нуть любимую женщину, не оставив о ней никакого воспоминания. Однако
времени терять не следует. Это еще только начало. Конец в Москве. А го-
сударственный музей мебели - это вам не вдова - там потруднее будет!
Компаньоны запихнули обломки стула под кровать и, подсчитав деньги
(их, вместе с пожертвованиями в пользу детей, оказалось 610 рублей), -
выехали на вокзал к московскому поезду.
Ехать пришлось через весь город на извозчике. На Кооперативной они
увидели Полесова, бежавшего по тротуару, как пугливая антилопа. За ним
гнался дворник дома щ5 по Перелешинскому переулку. Заворачивая за угол,
концессионеры успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и
принялся его дубасить. Полесов кричал "Караул!" и "Хам!".
Возле самого вокзала, на Гусище, пришлось переждать похоронную про-
цессию. На грузовой платформе, содрогаясь, ехал гроб, за которым следо-
вал совершенно обессиленный Варфоломеич. Каверзная бабушка умерла как
раз в тот год, когда он перестал делать страховые взносы.
До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с любимой женщи-
ной.
Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья приникли к окну. Вагоны
проносились над Гусищем.
Внезапно Остап заревел и схватил Воробьянинова за бицепс.
- Смотрите, смотрите! - крикнул он. - Скорее! Альхен, с-сукин сын!..
Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью дюжий усатый молодец
тащил тачку, груженную рыжей фисгармонией и пятью оконными рамами. Тачку
подталкивал стыдливого вида гражданин в мышиной толстовочке.
Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты церквей.
Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:
- Пашка! На толкучку едешь?
Паша Эмильевич поднял голову, но увидел только буфера последнего ва-
гона и еще сильнее заработал ногами.
- Видели? - радостно спросил Остап. - Красота! Вот работают люди!
Остап похлопал загрустившего Воробьянинова по спине.
- Ничего, папаша! Не унывайте! Заседание продолжается! Завтра вечером
мы в Москве!
Часть вторая
В Москве
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Глава XVII. Среди океана стульев
Статистика знает все*.
Точно учтено количество пахотной земли в СССР с подразделением на
чернозем, суглинок и лес. Все граждане обоего пола записаны в аккуратные
толстые книги, так хорошо известные Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову, -
книги загсов. Известно, сколько какой пищи съедает в год средний гражда-
нин республики. Известно, сколько этот средний гражданин выпивает в
среднем водки с примерным указанием потребляемой закуски. Известно,
сколько в стране охотников, балерин, револьверных станков, собак всех
пород, велосипедов, памятников, девушек, маяков и швейных машинок.
Как много жизни, полной пыла, страстей и мысли, глядит на нас со ста-
тистических таблиц!
Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфеткой на груди за столиком
и с аппетитом уничтожающий дымящуюся снедь? Вокруг него лежат стада ми-
ниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в угол таблицы. В специальном
статистическом бассейне плещутся бесчисленные осетры, налимы и рыба че-
хонь. На плечах, руках и голове индивида сидят куры. В перистых облаках
летают домашние гуси, утки и индейки. Под столом сидят два кролика. На
горизонте возвышаются пирамиды и вавилоны из печеного хлеба. Небольшая
крепость из варенья омывается молочной рекой. Огурец, величиною в пи-
занскую башню, стоит на горизонте. За крепостными валами из соли и перцу
пополуротно маршируют вина, водки и наливки. В арьергарде жалкой кучкой
плетутся безалкогольные напитки - нестроевые нарзаны, лимонады и сифоны
в проволочных сетках.
Кто же этот розовощекий индивид - обжора, пьянчуга и сластун?
Гаргантюа, король дипсодов*? Силач Фосс*? Легендарный солдат Яш-
ка-Красная Рубашка*? Лукулл*?..
Это не Лукулл. Это - Иван Иванович Сидоров, или Сидор Сидорович Ива-
нов, - средний гражданин, съедающий в среднем за свою жизнь всю изобра-
женную на таблице снедь. Это - нормальный потребитель калорий и витами-
нов - тихий сорокалетний холостяк, служащий в госмагазине галантереи и
трикотажа.
