на жительство в ее скромные апартаменты.
Ихний медовый месяц прошел тихо и вполне безмятежно.
Брат милосердия окончательно сменил гнев на милость и даже раза два
заходил к молодым с визитом, причем один раз милостиво занял трешку, не
обещая, впрочем, ее вернуть. Зато он дал торжественное обещание не уби-
вать и не трогать больше Володина ни при каких обстоятельствах.
Что касается заработка и вообще содержания, то Володину пришлось соз-
наться в своей клевете. Ну да, он немного приврал, желая испытать ее лю-
бовь. В этом нет ничего оскорбительного.
И говоря об этом, он умолял ее еще раз сказать, знала ли она, что он
нарочно соврал, или же она не знала и пошла за него по бескорыстному
чувству.
И дамочка, задумчиво смеясь, уверяла его в последнем, говоря, что она
сначала, конечно, не знала о его вранье и боялась, что он действительно
ничего за душой не имеет. Но потом-то она определенно догадалась о его
слишком прозрачных действиях. Ну, да она не имеет на него претензий -
это его законное право узнать про свою будущую супругу.
И, слушая эти дамские речи, Володин мысленно сердился и называл себя
ослом и бараном за то, что не смог досконально подловить и проверить ба-
рышню.
Впрочем, конечно, что же он мог сделать? Тем более его злокачествен-
ная болезнь подкузьмила - она лишила его энергии и воли и окончательно
заморочила ему голову. И в силу этого он не мог решить задачу достойным
образом. Тем более барышня запросто обыграла его, козырнув с туза своим
положением. Но в дальнейшем какнибудь все само выяснится.
Что же касается Маргариточки Гонкие, то она продолжала сердиться и
однажды, встретившись с Володиным на улице, не ответила на его сдержан-
ный поклон, отвернув в сторону свой профиль.
Это мелкое событие тяжело тем не менее отразилось на Володине, кото-
рый последнее время хотел, чтобы в жизни все было гладко и мило и чтоб
голуби по воздуху порхали.
В тот день он снова несколько заволновался, вспоминая последние собы-
тия своей жизни.
Ночью ему не спалось. Он ворочался в кровати и хмуро, испытующе смот-
рел на свою супругу.
Молодая дама спала, распустив свои губы, причмокивая и всхлипывая.
У нее был расчет, думал Володин. Она, безусловно, все знала. И, ко-
нечно, не пошла бы за пего, если б он ничего не имел. И в своей тоске и
беспокойстве Володин поднялся с кровати, походил по комнате, подошел к
окну. И, прижав пылающий лоб к стеклу, долго глядел, как в темном саду
от ветра покачивались деревья.
Потом, беспокоясь, что ночная прохлада может снова вызвать заболева-
ние, Володин заспешил к кровати. Он долго лежал с открытыми глазами, во-
дя пальцем по рисунку обоев.
"Да, без сомнения, она знала, что я приврал", - снова подумал Володин
засыпая.
А наутро он встал веселый и спокойный и о грубых вещах старался
больше не думать. А если и думал, то вздыхал и махал ручкой, предпола-
гая, что без корысти никто никогда и ничего не делает.
1929
МИШЕЛЬ СИНЯГИН
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта повесть есть воспоминание об одном человеке, об одном малоизвест-
ном, небольшом поэте, с которым автор сталкивался в течение целого ряда
лет.
Судьба этого человека автора чрезвычайно поразила, и в силу этого ав-
тор решил написать такие, что ли, о нем воспоминания, такую, что ли, би-
ографическую повесть, не в назидание потомству, а просто так.
Не все же писать биографии и мемуары о замечательных и великих людях,
об их поучительной жизни и об их гениальных мыслях и достижениях. Ко-
му-нибудь надо откликнуться и на переживания других, скажем, более сред-
них людей, так сказать, не записанных в бархатную книгу жизни.
Причем жизнь таких людей, по мнению автора, тоже в достаточной мере
бывает поучительна и любопытна. Все ошибки, промахи, страдания и радости
ничуть но уменьшаются в своем размере от того, что человек, ну, скажем,
не нарисовал на полотне какой-нибудь прелестный шедевр - "Девушка с кув-
шином", или не научился быстро ударять по рояльным клавишам, или, ска-
жем, не отыскал для блага и спокойствия человечества какуюнибудь лишнюю
звезду или комету на небосводе.
