вижных позах. И тогда Лизочка, заламывая руки, не раз спрашивала:
- Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей?
На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:
- Жрать хочет, оттого и поет.
И только потом, несколько освоившись с психологией барышни, Былинкин
отвечал более подробно и туманно. Он предполагал, что птица поет о ка-
кой-то будущей распрекрасной жизни.
Автор тоже именно так и думает: о будущей отличной жизни лет, скажем,
через триста, а может, даже и меньше. Да, читатель, скорее бы уж насту-
пили эти отличные времена.
Ну, а если и там будет плохо, тогда автор с пустым и холодным сердцем
согласится считать себя лишней фигурой на фоне восходящей жизни.
Тогда можно и под трамвай.
1925
СИРЕНЬ ЦВЕТЕТ
Вот опять будут упрекать автора за это новое художественное произве-
дение.
Опять, скажут, грубая клевета на человека, отрыв от масс и так далее.
И, дескать, скажут, идейки взяты, безусловно, не так уж особенно
крупные.
И герои не горазд такие значительные, как, конечно, хотелось бы. Со-
циальной значимости в них, скажут, чегото мало заметно. И вообще ихние
поступки не вызовут такой, что ли, горячей симпатии со стороны трудящих-
ся масс, которые, дескать, не пойдут безоговорочно за такими персонажа-
ми.
Конечно, об чем говорить - персонажи действительно взяты не высокого
полета. Это просто, так сказать, прочие незначительные граждане с ихними
житейскими поступками и беспокойством. Что же касается клеветы на чело-
вечество, то этого здесь определенно и решительно нету.
Это раньше можно было упрекать автора если и не за клевету, то за не-
который, что ли, излишек меланхолии и за желание видеть разные темные и
грубые стороны в природе и людях. Это раньше действительно автор горячо
заблуждался в некоторых основных вопросах и доходил до форменного мрако-
бесия.
Еще какие-нибудь два года назад автору и то не правилось и это. Все
он подвергал самой отчаянной критике и разрушительной фантазии. Теперь,
конечно, неловко сознаться перед лицом читателя, но автор в своих возз-
рениях докатился до того, что начал обижаться на непрочность и недолго-
вечность человеческого организма и на то, что человек, например, состоит
главным образом из воды, из влаги.
- Да что это, помилуйте, гриб или ягода! - восклицал автор. - Ну, за-
чем же столько воды? Это, ну, прямо оскорбительно знать, из чего человек
состоит. Вода, труха, глина и еще что-то такое в высшей степени пос-
редственное. Уголь, кажется. И вдобавок в этом прахе еще чуть что микро-
бы заводятся. Ну что это такое! - восклицал в те годы автор не без огор-
чения.
Даже в таком святом деле - во внешнем человеческом облике - автор и
то стал видеть только грубое и нехорошее.
- Только что мы привыкли к человеку, - бывало, говорил автор своим
близким родственникам, - а если чуть отвлечься или, к примеру, не видеть
человека пять-шесть лет, то прямо удивиться можно, какое безобразие наб-
людается в нашей наружности. Ну, рот - какая-то небрежная дыра в морде.
Оттуда зубы веером выступают. Уши с боков висят. Нос - какая-то загогу-
лина, то есть как нарочно посреди самой морды. Ну, некрасиво! Неинтерес-
но глядеть.
Вот примерно до таких глупых и вредных для здоровья идей доходил ав-
тор, находясь в те годы в черной меланхолии. Даже такую несомненную и
фундаментальную вещь, как ум, автор и то подвергал самой отчаянной кри-
тике.
- Ну, ум, - говорил автор, - предположим. Действительно, спору нет,
много чего любопытного и занимательного изобрели люди благодаря уму:
микроскоп, бритва "жиллет", фотография и так далее и так далее. А что
это дает в конце концов!
Вот примерно такие недостойные мысли мелькали у автора.
Но эти мысли мелькали, без сомнения, по случаю болезни автора.
Его острая меланхолия и раздражение к людям доводили его форменно до
ручки, заслоняли горизонты и закрывали глаза на многие прекрасные вещи и
на то, что у нас сейчас кругом происходит.