От статистики не скроешься никуда. Она имеет точные сведения не
только о количестве зубных врачей, колбасных шприцев, дворников, киноре-
жиссеров, проституток, соломенных крыш, вдов, извозчиков и колоколов, -
но знает даже, сколько в стране статистиков.
И одного она не знает. Не знает и не может узнать. Она не знает,
сколько в СССР стульев.
Стульев очень много. Последняя статистическая перепись определила
численность населения союзных республик в 143 миллиона человек. Если
отбросить 90 миллионов крестьян, предпочитающих стульям лавки, полати,
завалинки, а на востоке - истертые ковры и паласы, - то все же останется
53 миллиона человек, в домашнем обиходе которых стулья являются предме-
тами первой необходимости. Если же принять во внимание возможные просче-
ты в исчислениях и привычку некоторых граждан Союза сидеть между двух
стульев, то, сократив на всякий случай общее число вдвое, найдем, что
стульев в стране должно быть не менее 26 1/2 миллионов. Для верности от-
кажемся еще от 6 1/2 миллионов. Оставшиеся двадцать миллионов будут чис-
лом минимальным.
Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба, ясеня, пали-
сандра, красного дерева и карельской березы, среди стульев еловых и сос-
новых - герои романа должны найти ореховый гамбсовский стул с гнутыми
ножками, таящий в своем, обитом английским ситцем, брюхе сокровища мадам
Петуховой.
Герои романа в одних носках лежали на верхних полках и еще спали,
когда поезд осторожно перешел Оку и, усилив ход, стал приближаться к
Москве.
Неяркое московское небо было обложено по краям лепными облаками.
Трамваи визжали на поворотах так естественно, что, казалось, будто
визжит не вагон, а сам кондуктор, приплюснутый совработниками к табличке
"Курить и плевать воспрещается". Курить и плевать воспрещалось, но тол-
кать кондуктора в живот, дышать ему в ухо и придираться к нему без вся-
кого повода, очевидно, не воспрещалось. И этим спешили воспользоваться
все. Был критический час. Земные и неземные создания спешили на службу.
Мелкая птичья шушера, покрытая первой майской пылью, буянила на де-
ревьях.
У Дома Народов трамваи высаживали граждан и облегченно уносились
дальше.
С трех сторон к Дому Народов подходили служащие и исчезали в трех
подъездах. Дом стоял большим белым пятиэтажным квадратом, прорезанным
тысячью окон. По этажам и коридорам топали ноги секретарей, машинисток,
управделов, экспедиторов с нагрузкой, репортеров, курьерш и поэтов. Весь
служебный люд неторопливо принимался вершить обычные и нужные дела, за
исключением поэтов, которые разносили стихи по редакциям ведомственных
журналов.
Дом Народов был богат учреждениями и служащими. Учреждений было
больше, чем в уездном городе домов. На втором этаже версту коридора за-
нимала редакция и контора большой ежедневной газеты "Станок"*.
Окна редакции выходили на внутренний двор, где по кругу спортивной
площадки носился стриженый физкультурник в голубых трусиках и мягких
туфлях, тренируясь в беге. Еще не загоревшие белые ноги его мелькали
между деревьями.
В редакционных комнатах происходили короткие стычки между сотрудника-
ми. Выясняли очередность ухода в отпуск. С криками: "Бархатный сезон" -
все поголовно сотрудники выражали желание взять отпуск исключительно в
августе.
Когда председатель месткома был доведен претензиями до изнурения, ре-
портер Персицкий с сожалением оторвался от телефона, по которому узнавал
о достижениях акционерного общества "Меринос"*, и заявил:
- А я не поеду в августе. Запишите меня на июнь. В августе малярия.
- Ну вот и хорошо, - сказал председатель.
Но тут все сотрудники тоже перенесли свои симпатии на июнь.
Председатель в раздражении бросил список и ушел.
К Дому Народов подъехал на извозчике модный писатель Агафон Шахов*.
