тов, видимо, стало не всем по карману и не всем доступно, но все же цена
была немного больше, чем удар чашей или рогом по отечественной морде.
"Если кто убьет княжого конюха, повара или подъездного - сорок гривен
за голову".
"Если кто убьет княжого тиуна (приказчика, судью, дворецкого) - две-
надцать гривен".
Судя по данным ценам, интеллигенция мало ценилась в те времена. Коню-
хи и повара стоили несколько дороже.
25. Но все эти цены, можно сказать, были до некоторой степени прилич-
ны и не слишком уж роняли человеческое звание и достоинство и стоимость
человеческой жизни.
Однако же были цены просто из рук вон плохие:
"Если убьют рабочего - пять гривен.
Если убьют смерда (крестьянина) - пять гривен.
За холопа - пять гривен.
За рабу - шесть гривен".
Иной раз, правда, цены за "простых людей" повышались:
"Кто убьет ремесленника или ремесленницу - двенадцать гривен".
Закон не был чужд и гуманных соображений:
"Кто убьет кормильца (дядьку) - двенадцать гривен".
Кражи и ограбления также оплачивались всевозможными денежными штрафа-
ми.
Причем эти штрафы не превышали двенадцати гривен. И только конок-
радство и поджог карались знаменитым наказанием "потоком и разграблени-
ем". То есть обвиняемого изгоняли из дома и "всем миром" разграбляли его
имущество.
26. В общем, денежный штраф являлся, сколько можно заключить,
единственным возмездием за всякое преступление.
И, конечно, такой закон, действующий в течение многих столетий, без
сомнения, отличным образом обработал сознание у людей, - кто имел по-
больше денег, тот мог не только своим ближним разбивать морды жердью или
там чем угодно, но мог и убивать их и делать все, что ему заблагорассу-
дится, - закон стоял на страже всевозможных мелких его интересов и ду-
шевных потребностей.
И мы полагаем, что и в наше время там, где слишком почитается бо-
гатство, это высокое, гордое сознание остается неизменным.
Конечно, до революции и в нашей стране любой богатый гражданин с лег-
костью мог освободиться от самых тяжелых обвинений. И, например, прес-
тупления богатых и влиятельных помещиков никогда почти даже и не выявля-
лись наружу. Поскольку денежные взятки и связи не доводили дело до суда.
Вот, например, был такой знаменитый случай: калужский губернатор Ло-
пухин (1819 год) за взятки прекращал все дела во вверенной ему губернии.
Этот аферист и пройдоха однажды за семь тысяч взялся даже прекратить де-
ло помещика Хитрово, который обвинялся в убийстве.
27. Можно представить, какой был при этом разговор!
- Извиняюсь, - сказал, наверно, добродушный губернатор, - только
меньше как за семь тысяч я не возьмусь.
- Тысчонок бы пять, - вздохнувши, говорил помещик.
- Лизет, - спросил губернатор супругу, - не помнишь ли, душенька,
сколько мы в прошлый раз взяли за этого, ну, как его... которого к мед-
ведю... бросили... Четыре? Вот видите, молодой человек, мы четыре тысячи
взяли за то, что какой-то там медведь слегка помял дворянина. А тут у
вас бог знает что - убийство! Вот не убивали бы - вот, может, я бы и ни-
чего с вас не взял. Это уж ваша неосторожность...
- Ну ладно, - сказал помещик, - согласен, только вы уж того, поско-
рей. А то ваши прохвосты каждый день ходят... Беспокоят.
- А вы их в морду, - сказал губернатор, пряча деньги.
В общем, это дело всемогущий губернатор действительно прекратил.
Правда, если бы речь шла об убийстве, ну, скажем, "смерда" или наемного
рабочего, то дело бы окончательно заглохло, но помещик имел неосторож-
ность угробить дворянина. И дело случайно просочилось и стало известным
в Петербурге.
Александр I велел отдать Лопухина под суд. Больше года тянулось это
каверзное дело, и окончилось оно ничем. Вернее, у прохвоста губернатора
оказался родственник председатель Государственного совета, и сенат не
захотел портить с ним отношений. Дело об этом подлеце так и заглохло. И
тем более заглохло дело об убийстве"
28. Итак, если господин закон столь почтительно и робко относился к
людям, имеющим деньги, и деньгами можно было оплатить всякое свое прес-
тупление, то сами посудите, что тяга и стремление к деньгам было весьма
серьезным делом. И действительно, в этом смысле люди сильно преуспевали
и в этом деле, можно сказать, доводили свою фантазию до крайних пределов
возможного. Но тут, так сказать, мораль у них сильно раскололась. С од-
ной стороны, нужно было хапнуть деньги для того, чтобы жить честно и
быть в безопасности от превратностей жизни, а с другой стороны, добыча
денег почти всегда была связана с преступлением. Тут можно было расте-
ряться. Поэтому бедняга человек, награбив деньги и сразу забывши обо
всем, лепетал высокие слова о совести и чести и писал об этом законы, а
до этих пор вполне мог и был способен с легкостью зарезать родного папу,
чтоб воспользоваться его имуществом.
И, скажем прямо, такое сильное стремление к деньгам было таким, что
никакое другое дело не могло хотя бы сколько-нибудь с этим равняться.
То есть никаких преград не существовало для достижения денег.
29. Скажем прямо: в смысле добычи денег - это ужас, что делалось на
протяжении всей истории.
В свое время знаменитый писатель Карамзин так сказал: "Если б захо-
теть одним словом выразить, что делается в России, то следует сказать:
воруют".
