Нет, так называемая личная жизнь шла понемножку, как она всегда и при
всех любых обстоятельствах идет.
И любители такой жизни по мере своих сил приспосабливались и прино-
равливались.
Так сказать, каждая эпоха имеет свою психику. И в каждую эпоху пока
что было одинаково легко или, вернее, одинаково трудно жить.
Вот, для примера, на что уж беспокойный век, ну, скажем, шестнадца-
тый. Нам издали поглядеть - так прямо немыслимым кажется. Чуть не каждый
день в то время на дуэлях дрались. Гостей с башен сбрасывали. И ничего.
Все в порядке вещей было.
Нам-то, с пашей психикой, прямо боязно представить себе подобную их-
нюю жизнь. Для примера, какой-нибудь там ихний феодальный виконт или там
бывший граф идет погулять.
Вот идет он погулять и, значит, шпагу сбоку пришпиливает: мало ли,
кто-нибудь его сейчас, боже сохрани, плечом пихнет или обругает - сразу
надо драться. И ничего.
Идет на прогулку, и даже на морде никакой грусти или паники не напи-
сано. Напротив того, идет и даже, может быть, улыбается и насвистывает.
Ну, жену небрежно на прощанье поцелует.
- Ну, - скажет, - ма шер, я того... пошел прогуляться.
И та - хоть бы что.
- Ладно, - скажет, - не опоздай, скажет, к обеду.
Да в наше время жена бы рыдала и за ноги бы цеплялась, умоляя не вы-
ходить на улицу, или в крайнем случае просила бы обеспечить ей безбедное
существование. А тут просто и безмятежно. Взял шпажонку, поточил ее, ес-
ли она затупилась от прежней стычки, и пошел побродить до обеда, имея
почти все шансы на дуэль или столкновение.
Надо сказать, если б автор жил в ту эпоху, его бы силой из дому не
выкурили. Так бы всю жизнь и прожил бы взаперти, вплоть до нашего време-
ни.
Да, с нашей точки зрения неинтересная была жизнь. А там этого не за-
мечали и жили поплевывая. И даже ездили в гости к имеющим башни.
Так что в этом смысле человек очень великолепно устроен. Какая жизнь
идет - в той он и прелестно живет. А которые не могут, те, безусловно,
отходят в сторону и не путаются под ногами. В этом смысле жизнь имеет
очень строгие законы, и не всякий может поперек пути ложиться и иметь
разногласия.
Так вот, сейчас перейдем к главному описанию, из-за чего, собственно,
и началась эта книга. Автор извиняется, если он чего-нибудь лишнее
сболтнул, не идущее к делу. Уж очень все такие нужные вопросы, требующие
немедленного разрешения.
А что до психики, так это очень верно. Это вполне историей проверено.
Так вот, сейчас со спокойной совестью мы перейдем к воспоминаниям о
человеке, который жил в начале двадцатого века.
По ходу повествования автор принужден будет касаться многих тяжелых
вещей, грустных переживаний, лишений и нужды.
Но автор просит не выносить об этом поспешного заключения.
Некоторые нытики способны будут все невзгоды приписать только револю-
ции, которая происходила в то время.
Очень, знаете, странно, но тут дело не в революции. Правда, революция
сбила этого человека с позиции. Но тут, как бы сказать, во все времена
возможна и вероятна такая жизнь. Автор подозревает, что такие именно
воспоминания могли быть написаны о каком-нибудь другом человеке, жившем
в другую эпоху.
Автор просит отметить это обстоятельство.
Вот у автора был сосед по комнате. Бывший учитель рисования. Он спил-
ся. И влачил жалкую и неподобающую жизнь. Так этот учитель всегда любил
говорить:
- Меня, говорит, не революция подпилила. Если б и не было революции,
я бы все равно спился, или бы проворовался, или бы меня на войне
подстрелили, или бы мне в плену морду свернули на сторону. Я, говорит,
заранее знал, на что иду и какая мне жизнь предстоит.
И это были золотые слова.
Автор не делает из этого мелодрамы. Нет, автор уверен в победном
шествии жизни, вполне годной для того, чтобы прожить припеваючи. Уж
очень много людей сейчас об этом думают и ломают себе головы, стараясь
потрафить человеку в этом смысле.
