никакой вины, в сущности, не было.
Жизнь начинается завтра. Выручка за день.
Ночлежный дом. Сорок лет. Неожиданные мысли. Новое рождение
Автор считает нужным предупредить читателя о том, что наше повество-
вание окончится благополучно и в конце концов счастье вновь коснется
крыльями нашего друга Мишеля Сннягина.
Но пока что нам придется еще немного коснуться коекаких неприятных
переживаний.
И так проходили месяцы и годы. Мишель Синягин побирался и почти вся-
кий день отправлялся на эту свою работу либо к Гостиному двору, либо к
Пассажу.
Он становился к стене и стоял, прямой и неподвижный, не протягивая
руки, но кланяясь по мере того, как проходили подходящие для него люди.
Он собирал около трех рублей за день, а иногда и больше, и вел сносную и
даже сытую жизнь, кушая иной раз колбасу, студень, белый хлеб и так да-
лее. Однако он задолжал за квартиру, не платя за нее почти два года, и
этот долг висел теперь над ним, как дамоклов меч.
Уже к нему в комнату заходили люди и откровенно спрашивали об его
отъезде.
Мишель говорил какие-то неопределенные вещи и давал какие-то неясные
обещания и сроки.
Но однажды вечером, не желая новых объяснений и новых натисков, он не
вернулся домой, а пошел ночевать в ночлежку, или, как еще иначе говорят,
на "гопу", на Литейный проспект.
В ту пору на Литейном, недалеко от Кирочной, был ночлежный дом, где
за двадцать пять копеек давали отдельную койку, кружку чая и мыло для
умывания. Мишель несколько раз оставался здесь ночевать и в конце концов
вовсе сюда перебрался со своим небольшим скарбом.
И тогда началась совсем размеренная и спокойная жизнь без ожидания
каких-то чудес и возможностей.
Конечно, собирать деньги не было занятием слишком легким. Надо было
стоять на улице и в любую погоду поминутно снимать шапку, застуживая
этим свою голову. Но другого ничего пока не было, и другого выхода Ми-
шель не искал.
Ночлежка с ее грубоватыми обитателями и резкими нравами, однако, зна-
чительно изменила скромный характер Мишеля.
Здесь тихий характер и робость не представляли никакой ценности и бы-
ли даже, как бы сказать, ни к чему.
Грубые и крикливые голоса, ругань, кражи и мордобой выживали тихих
людей или заставляли их соответственным образом менять свое поведение. И
Мишель в короткое время изменился. Он стал говорить грубоватые фразы
своим сиплым голосом и, защищаясь от ругани и насмешек, нападал, в свою
очередь, сам, безобразно ругаясь и даже участвуя в драках.
Утром Мишель убирал свою койку, пил чай и, часто не мывшись, торопли-
во шел на работу, иногда беря с собой замызганный парусиновый портфель,
который, как бы сказать, придавал ему особенно четкий интеллигентный вид
и указывал на его происхождение и возможности. Дурная привычка последних
лет - грызть свои ногти - стала совершенно неотвязчивой, и Мишель обку-
сывал свои ногти до крови, не замечая этого и не стараясь от этого от-
выкнуть.
Так прошел еще год, итого почти девять лет со дня приезда в Ленинг-
рад. Мишелю было сорок два года, но опухшее лицо, длинные и седоватые
волосы и рваное тряпье на плечам придавали ему еще более старый и опус-
тившийся вид.
В мае 1929 года, сидя на скамейке Летнего сада и греясь на весеннем
солнце, Мишель незаметно и неожиданно для себя, с каким-то даже страхом
и торопливостью, стал думать о своей прошлой жизни: о Пскове, о жене Си-
мочке и о тех прошлых днях, которые казались ему теперь удивительными и
даже сказочными.
Он стал думать об этом в первый раз за несколько лет. И, думая об
этом, почувствовал тот старый нервный озноб и волнение, которое давно
оставило его и которое бывало, когда он сочинял стихи или думал о возвы-
шенных предметах.
И та жизнь, которая ему когда-то казалась унизительной для его досто-
инства, теперь сияла своей какой-то необычайной чистотой. Та жизнь, от
которой он ушел, казалась теперь ему наилучшей жизнью за все время его
существования. Больше того - прошлая жизнь представлялась ему теперь ка-
кой-то неповторимой сказкой.