И теперь автор бесконечно рад и доволен, что ему не пришлось писать
повести в эти два или три прискорбные года. Иначе большой позор лег бы
на его плечи. Вот это был бы действительно злостный поклеп, это была бы
действительно грубая и хамская клевета на мировое устройство и челове-
ческий распорядок.
Но теперь вся эта меланхолия прошла, и автор снова видит своими гла-
зами все, как оно есть.
Причем, хворая, автор отнюдь не отрывался от масс. Напротив того, он
живет и хворает в самой, можно сказать, человеческой гуще. И описывает
события не с планеты Марс, а с пашей уважаемой Земли, с нашего восточно-
го полушария, где как раз и находится в одном из домов коммунальная
квартирка, в которой жительствует автор и в которой он, так сказать, во-
очию видит людей, без всяких прикрас, нарядов и драпировок.
И по роду такой жизни автор замечает, что к чему и почему. И сейчас
упрекать автора в клевете и в оскорблении людей словами просто не прихо-
дится.
И если б автора спросили:
- Чего ты хочешь? Чего бы ты хотел, например, в ударном порядке изме-
нить в своих близких людях?
Автор затруднился бы сразу ответить.
Нет, он ничего не хочет изменять. Так, разве самую малость. В смысле,
что ли, корысти. В смысле повседневной грубости материального расчета.
Ну, чтобы люди в гости стали ходить, что ли, так, для приятного ду-
шевного общения, не имея при этом никаких задних мыслей и расчетов. Ко-
нечно, все это блажь, пустая фантазия, и автор, вероятно, с жиру бесит-
ся. Но такая уж сентиментальная у него натура - ему желательно, чтоб фи-
алки прямо на тротуарах росли.
Конечно, все, что сейчас говорилось, может, и не имеет прямого отно-
шения к нашему художественному произведению, но уж очень, знаете, все
это наболевшие, актуальные вопросы. И такой уж каторжный характер у ав-
тора - покуда он не выскажется перед читателем - прямо, знаете ли, не до
повестушки.
Хотя как раз в данном случае эти слова отчасти все же имеют некоторое
отношение к нашей повести. Тем более мы беседовали тут про разные ко-
рыстные расчеты. И в повести как раз выведен такой герой, который столк-
нулся лицом к лицу с такими же обстоятельствами и прямо рот раскрыл,
утомленный целым вихрем событий, которые разыгрались на этой почве.
В молодые, прекрасные годы, когда жизнь казалась утренней прогулкой,
вроде как по бульвару, автор не видел многих теневых сторон. Он просто
не замечал этого. Не на то глядели его глаза. Его глаза глядели на раз-
ные веселые вещицы, на разные красивые предметы и переживания. И на то,
как цветки растут, и бутончики распускаются, и как облака по небу плы-
вут, и как люди друг дружку взаимно горячо любят.
А как все это происходит и что чем движется и чем толкается, автор не
видел по молодости лет, по глупости характера и по наивности своего зре-
ния.
А после, конечно, стал себе автор приглядываться. И вдруг видит раз-
ные вещи.
Вот он видит - седовласый человек жмет другому ручку, и в глаза ему
глядит, и слова произносит. Вот раньше поглядел бы на это автор - душев-
но бы порадовался. "Эвон, - подумал бы, - какие все милые, особенные, до
чего любят друг друга и до чего жизнь прелестно складывается".
Ну, а сейчас не доверяет автор галлюцинации своего зрения. Автора
гложут сомнения. Он беспокоится - а может, эта седовласая борода ручку
жмет и в глаза глядит, чтобы поправить пошатнувшееся свое служебное по-
ложение или чтоб заиметь кафедру и читать с этой кафедры лекции о красо-
те и искусстве?
Ну, что? Может быть, это клевета? Может быть, это есть злобное измыш-
ление? Нет, это довольно часто бывает в нашей жизни. И пора об этом го-
ворить в глаза. А то все, знаете, красота, да звучит гордо. А как до де-
ла дойдет, так просто, ну, пустяки получаются.