Напротив, жизнь таких обыкновенных людей еще более понятна, еще более
достойна удивления, чем, скажем, какие-нибудь исключительные и необыкно-
венные поступки и чудачества гениального художника, пианиста или наст-
ройщика. Жизнь таких простых людей еще более интересна и еще более дос-
тупна пониманию.
Автор не хочет этим сказать, что вот сейчас вы увидите что-то такое
исключительно интересное, поразительное по силе переживаний и страстям.
Нет, это будет скромно прожитая жизнь, описанная к тому же несколько то-
ропливо, небрежно и со многими, наверно, погрешностями. Конечно, сколько
возможно, автор старался, но для полного блеска описания не было у него
такого, что ли, нужного спокойствия духа и любви к разным мелким предме-
там и переживаниям. Тут не будет спокойного дыхания автора, судьба кото-
рого оберегается и лелеется золотым веком.
Тут не будет красоты фраз, смелости оборотов и восхищения перед вели-
чием природы.
Тут будет просто правдиво изложенная жизнь. К тому же несколько сует-
ливый характер автора, его беспокойство и внимание к другим мелочам зас-
тавляют его иной раз пренебречь плавным повествованием для того, чтобы
разрешить тот или иной злободневный вопрос или то или иное сомнение.
Что касается заглавия книги, то автор согласен признать, что заглавие
сухое и академическое, - мало чегонибудь дает уму и сердцу. Но автор ос-
тавляет это заглавие временно. Автор хотел назвать эту книгу иначе, как-
нибудь, например: "У жизни в лапах" или "Жизнь "начинается послезавтра".
Но и для этого у него не хватило уверенности и нахальства. К тому же эти
заглавия, вероятно, уже были в литературном обиходе, а для нового загла-
вия у автора не нашлось особого остроумия и изобретательности.
1930
МИШЕЛЬ СИНЯГИН
Через сто лет. О нашем времени. О приспособляемости. О дуэлях. О чул-
ках. Пролог истории.
Вот в дальнейшем, лет этак, скажем, через сто или там немного меньше,
когда все окончательно утрясется, установится, когда жизнь засияет нес-
казанным блеском, какой-нибудь гражданин, какой-нибудь этакий гражданин
с усиками, в этаком, что ли, замшевом песочном костюмчике или там, ска-
жем, в вечерней шелковой пижаме, возьмет, предположим, нашу скромную
книжку и приляжет с ней на кушетку. Он приляжет на сафьяновую кушетку
или там, скажем, на какой-нибудь мягкий пуфик или козетку, обопрет свою
душистую голову на чистые руки и, слегка задумавшись о прекрасных вещах,
раскроет книгу.
- Интересно, - скажет он, кушая конфетки, - как это они там жили в
свое время.
А его красивая молодая супруга - или там, скажем, подруга его жизни -
тут же рядом сидит в своем какомнибудь исключительном пеньюаре.
- Андреус (или там Теодор), - скажет она, запахивая свой пеньюар, -
охота тебе, скажет, читать разную муру? Только, скажет, нервы себе треп-
лешь на ночь глядя.
И сама, может, возьмет с полки какой-нибудь томик в пестром атласном
переплете - стихи какого-нибудь знаменитого поэта - и начнет читать:
В моем окне качалась лилия.
Я весь в бреду.
Любовь, любовь, моя идиллия,
Я к вам приду.
Вот как представит себе автор на минутку такую акварельную картину,
так и перо у него валится из рук - неохота писать, да и только.
Конечно, автор не утверждает, что именно такие сценки будут наблю-
даться в будущей жизни. Нет, это как раз маловероятно. Это только минут-
ное предположение. На это только полпроцента можно положить. А скорей
всего, напротив того, будет очень такое, что ли, здоровое, сочное поко-
ление.
Этакие будут загорелые здоровяки, одевающиеся скромно, но просто, без
особой претензии на роскошь и щегольство.