Страшно взволнованный, Мишель стал мотаться по саду, махая руками и
бегая по дорожкам.
И вдруг ясная и понятная мысль заставила его задрожать всем телом.
Да, вот сейчас, сегодня же, он поедет в Псков, там встретит свою быв-
шую жену, свою любящую Симочку, с ее милыми веснушками. Он встретит свою
жену и проведет с ней остаток своей жизни в полном согласии, любви и
нежной дружбе. Как странно, почему он раньше об этом не подумал. Там, в
Пскове, остался любящий его человек, который попросту будет рад, что он
вернулся.
И, думая об этом, он вдруг заплакал от всевозможных чувств и востор-
га, охвативших его.
И, вспоминая те жалкие и счастливые слова, которые она ему говорила
девять лет назад, Мишель поражался теперь, как он мог ею пренебречь и
как он мог учинить такую подлость - бросить славную, любящую женщину,
готовую для него отдать свою жизнь.
Он вспоминал теперь каждое слово, сказанное ею. Да, это она ему ска-
зала, и она молила судьбу, чтоб он был больной, старый и хромой, предпо-
лагая, что тогда он вернется к ней. И вот теперь это случилось. Он
больной, старый, уставший. Он нищий и бродяга, потерявший все в своей
жизни. Вот теперь он к ней придет и, став на колени, попросит прощенья
за все, что он сделал ей. Ведь это она, его Симочка, сказала, что она
пойдет за ним и в тюрьму и на каторгу.
И, еще более взволновавшись от этих мыслей, Мишель побежал, сам не
зная куда.
Быстрая ходьба несколько утихомирила его волнение, и тогда, торопясь
и не желая терять ни одной минуты, Мишель отправился на вокзал и там на-
чал расспрашивать, когда и с какой платформы отправляется поезд.
Но, вспомнив, что у него было не больше одного рубля денег, Мишель со
страхом стал спрашивать о цене билета.
Проезд до Пскова стоил дороже, и Мишель, взяв билет до Луги, решил
оттуда как-нибудь добраться до своего сказочного города, где когда-то
прервалось его счастье.
Он приехал в Лугу ночью и крепко заснул на сложенных возле полотна
шпалах.
А чуть свет, дрожа всем телом от утренней прохлады и волнения, Мишель
вскочил на ноги и, покушав хлеба, пошел в сторону Пскова.
Возвращение. Родные места. Свидание с женой. Обед. Новые друзья.
Служба. Новые мечты. Неожиданная болезнь
Мишель пошел по тропинке вдоль полотна железной дороги, шагая сначала
в какой-то нерешительности и неуверенности. Потом он прибавил шагу и
несколько часов подряд шел, не останавливаясь и ни о чем не думая.
Вчерашнее его волнение и радость сменились тупым безразличием и даже
апатией. И он шел теперь, двигаясь по инерции, не имея на это ни воли,
ни особой охоты.
Было прелестное майское утро. Птички чирикали, с шумом вылетая из
кустов, около которых проходил Мишель.
Солнце все больше пекло ему плечи. Ноги, завернутые в портянки и обу-
тые в калоши, стерлись и устали от непривычной ходьбы.
В полдень Мишель, утомившись, присел на край канавы и, обняв свои ко-
лени, долго сидел, не двигаясь и но меняя позы.
Белые неподвижные облака на горизонте, молодые листочки деревьев,
первые желтые цветы одуванчика напоминали Мишелю его лучшие дни и снова
заставили его на минуту взволноваться о тех возможностях, которым он шел
навстречу.
Мишель растянулся на траве и, глядя в синеву неба, снова почувствовал
какую-то радость успокоения.
Но эта радость была умеренная. Это не была та радость и тот восторг,
которые охватывали Мишеля в дни его молодости. Нет, он был другим чело-
веком, с другим сердцем и с другими мыслями.
Неизвестно, правда ли это, но автору одна девушка, окончившая в прош-
лом году стенографические курсы, рассказала, что будто в Африке есть ка-
кие-то животные, вроде ящериц, которые при нападении более крупного су-
щества выбрасывают часть своих внутренностей и убегают, с тем чтобы в
безопасном месте свалиться и лежать на солнце, покуда не нарастут новые
органы. А нападающий зверек прекращает погоню, довольствуясь тем, что
ему дали.