Стенной спиртовой термометр показывал 18 градусов тепла, на Шахове было
мохнатое демисезонное пальто, белое кашне, каракулевая шапка с проседью
и большие полуглубокие калоши - Агафон Шахов заботливо оберегал свое
здоровье.
Лучшим украшением лица Агафона Шахова была котлетообразная бородка.
Полные щеки цвета лососиного мяса были прекрасны. Глаза смотрели почти
мудро. Писателю было под сорок.
Писать и печататься он начал с 15 лет, но только в позапрошлом году к
нему пришла большая слава. Это началось тогда, когда Агафон Шахов стал
писать романы с психологией и выносить на суд читателя разнообразные
проблемы. Перед читателями, а главным образом, читательницами замелькали
проблемы в красивых переплетах, с посвящениями на особой странице: "Со-
ветской молодежи", "Вузовцам московским посвящаю", "Молодым девушкам".
Проблемы были такие: пол и брак, брак и любовь, любовь и пол, пол и
ревность, ревность и любовь, брак и ревность. Спрыснутые небольшой дозой
советской идеологии, романы получили обширный сбыт. С тех пор Шахов стал
часто говорить, что его любят студенты. Однако вечно питаться браком и
ревностью оказалось затруднительным. Критика зашипела и стала обращать
внимание писателя на узость его тем. Шахов испугался. И погрузился в га-
зеты. В страхе он сел было за роман, трактующий о снижении накладных
расходов, и даже написал восемьдесят страниц в три дня. Но в развернув-
шуюся любовную передрягу ответственного работника с тремя дамочками не
смог вставить ни одного слова о снижении накладных расходов. Пришлось
бросить. Однако восьмидесяти страниц было жалко, и Шахов быстро перешел
на проблему растрат. Ответственный работник был обращен в кассира, а да-
мочки оставлены. Над характером кассира Шахов потрудился и наградил его
страстями римского императора Нерона.
Роман был написан в две недели и через полтора месяца увидел свет.
Слезши с извозчика у Дома Народов, Шахов любовно ощупал в кармане но-
венькую книжку и пошел в подъезд. По дороге писатель все время посматри-
вал на задники своих калош - не стерлись ли. Он подошел к клетке лифта и
стал ждать. Подняться ему нужно было только на второй этаж, но он берег
здоровье, да и лифт в Доме Народов полагался бесплатно.
Шахов вошел в отдел быта редакции "Станка", в котором часто печатал-
ся, и, ни с кем не поздоровавшись, спросил:
- Платят у вас сегодня? Ну и хорошо. А что, "милостивый государь" еще
не растратился?
"Милостивым государем" в редакции и конторе звали кассира Асокина. С
него Шахов писал своего героя, и вся редакция, включая самого кассира,
знала это.
Сотрудники отрицательно замотали головами. Шахов пошел в кассу полу-
чать деньги за рассказ.
- Здравствуй, "милостивый государь", - сказал писатель, - ты, я слы-
шал, деньги даешь сегодня.
- Даю, Агафон Васильевич.
Кассир просунул в окошечко ведомость и химический карандаш.
- Вы, я слышал, произведение новое написали? Ребята рассказывали.
- Написал.
- Меня, говорят, описали?
- Ты там самый главный.
Кассир обрадовался.
- Так вы хоть дайте почитать, раз все равно описали.
Шахов достал свежую книжку и тем же карандашом, которым он расписы-
вался в ведомости, надписал на титульном листе: "Тов. Асокину, дружески.
Агафон Шахов".
- На, читай. Тираж десять тысяч. Вся Россия тебя знать будет.
Кассир благоговейно принял книгу и положил ее в несгораемый шкаф на
пачки червонцев.
Глава XVIII. Общежитие имени монаха Бертольда Шварца*
Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на друга, стояли у открытого
окна жесткого вагона и внимательно смотрели на коров, медленно сходивших
с насыпи, на хвою, на дощатые дачные платформы.
Все дорожные анекдоты были уже рассказаны. "Старгородская правда" от
вторника прочитана до объявлений и покрыта масляными пятнами. Все цыпля-