Конечно, еще, так сказать, пролог истории. Еще жизнь не утряслась.
Говорят, люди двести лет назад чулки-то стали впервые носить.
Так что все в порядке. Хорошая жизнь не за горами.
Рождение героя Молодость Созерцательное настроение Любовь к красоте О
нежных душах. Об Эрмитаже и о замечательной скифской вазе
Михаил Поликарпович Синягин родился в тысяча восемьсот восемьдесят
седьмом году в имении Паньково Смоленской губернии.
Мать его была дворянка, а отец почетный гражданин.
Но поскольку автор был моложе М. П. Синягина лет на десять, то ничего
такого путного автор и не может сказать об его молодых годах вплоть до
1916 года.
Но поскольку его всегда - и даже в сорок лет - называли Мишелем, было
видно, что он имел нежное детство, внимание, любовь и душевную ласку.
Его называли Мишелем - и верно, его нельзя было назвать иначе. Все дру-
гие, грубые наименования мало шли к его лицу, к его тонкой фигуре и к
его изящным движениям, исполненным грации, достоинства и чувства ритма.
Кажется, что он окончил гимназию, и, кажется, два или три года он еще
где-то такое проучился. Образование у него было, во всяком случае, самое
незаурядное.
В 1916 году автор, с высоты своих восемнадцати лет, находясь с ним в
одном и том же городе, невольно наблюдал его жизнь и был, так сказать,
очевидцем многих важных и значительных перемен и событии.
М. П. Синягин не был на фронте по случаю ущемления грыжи. И в конце
европейской войны он слонялся по городу в своем штатском макинтоше, имея
цветок в петлице и изящный, со слоновой ручкой, стек в руках.
Он ходил по улицам всегда несколько печальный и томный, в полном оди-
ночестве, бормоча про себя стишки, которые он в изобилии сочинял, имея
все же порядочное дарование, вкус и тонкое чутье ко всему красивому и
изящному.
Его восхищали картины печальной и однообразной псковской природы, бе-
резки, речки и разные мошки, кружащиеся над цветочными клумбами.
Он уходил за город и, сняв шапку, с тонкой и понимающей улыбкой сле-
дил за игрой птичек и комариков.
Или, глядя на движущиеся тучные облака и закинув голову, тут же сочи-
нял на них соответствующие рифмы и стихи.
В те годы было порядочное количество людей высокообразованных и ин-
теллигентных, с тонкой душевной организацией и нежной любовью к красоте
и к разным изобразительным искусствам.
Надо прямо сказать, что в нашей стране всегда была исключительная ин-
теллигентская прослойка, к которой охотно прислушивалась вся Европа и
даже весь мир.
И верно, это были очень такие тонкие ценители искусства и балета, и
авторы многих замечательных произведений, и вдохновители многих отличных
дел и великих учений.
Это не были спецы с точки зрения нашего понимания.
Это были просто интеллигентные, возвышенные люди.
Многие из них имели нежные дугой. А некоторые просто даже плакали при
виде лишнего цветка на клумбе или прыгающего на навозной куче воробышка.
Дело прошлое, но, конечно, надо сказать, что в этом была даже некото-
рая какая-то такая ненормальность. И такой пышный расцвет, безусловно,
был за счет чего-то такого другого.
Автор не слишком владеет искусством диалектики и не знаком с разными
научными теориями и течениями, так что не берется в этом смысле отыски-
вать причины и следствия. Но, грубо рассуждая, можно, конечно, кое до
чего докопаться.
Если, предположим, в одной семье три сына. И если, предположим, одно-
го сына обучать, кормить бутербродами с маслом, давать какао, мыть ежед-
невно в ванне и бриолином голову причесывать, а другим братьям давать
пустяки и урезывать их во всех ихних потребностях, то первый сын очень
свободно может далеко шагнуть и в своем образовании и в своих душевных
качествах. Он и стишки начнет загибать, и перед воробышками умиляться, и
говорить о разных возвышенных предметах.