Если это так, то восхищение автора перед явлением природы наполняет
его новым трепетом и жаждой жить.
Мишель не был похож на такую ящерицу, он сам иной раз нападал и сам
хватал своих врагов за загривок, но в схватке он, видимо, тоже растерял
часть своего добра и сейчас лежал пустой и почти безразличный, не зная,
собственно, зачем он пошел и хорошо ли это он сделал. Он даже досадовал
теперь, что пустился в такое далекое путешествие, не узнав ничего о Симе
и не списавшись с ней. Ведь, может быть, ее даже нет в живых.
Через два дня, отдыхая почти каждый час и ночуя в кустах, Мишель при-
шел в Псков, вид которого заставил забиться его сердце.
Мишель прошел по знакомым улицам и вдруг очутился у своего дома, с
тоской заглядывая в его окна и до боли сжимая свои руки.
И тогда волнение снова охватило Мишеля.
Открыв плечом калитку ворот, он вошел в сад, в тот небольшой тенистый
сад, в котором когда-то писались стихи и в котором когда-то сидели тетка
Марья, мамаша и Симочка.
Все было так же, как и девять лет назад, только дорожки сада были за-
пущены и заросли травой.
Те же две высокие ели росли у заднего крыльца, и та же собачья будка
без собаки стояла возле сарайчика.
Несколько минут стоял Мишель неподвижно, как изваяние, созерцая эти
старые и милые вещи. Сердце его тревожно и часто билось. Но вдруг чей-то
голос вернул его к действительности. Старая, завернутая в белую косынку
старуха, беспокойно глядя на него, спросила, зачем он сюда пришел и что
ему нужно.
Путаясь в словах и со страхом называя фамилии, Мишель стал расспраши-
вать о бывших жильцах, об арендаторе и о Серафиме Павловне, его бывшей
жене.
Старуха, приехавшая сюда недавно, не могла удовлетворить его любо-
пытство, однако указала адрес, где теперь проживала Симочка.
Через полчаса Мишель, унимая сердцебиение, стоял у дома на Басманной
улице.
Он постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь и шагнул на порог
кухни.
Какая-то женщина в переднике стояла у плиты, держа в одной руке та-
релку; другой рукой, вооруженной вилкой, она доставала вареное мясо из
кипящей кастрюльки.
Женщина сердито посмотрела и, нахмурившись, приготовилась закричать
на вошедшего, но вдруг слова замерли на ее губах.
Это была Серафима Павловна, это била Симочка, сильно изменившаяся и
постаревшая.
Ах, она очень похудела. Когда-то полненький ее стан и круглое личико
были неузнаваемые и чужие.
У нее было желтоватое, увядшее лицо и короткие, обстриженные волосы.
- Серафима Павловна, - тихо сказал Мишель и шагнул к ней.
Она страшно закричала, металлическая тарелка выпала из ее рук и со
звоном и грохотом покатилась по полу. И вареное мясо упало в кастрюлю,
разбрызгивая кипящий суп.
- Боже мой, - сказала она, не зная, что делать и что сказать.
Она подняла тарелку и, пробормотав: "Сейчас... только скажу мужу...",
скрылась за дверью. Через минуту она снова вернулась в кухню и, робко
протянув руку, поппросила Мишеля сесть.
Не смея к ней подойти и страшась своего вида, Мишель сел на табурет и
сказал, что вот он наконец пришел и что вот у пего какое печальное,
ужасное положение.
Он говорил тихим голосом и, разводя руками, вздыхал и конфузился.
- Боже мой, боже мой, - бормотала молодая женщина, с тоской ломая
свои руки.
Она смотрела на его одутловатое лицо и на грязное тряпье его костюма
и беззвучно плакала, не соображая, что делать.
Но вдруг из комнаты вышел муж Серафимы Павловны и, видимо, уже зная,
в чем дело, молча пожал Мишелю руку и, отойдя в сторону, присел на дру-
гую табуретку возле окна.
Это был гражданин Н., заведующий кооперативом, немолодой уже и скорей
пожилой человек, толстоватый и бледный.
Сразу оценив бедственное положение своего неожиданного соперника, он
