Аполлон Семенович бросал кларнет и снова искал успокоения в кровати.
Он лежал и проницательно думал, и мысли приходили к нему те же, что
некогда тревожили Федора Перепенчука. Иные мысли по силе и глубине ни-
чуть не уступали мыслям его значительного однофамильца. Он думал о чело-
веческом существовании, о том, что человек так же нелепо и ненужно су-
ществует, как жук или кукушка, и о том, что человечество, весь мир,
должно изменить свою жизнь для того, чтоб найти покой и счастье, и для
того, чтоб не подвергаться таким страданиям, как произошло с ним. Ему
однажды показалось, что наконец-то он узнал и понял, как надо жить чело-
веку. Какая-то мысль коснулась его мозга и снова исчезла, неоформленная.
Это началось с малого. Аполлон Перепенчук как-то спросил тетушку Аде-
лаиду:
- Как вы полагаете, тетушка, есть ли у человека душа?
- Есть, - сказала тетушка, - непременно есть.
- Ну, а вот обезьяна, скажем... Обезьяна человекоподобна... Она ни-
чуть не хуже человека. Есть ли, тетушка, у обезьяны душа, как вы полага-
ете?
- Я думаю, - сказала тетушка, - что у обезьяны тоже есть, раз она по-
хожа на человека.
Апполон Перепенчук вдруг взволновался. Какая-то смелая мысль поразила
его.
- Позвольте, тетушка, - сказал он. - Ежели есть душа у обезьяны, то и
у собаки, несомненно, есть. Собака ничем не хуже обезьяны. А ежели у со-
баки есть душа, то и у кошки есть, и у крысы, и у мухи, и у червяка да-
же...
- Перестань, - сказала тетушка. - Не богохульствуй.
- Я не богохульствую, - сказал Аполлон Семенович. - Я, тетушка, ни-
чуть даже не богохульствую. Я только факты констатирую... Значит, у чер-
вяка тоже есть душа... А что вы теперь скажете? Возьму-ка я, тетушка, и
разрежу червяка надвое, напополам... И каждая половина, представьте се-
бе, тетушка, живет в отдельности. Так? Это что же? Это, по-вашему, те-
тушка, душа раздвоилась? Это что же за такая душа?
- Отстань, - сказала тетушка и испуганно посмотрела на Аполлона Семе-
новича.
- Позвольте, - закричал Перепенчук - Нету, значит, никакой души И у
человека нету. Человек-это кости и мясо. Он и помирает, как последняя
тварь, и рождается, как тварь... Только что живет по-выдуманному.
А ему нужно по-другому жить.
Но как нужно было жить, Аполлон Семенович не мог объяснить своей те-
тушке - он не знал. Тем не менее мыслями своими Аполлон Семенович был
потрясен. Ему казалось, что он начал понимать что-то Но потом в голове
его снова все мешалось и путалось. И он признавался себе, что он не зна-
ет, как, в сущности, надо было бы жить, чтоб не испытывать того, что он
сейчас чувствует.
А он чувствует, что его игра проиграна и что жизнь спокойно продолжа-
ется без него.
Он несколько дней кряду ходил по комнате в страшном волнении А в тот
день, когда волнение достигло наивысшего напряжения, тетушка Аделаида
принесла письмо на имя Аполлона Семеновича Перепенчука. Это письмо было
от Тамары.
Она с жеманностью кокетливой женщины писала в грустном, лирическом
тоне о том, что нынче она выходит замуж за некоего иностранного коммер-
санта Глобу и что, делая этот шаг, она не хочет оставить о себе дурных
воспоминаний в памяти Аполлона Перепенчука. Она, дескать, просит его
всепокорнейше извинить за все то, что она с ним сделала, она прощенья
просит, ибо знает, какой смертельный удар ему нанесла.
Тихо смеялся Аполлон Перепенчук, читая это письмо.
Однако ее непоколебимая уверенность в том, что он, Аполлон Перепен-
чук, погибает из-за нее, ошеломила его.
И, думая об этом, он вдруг отчетливо понял, что ему ничего не нужно,
даже не нужна та, из-за которой он погибает. И еще ясно, окончательно
понял, что он погибает, в сущности, не из-за нее, а погибает оттого, что
он не так жил, как нужно. И тут снова все в голове его мешалось и пута-
лось.
И он хотел тотчас пойти к ней и сказать, что не она виновата, а он
сам виноват, что он сам совершил ошибку в своей жизни.
Но не пошел, потому что он не знал, в чем заключаллась его ошибка.