Но автор не поддается унынию. Тем более иногда, раз в пять лет, он и
встречает чудаков, которые резко отличаются от всех прочих граждан.
Но все это есть теоретическое размышление, а то, что автор хочет
рассказать, есть подлинная история, взятая из самого источника жизни.
Но прежде чем приступить к описанию событий, автор хочет поделиться
еще некоторыми сомнениями.
Дело в том, что по ходу сюжета в повести имеются две-три дамы, кото-
рые выведены не так чтоб слишком симпатично.
Автор не жалел на них никаких красок и старался придать им свеженький
актуальный вид, тем не менее не получилось того, что хотелось бы. И по
этой причине женские фигуры получились одна другой хуже.
И многие, в особенности читательницы, могут вполне оскорбиться за эти
женские типы и постараются уличить автора в нехорошем подходе к женщинам
и в нежелании, чтоб женщины сравнивались в своих законных правах с муж-
чинами. Тем более что некоторые знакомые женщины уже обижаются: да уж,
говорят, у вас всегда дамские типы малосимпатичные.
Но автор горячо просит за это его не бранить. Автор и сам диву дает-
ся, чего это у него из-под пера такие малоинтересные дамочки определяют-
ся.
И это тем более странно, что автор, может, всю жизнь видел главным
образом только довольно хороших, добродушных и не злых дам.
И вообще на этот вопрос автор так глядит, что женщины, пожалуй, даже
лучше, нежели мужчины. Что ли, они как-то сердечней, мягче, отзывчивей и
приятней.
И в силу таких взглядов автор никогда не позволит себе оскорблять
женщину. А если в повести другой раз и получаются неясности по этому
вопросу, то это просто недоразумение, и автор умоляет на это не обращать
внимания и тем более не расстраиваться по пустякам.
Для автора, безусловно, все равны.
Другое дело, если взять, смеха ради, мир животных.
Там бывает разница. Там даже птицы имеют свою разницу. Там самец
всегда как-то несколько дороже стоит, чем самка.
Так, для примеру, чижик стоит два целковых по теперешней калькуляции,
а чижиха в том же магазине - копеек пятьдесят, сорок, а то и двугривен-
ный. А по виду птички - как две капли воды. То есть буквально не разоб-
рать, которая что, которая ничего.
И вот сели эти птички в клетку. Они зернышки жуют, водичку пьют, на
палочках прыгают и так далее. Но вот чижик перестал водичку пить. Он сел
поплотней, устремил свой птичий взор в высоту и запел.
И за это такая дороговизна. За это гони монету.
За пение и за исполнение.
Но что в птичьем мире прилично, то среди людей не полагается. И дамы
у нас в одной цене находятся, как и мужчины. Тем более у нас и дамы поют
и мужчины поют. Так что все вопросы и все сомнения в этом отпадают.
А кроме того, в нашей повести все грубые нападки на женщину и подоз-
рения относительно ее корысти идут со стороны нашего самого главного ге-
роя - человека определенно мнительного и больного. Бывшего прапорщика
царской армии, к тому же слегка контуженного в голову и потрепанного ре-
волюцией. В девятнадцатом году он в камышах сколько раз ночевал - боял-
ся, что его арестуют, схватят и разменяют.
И эти все страхи печальным образом отразились на его характере.
И в двадцатых годах он был нервный и раздражительный субъект. У него
тряслись руки.
И даже стакана он не мог поставить на стол, не кокнув его своей дро-
жащей ручкой.
Тем не менее в житейской борьбе руки его не дрожали.
По этой самой причине он не погиб, а с честью выжил.
Безусловно, человеку не так-то легко погибнуть. То есть автор думает,
что не так-то просто человек может с голоду умереть, находясь даже в са-
мых крайних условиях. И если есть некоторая сознательность, если есть
руки и ноги, и башка на плечах, то, безусловно, как-нибудь можно расста-
раться и найти себе пропитание, хотя бы в крайнем случае милостыней.
Но тут до милостыни не дошло, хотя у Володина и было довольно пиковое
положение в первые годы революции.
Тем более он много лет провел на военном фронте, совершенно, так ска-