К тому же, может, такие паршивые лирические стишки они и читать-то
вовсе не будут или будут их читать в исключительных случаях, предпочитая
им наши прозаические книжки, которые будут брать в руки с полным душев-
ным трепетом и с полным почтением к их авторам.
Однако как подумает автор о таких настоящих читателях, так опять по-
являются затруднения и снова перо вываливается из рук.
Ну что автор может дать таким прекрасным читателям?
Сердечно признавая все величие нашего времени, автор тем не менее не
в силах дать соответствующее произведение, полностью рисующее нашу эпо-
ху. Может быть, автор растратил свои мозги на мелкие повседневные ме-
щанские дела, на разные личные огорчения и заботы, но только ему не по
силам такое обширное произведение, которое сколько-нибудь заинтересует
будущих уважаемых читателей. Нет, уж лучше закрыть глаза на будущее и не
думать о новых грядущих поколениях. Лучше уж писать для наших испытанных
читателей.
Но тут опять являются сомнения, и перо валится из рук. В настоящее
время, когда самая злободневная и даже необходимая тема - отсутствие та-
ры или устройство силосов, - возможно, что просто нетактично писать так
себе, вообще о переживаниях людей, которые, в сущности говоря, даже и не
играют роли в сложном механизме наших дней.
Читатель может просто обругать автора свиньей.
- Эва, - скажет, - глядите, чего еще один пишет. Описывает, холера,
переживания. Глядите, скажет, сейчас, чего доброго, начнет про цветки
поэмы наворачивать.
Нет, про цветки автор писать не станет. Автор напишет повесть, по его
мнению даже весьма необходимую повесть, так сказать подводящую итоги
прошлой жизни, - повесть про одного незначительного поэта, который жил в
наше время. Конечно, автор предвидит жестокую критику в этом смысле со
стороны молодых и легкомысленных критиков, поверхностно глядящих на та-
кие литературные факты.
Однако совесть у автора чиста. Автор не забывает и другой фронт и не
гнушается писать о прогулах, о силосовании и о ликвидации неграмотности.
И даже, напротив, та скромная работа как раз ему по плечу.
Но наряду с этим у автора имеется чрезвычайное стремление как можно
скорей написать свои воспоминания об этом человеке, ибо в дальнейшем
жизнь перешагнет его, и все забудется, и травой зарастет та тропинка, по
которой прошел наш скромный герой, наш знакомый и, прямо скажем, наш
родственник М. П. Синягин.
И это последнее обстоятельство позволило автору видеть всю его жизнь,
все мелочи его жизни и все события, развернувшиеся в последние годы. Вся
личная жизнь его прошла, как на сцене, перед глазами автора.
Вот тот, который с усиками и в замшевом костюмчике, если, не дай бог,
он проскользнет в будущее столетие, наверное, слегка удивится и заполо-
щется на своей сафьяновой козетке.
- Милуша, - скажет он, приглаживая свои усишки, - интересно, скажет.
У них, скажет, какая-то личная жизнь была.
- Андреус, - скажет она грудным голосом, - не мешай, скажет, ради бо-
га, я стихи читаю...
А в самом деле, читатель, какой-нибудь этакий с усиками в его спокой-
ное время прямо нипочем правильно не представит нашей жизни. Он, навер-
но, будет думать, что мы все время в землянках сидели, воробьев кушали и
вели какую-нибудь немыслимую дикую жизнь, полную ежедневных катастроф и
ужасов.
Правда, надо прямо сказать, что многие и не имели так называемой лич-
ной жизни - они отдавали все силы и всю волю для своих идей и для стрем-
ления к цели. Ну, а которые помельче, те, безусловно, ловчились, приспо-
сабливались и старались попасть в ногу со временем, для того чтобы при-
лично прожить и поплотнее покушать.
И жизнь шла своим чередом. Происходили любовь, и ревность, и деторож-
дение, и разные великие материнские чувства, и разные тому подобные
прекрасные переживания. И мы ходили с девушками в кино. И катались на
лодках. И пели под гитару. И кушали вафли с кремом. И носили модные но-
сочки в полоску. И танцевали фокстрот под домашний рояль.