Аполлон Семенович Перепенчук пошел к Тамаре спустя неделю. Это прои-
зошло неожиданно. Однажды вечером он тихо оделся и, сказав тетушке Аде-
лаиде, что у него болит голова и что он хочет поэтому пройтись по горо-
ду, вышел.
Он долго и бесцельно бродил по улицам, не думая о том, что пойдет к
Тамаре. Необыкновенные думы о бессмысленном существовании не давали ему
покоя. Он, сняв фуражку, бродил по улицам, останавливаясь у темных дере-
вянных домов, заглядывая в освещенные окна, стараясь наконец понять,
проникнуть, узнать, как живут люди и в чем их существование. В освещен-
ных окнах он видел за столом мужчин в подтяжках, женщин за самоваром,
детей... Иные мужчины играли в карты, иные сидели, не двигаясь, бессмыс-
ленно смотря на огонь, женщины мыли чашки или шили и почти все - ели,
широко и беззвучно открывая рты. И, за двумя рядами стекол, Аполлону Пе-
репенчуку казалось, что он слышит их чавканье.
От дома к дому переходил Аполлон Семенович и вдруг очутился у дома
Тамары.
Аполлон Перепенчук прильнул к окну ее комнаты. Тамара лежала на дива-
не и казалась спящей. Вдруг Аполлон Семенович, неожиданно для самого се-
бя, постучал по стеклу пальцами.
Тамара вздрогнула, вскочила, прислушиваясь. Потом подошла к окну,
стараясь в темноте узнать, кто стучал, Но не узнала и крикнула: "Кто?"
Аполлон Семенович молчал.
Она выбежала на улицу и, узнав его, повела в комнаты. Она стала сер-
дито говорить, что не для чего ему приходить к ней, что все наконец кон-
чено, что неужели ему недостаточно ее письменных извинений...
Аполлон Перепенчук смотрел на ее красивое лицо и думал, что незачем
ей говорить о том, что не она виновата, а он виноват, что он не так жил,
как нужно, - она не поймет и не захочет понять, оттого что в этом у ней
была какая-то радость и, может быть, гордость.
И он хотел уж уходить, но вдруг что-то остановило его. Он долго стоял
посреди комнаты, напряженно думая, странное успокоение пришло к нему. И
он, оглядев комнату Тамары, бессмысленно улыбаясь, вышел.
Он вышел на улицу, прошел два квартала, надел фуражку. Остановился.
- Что такое?
В тот момент, когда он стоял в ее комнате, какая-то счастливая мысль
мелькнула в его уме. Он забыл ее...
Какая-то мысль, исход какой-то, от которого на мгновение стало ясно и
спокойно.
Аполлон Перепенчук стал вспоминать каждую мелочь, каждое слово. Не
уехать ли? Нет... Не поступить ли в письмоводители? Нет... Он забыл.
Тогда он бросился опять к ее дому. Да, конечно, он должен сейчас, сию
минуту, проникнуть в ее дом, в комнату ее и там, придя на старое место,
вспомнить эту проклятую мысль.
Он подошел к двери. Хотел постучать. Но вдруг заметил - дверь откры-
та. За ним не заперли. Он тихо прошел по коридору, никем не замеченный,
и остановился на пороге Тамариной комнаты.
Тамара плакала, ничком уткнувшись в подушки. В руке она держала его
фотографию, его - Аполлона Перепенчука.
Пусть на этом месте читатель плачет, сколько ему угодно, - автору все
равно, ему ни холодно, ни жарко. Автор бесстрастно переходит к дальней-
шим событиям.
Аполлон Перепенчук посмотрел на Тамару, на карточку в ее руке, на ок-
но, на цветок, на вазочку с пучком сухой травы и вдруг вспомнил.
- Да!
Тамара вскрикнула, увидав его. Он бросился прочь, стуча сапогами. За
ним бежал кто-то из кухни.
Аполлон Семенович выбежал на улицу. Пошел быстро по Проломной. Потом
побежал. Провалился в рыхлый снег. Упал. Встал. Опять побежал.
- Вспомнил!
Он бежал долго, задыхаясь. Уронил фуражку и, не стараясь ее найти,
бросился дальше. В городе было тихо.
Ночь. Перепенчук бежал.
И вот уже окраина города. Слобода. Заборы. Семафор.
Будки. Канава. Полотно.
Аполлон Перепенчук упал. Пополз. И, уткнувшись в рельсы, лег.
- Вот эта мысль.
Он лежал в рыхлом снегу. Сердце его переставало биться. Ему казалось,
что он умирает.