Вот автор недавно был в Эрмитаже. Глядел скифский отдел. И там есть
одна замечательная ваза. И лет ей, говорят, этой вазе, чего-то такое,
если не врут, больше как две тысячи. Такая шикарная золотая ваза. Очень
исключительной, тонкой скифской работы. Неизвестно, собственно, для чего
ее скифы изготовили. Может, там для молока, или полевые цветы в нее ста-
вить, чтобы скифский король нюхал. Неизвестно, ученые не выяснили. Л
нашли эту вазу в кургане.
Так вот, на этой вазе я вдруг увидел рисунки - сидят скифские мужики.
Один мужичонка-середняк сидит, другой ему зуб пальцами выковыривает,
третий лаптишки себе поправляет.
Автор поглядел поближе - батюшки светы! Ну, прямо наши дореволюцион-
ные мужики. Ну, скажем, тысяча девятьсот тринадцатого года. Даже костюмы
те же - такие широкие рубахи, подпояски. Длинные спутанные бороды.
Автору даже как-то не по себе стало. Что за черт! Смотришь в каталог
- вазе две тысячи лет. На рисунки поглядишь - лет на полторы тысячи по-
меньше. Либо, значит, сплошное жульничество со стороны научных работни-
ков Эрмитажа, либо такие костюмчики и лапти так и сохранились вплоть до
нашей революции. А если это так, стало быть за полторы тысячи лет не
имелось возможности получше приодеться. Поскольку заняты были - работали
на других.
Всеми этими разговорами автор, конечно, нисколько не хочет унизить
бывшую интеллигентскую прослойку, о которой шла речь. Нет, тут просто
выяснить хочется, как и чего и на чьей совести камень лежит.
А прослойка, надо сознаться, была просто хороша, ничего против не
скажешь.
Что касается М. П. Синягина, то автор, конечно, и не хочет его рав-
нять с теми, о ком говорилось. Но все-таки это был человек тоже в доста-
точной степени интеллигентный и возвышенный. Он многое понимал, любил
красивые безделушки и поминутно восторгался художественным словом. Он
сильно любил таких прекрасных поэтов, как Фет, Блок, Надсон.
И в своем собственном творчестве, не отличаясь исключительной ориги-
нальностью, он был под сильным влиянием этих славных поэтов. И в особен-
ности, конечно, под влиянием гениального поэта тех лет, А. А. Блока.
Мать и тетка М. П. Синягина. Их прошлое. Покупка имения. Жизнь в
Пскове. Тучи собираются. Характер и наклонности тетки М. А. Ар-вой.
Встреча с Л. Н. Толстым. Стихи поэта. Его душевное настроение. Увле-
чение.
Мишель Синягин жил со своей мамашей, Анной Аркадьевной Сипягиной, и
ее сестрой, Марьей Аркадьевной, о которой в дальнейшем будет особая
речь, особое описание и характеристика, в силу того, что эта почтенная
дама и вдова генерала Ар-ва играет немаловажную роль в нашем повествова-
нии.
Итак, в 1917 году они втроем проживали в Пскове как случайные гости,
застрявшие в этом небольшом славном городишке по причинам, не от них за-
висящим.
Во время войны они приехали сюда для того, чтобы поселиться у своей
сестры и тетки, Марьи Аркадьевны, которая по случаю приобрела неподалеку
от Пскова небольшое именьице.
В этом именьице обе старушки и хотели скоротать свой век вблизи с
природой, в полной тишине и покое, после довольно бурно и весело прове-
денной жизни.
Это злополучное именье и было названо соответствующим образом - За-
тишье.
А Мишель, этот довольно грустноватый молодой человек, склонный к не-
определенной меланхолии и несколько утомленный своей поэтической работой
и шумом столичной жизни, с ее ресторанами, и певицами, и мордобоем, так-
же хотел некоторое время спокойно пожить в тиши, для того чтоб набраться
сил и снова пуститься во все тяжкие.
Все, однако, сложилось иначе, чем было задумано.
Затишье было куплено перед самой революцией, чтото месяца за два, так
что семейство не успело даже туда перебраться со своими вещами и сунду-
ками. И эти сундуки, перины, диваны и кровати временно и наспех были
сложены на городской квартире у псковских знакомых. И именно в этой
квартире в дальнейшем и пришлось прожить несколько лет Мишелю со своей
