившее. Блестящий граф, герой аристократического Петербурга, Валта-
сар XIX века - принял схиму. Передавали ужасающие подробности. Говорили,
что граф-монах носит вериги в несколько пудов, что он, привыкший к тон-
кой французской кухне, питается теперь только картофельной шелухой. Под-
нялся вихрь предположений. Говорили, что графу было видение умершей ма-
тери. Женщины плакали. У подъезда княгини Белорусско-Балтийской стояли
вереницы карет. Княгиня с мужем принимали соболезнования. Рождались но-
вые слухи. Ждали графа назад. Говорили, что это временное помешательство
на религиозной почве. Утверждали, что граф бежал от долгов. Передавали,
что виною всему несчастный роман.
А на самом деле гусар пошел в монахи, чтобы постичь жизнь. Назад он
не вернулся. Мало-помалу о нем забыли. Княгиня Балтийская познакомилась
с итальянским певцом, а абиссинец Васька уехал на родину.
В обители граф Алексей Буланов, принявший имя Евпла, изнурял себя ве-
ликими подвигами. Он действительно носил вериги, но ему показалось, что
этого недостаточно для познания жизни. Тогда он изобрел себе особую мо-
нашескую форму: клобук с отвесным козырьком, закрывающим все лицо, и ря-
су, связывающую движения. С благословения игумена он стал носить эту
форму. Но и этого показалось ему мало. Обуянный гордыней смирения, он
удалился в лесную землянку и стал жить в дубовом гробу.
Подвиг схимника Евпла наполнил удивлением обитель. Он ел только суха-
ри, запас которых ему возобновляли раз в три месяца.
Так прошло двадцать лет. Евпл считал свою жизнь мудрой, правильной и
единственно верной. Жить ему стало необыкновенно легко, и мысли его были
хрустальными. Он постиг жизнь и понял, что иначе жить нельзя.
Однажды он с удивлением заметил, что на том месте, где он в продолже-
ние двадцати лет привык находить сухари, ничего не было. Он не ел четыре
дня. На пятый день пришел неизвестный ему старик в лаптях и сказал, что
мужики сожгли помещика, а монахов выселили большевики и устроили в оби-
тели совхоз. Оставив сухари, старик, плача, ушел. Схимник не понял ста-
рика. Светлый и тихий, он лежал в гробу и радовался познанию жизни. Ста-
рик-крестьянин продолжал носить сухари.
Так прошло еще несколько никем не потревоженных лет. Однажды только
дверь землянки растворилась, и несколько человек, согнувшись, вошли в
нее. Они подошли к гробу и принялись молча рассматривать старца. Это бы-
ли рослые люди в сапогах со шпорами, в огромных галифе и с маузерами в
деревянных полированных ящиках. Старец лежал в гробу, вытянув руки, и
смотрел на пришельцев лучезарным взглядом. Длинная и легкая серая борода
закрывала половину гроба. Незнакомцы зазвенели шпорами, пожали плечами и
удалились, бережно прикрыв за собою дверь.
Время шло. Жизнь раскрылась перед схимником во всей своей полноте и
сладости. В ночь, наступившую за тем днем, когда схимник окончательно
понял, что все в его познании светло, он неожиданно проснулся. Это его
удивило. Он никогда не просыпался ночью. Размышляя о том, что его разбу-
дило, он снова заснул и сейчас же опять проснулся, чувствуя сильное жже-
ние в спине. Постигая причину этого жжения, он старался заснуть, но не
мог. Что-то мешало ему. Он не спал до утра. В следующую ночь его снова
кто-то разбудил. Он проворочался до утра, тихо стеная и, незаметно для
самого себя, почесывая руки. Днем, поднявшись, он случайно заглянул в
гроб. Тогда он понял все. По углам его мрачной постели быстро перебегали
вишневого цвета клопы. Схимнику сделалось противно.
В этот же день пришел старик с сухарями. И вот подвижник, молчавший
двадцать лет, заговорил. Он попросил принести ему немножко керосину. Ус-
лышав речь великого молчальника, крестьянин опешил. Однако, стыдясь по-
чему-то и пряча бутылочку, он принес керосин. Как только старик ушел,
отшельник дрожащей рукой смазал все швы и пазы гроба. Впервые за три дня
Евпл заснул спокойно. Его ничто не потревожило. Смазывал он керосином
гроб и в следующие дни. Но через два месяца понял, что керосином вывести
клопов нельзя. По ночам он быстро переворачивался и громко молился, но
молитвы помогали еще меньше керосина. Прошло полгода в невыразимых муче-
ниях, прежде чем отшельник обратился к старику снова. Вторая просьба еще
больше поразила старика. Схимник просил привезти ему из города порошок
"Арагац" против клопов. Но и "Арагац" не помог. Клопы размножались нео-
быкновенно быстро и кусали немилосердно. Могучее здоровье схимника, ко-
торое не могло сломить двадцатипятилетнее постничество, - заметно ухуд-
шалось. Началась темная отчаянная жизнь. Гроб стал казаться схимнику
Евплу омерзительным и неудобным. Ночью, по совету крестьянина, он лучи-
ною жег клопов. Клопы умирали, но не сдавались.
Было испробовано последнее средство - продукты бр. Глик - розовая
жидкость с запахом отравленного персика под названием "Клопин". Но и это
не помогло. Положение ухудшалось. Через два года от начала великой
борьбы отшельник случайно заметил, что совершенно перестал думать о
смысле жизни, потому что круглые сутки занимался травлей клопов.
Тогда он понял, что ошибся. Жизнь так же, как и двадцать пять лет то-
му назад, была темна и загадочна. Уйти от мирской тревоги не удалось.
Жить телом на земле, а душою на небесах оказалось невозможным.
Тогда старец встал и проворно вышел из землянки. Он стоял среди тем-
ного зеленого леса. Была ранняя сухая осень. У самой землянки выперлось
из-под земли целое семейство белых грибов-толстобрюшек. Неведомая птаха
сидела на ветке и пела solo. Послышался шум проходящего поезда. Земля
задрожала. Жизнь была прекрасна. Старец, не оглядываясь, пошел вперед.
Сейчас он служит кучером конной базы Московского коммунального хо-
зяйства.
Рассказав Ипполиту Матвеевичу эту в высшей степени поучительную исто-
рию, Остап почистил рукавом пиджака свои малиновые башмачки, сыграл на
губах туш и удалился.
Под утро он ввалился в номер, разулся, поставил малиновую обувь на
ночной столик и стал поглаживать глянцевитую кожу, с нежной страстью
приговаривая:
- Мои маленькие друзья.
- Где вы были? - спросил Ипполит Матвеевич спросонья.
- У вдовы, - глухо ответил Остап.
- Ну?
Ипполит Матвеевич оперся на локоть.
- И вы женитесь на ней?
Глаза Остапа заискрились.
- Теперь я должен жениться, как честный человек.
Ипполит Матвеевич сконфуженно хрюкнул.
- Знойная женщина, - сказал Остап, - мечта поэта. Провинциальная не-
посредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на пери-
ферии, на местах - еще встречаются.
- Когда же свадьба?
- Послезавтра. Завтра нельзя, 1-е мая - все закрыто.
- Как же будет с нашим делом? Вы женитесь... Может быть, придется
ехать в Москву...
- Ну, чего вы беспокоитесь? Заседание продолжается.
- А жена?
- Жена? Бриллиантовая вдовушка? Последний вопрос. Внезапный отъезд по
вызову из центра. Небольшой доклад в Малом Совнаркоме*. Прощальная слеза
и цыпленок на дорогу*. Поедем с комфортом. Спите. Завтра у нас свободный