Кто-то с фонарем прошел два раза мимо него и, снова вернувшись, пих-
нул его ногой в бок.
- Ты чего? - сказал мужик с фонарем. - Чего лег?
Перепенчук молчал.
- Чего лег? - с испугом повторил мужик. Фонарь В его руке дрожал.
Аполлон Семенович поднял голову. Сел.
- Люди добрые... Люди добрые... - сказал он.
- Какие люди? - тихо сказал мужик. - Да ты чего надумал-то? Пой-
дем-кось в будку. Я здешний... Стрелочник...
Мужик взял его под руку и повел в сторожку.
- Люди добрые... Люди добрые... - бормотал Перепенчук.
Вошли в сторожку. Душно. Стол. Лампа. Самовар.
За столом сидел мужик в расстегнутой поддевке. Баба щипцами крошила
сахар.
Перепенчук сел на лавку. Зубы его стучали.
- Ты чего лег-то? - спросил опять стрелочник, подмигивая мужику в
поддевке. - Не смерти ли захотел?
Или рельсину, может, открутить хотел? А?
- А чего он? - спросил мужик в поддевке. - Лег, что ли, на рельсы?
- Лег, - сказал стрелочник. - Я иду с фонарем, а он лежит, как ма-
ленький, уткнувшись харей в самую то есть рельсину.
- Гм, - сказал мужик в поддевке, - сволочь какая.
- Подожди, - сказала баба, - не ори на него. Видишь, трясется чело-
век. Не из радости трясется. На-кось чайку, попей.
Аполлон Перепенчук, стуча по стакану зубами, выпил.
- Люди добрые...
- Обожди, - сказал стрелочник, снова подмигивая и для чего-то толкая
под бок мужика в поддевке. - Дайкось я его спрошу по порядку.
Аполлон Семенович сидел неподвижно.
- Отвечай по порядку, как на анкете, - строго сказал стрелочник. -
Фамилия?
- Перепенчук, - сказал Аполлон Семенович.
- Так, - сказал мужик. - Не слыхал.
- Лет от роду?
- Тридцать два.
- Зрелый возраст, - сказал мужик, чему-то радуясь. - А мне пятьдесят
первый, значит... Возраст все-таки... Безработный?
- Безработный...
Стрелочник усмехнулся и снова подмигнул.
- Эта худа, - сказал он. - Ну, а ремесло какое понимаешь? Знаешь ли
какое ремесло?
- Нет...
- Эта худа, - сказал стрелочник, покачав головой. - Как же это, брат,
без рукомесла-то жить? Это, я тебе скажу, немыслимо худа. Человеку нужно
непременно понимать рукомесло. Скажем, я - сторож, стрелочник.
А теперь, скажем, поперли меня, сокращенье там или что иное... Я от
этого, братишка, не пропаду. Я сапоги знаю работать. Буду я работать са-
поги, рука сломалась - мне и горюшка никакого. Буду-ка я зубами веревки
вить.
Вот она какое дело. Как же это можно без рукомесла.
Нипочем не можно... Как же существуешь-то?
- Из дворян, - усмехнулся мужик в поддевке. - Кровь у них никакая...
Жить не могут. В рельсы тюкаются.
Аполлон Перепенчук встал и хотел уйти из будки.
Сторож не пустил, сказал:
- Сядь. Я тебя сейчас великолепно устрою.
Он подмигнул мужику в поддевке и сказал:
- Вася, ты бы его присобачил по своему делу. Дело у тебя тихое, каж-
дый понимать может. Что ж безработному человеку гибнуть?
- Пущай, - сказал мужик, застегивая поддевку, - это можно: приходи-ка
ты, гражданин, на Благовещенское кладбище. Спроси заведующего. Меня то
есть.
- Да пущай он с тобой пойдет, Вася, - сказала баба. - Мало ли что
случится.
- А пущай! - сказал мужик, вставая и надевая шапку. - Идем, что ли.
Прощайте.
Мужик вышел из будки вместе с Аполлоном Перепенчуком.
Аполлон Семенович Перепенчук вышел в третий и последний период своей
жизни - он вступил в должность нештатного могильщика. Почти год Аполлон
Семенович проработал на Благовещенском кладбище. Он снова чрезвычайно
переменился.
Он ходил теперь в желтых обмотках, в полупальто, с медной бляхой на
груди - N3. От спокойного, бездумного лица его веяло тихим блаженством.
Все морщины, пятна, угри и веснушки исчезли с его лица. Нос принял преж-
нюю форму. И только глаза порою пристально и не мигая останавливались на