Однако мы не будем, конечно, говорить о профессиональных ворах и гра-
бителях - так сказать, специалистах по доставанию денег, - дело это пов-
седневное и малоудивительное. Но мы хотим обратить ваше благосклонное
внимание на несколько почтенных и уважаемых фигур, воровство и грабежи
которых являются некоторой, что ли, неожиданностью.
Мы уже имели честь говорить о Меншикове. Этот пройдоха за одно только
царствование Петра I четыре раза был под судом за кражи, взятки и лихо-
имство. Петр снисходительно относился к своему любимцу и всякий раз спа-
сал его от казни. Но, например, одного штрафу по суду господин Меншиков
заплатил около трехсот тысяч рублей. Если не врут историки. А сумма эта
по тем временам неслыханная. Так можете себе представить, сколько упер
этот тип, если был такой штраф.
Но вот взгляните на пресветлую фигуру тех времен - на господина Петра
Толстого. Сей почтенный господин был сподвижник Петра I, наш уважаемый
посол в Константинополе, крупнейший деятель того времени, человек умный
и даже отмеченный многими талантами. И, скажем к слову, - прапрадед на-
шего Л. Н. Толстого, что не помешало ему быть изрядным арапом.
30. При отъезде его послом в Константинополь (в 1705 году) он получил
на подкуп турецких сановников двести тысяч червонцев. И, как установле-
но, больше чем половину денег он присвоил себе.
Наверно, он подумал: "Чем я буду каким-то неизвестным туркам платить,
дай-ка я возьму себе за труды".
Однако один его подьячий, Тимофеев, сделал на него донос. Этот донос
Толстой успел перехватить. И, чтоб спрятать концы в воду, отравил своего
этого беднягу подьячего.
И об этом отравлении лично донес в посольский приказ, мотивируя свое
убийство тем, что подьячий хотел будто бы обратиться в магометанство.
История сохранила этот на редкость любопытный документ - письмо П. Толс-
того (от 10 июня 1706 года).
Господин Толстой писал:
"...Подьячий Тимофеев намеревался было стать бусурманом, о котором
его намерении бог мне помог увидеть. Позвав его к себе, тайно запер его
у себя в избе, где сплю, до ночи. А в ночь он выпил рюмок вина, скоро
умер и тем сохранил нас от такой беды..."
Это хитрое письмецо написано, как видите, по правилам дипломатии, без
особого нажима на совершившийся факт. А факт был таков, что Толстой, за-
перев подьячего в комнате, дал ему бутылку отравленного вина. Дурак
подьячий, хлебнув этого вина, вскоре отдал богу свою праведную душу. И
тем самым, можно сказать, сохранил Толстого от беды.
31. Но пойдем дальше. Дело об убийстве подьячего заглохло, поскольку
мотивировка убийства была сделана с полным знанием дела. Переход челове-
ка в иную веру для русского правительства всегда казался каким-то преде-
лом человеческой подлости. Это обижало правительство. И вселяло в них
неуверенность: дескать, они не так хороши со своей религией и хо-
зяйством, что от них бегут.
Однако через месяц посольский секретарь также не побоялся написать
донос на Толстого. Эта крупная кража червонцев, видимо, слишком по-
действовала на окружающих, с которыми Толстой не изволил поделиться.
Тогда Толстой отравил и этого несчастного секретаришку. И снова сам
сообщил в посольский приказ, что секретарь будто бы имел секретные отно-
шения с турецким визирем и, желая замести следы, сделал донос на него, в
сущности ни в чем не повинного человека.
Дело пошло в Петербург, однако Петр I, давно уже переставший удив-
ляться таким делам, посмотрел на все это сквозь пальцы и велел следствие
прекратить.
Вероятно, на фоне других фигур Толстой был еще довольно светлой лич-
ностью. Воображаем, какие там были остальные.
В общем, госпожа история знает такое великое множество случаев прес-
туплений, связанных с деньгами, что нет возможности пересказать все это.
32. И мы не будем этим утруждать ваше благосклонное внимание и не бу-
дем портить вам благодушного настроения перечислением всего того, что мы
знаем об этом.
Все, так сказать, и так достаточно ясно. Вопросов, как говорится, не
имеем. Скажем только, что стремление к деньгам - это одна из самых
сильных и могучих страстей, которые потрясали и потрясают уважаемое че-
ловечество.
И эту сильную страсть государство иной раз отлично и умело использо-
вать для достижения своих мелких нуждишек. И если, например, нужно было
поймать какоюнибудь государственного преступника, первое, что делалось,
- объявлялась цена за его голову.
Чуть не на каждой странице истории имеются цены за ту или иную голо-
ву.
Например, однажды римский диктатор Сулла (83 год до нашей эры), зах-
ватив власть в свои руки, приказал истребить всех приверженцев своего
врага и соперника Мария. А для того чтобы никто не избег этого истребле-
ния, Сулла, будучи большим знатоком жизни и человеческих душ, назначил
необычайно высокую цену за каждую голову.
Он объявил, что за каждого убитого он заплатит по двенадцать тысяч
динариев (около пяти тысяч рублей золотом).
83. Эта высокая цена столь подействовала на воображение граждан, что
(история рассказывает) "убийцы ежечасно входили в дом Суллы, неся в ру-
ках отрубленные головы".
Мы приблизительно представляем себе, как это было.
- Сюда, что ли?.. С головой-то... - говорил убийца, робко стуча в
дверь.
Господин Сулла, сидя в кресле в легкой своей тунике и в сандалиях на
босу ногу, напевая легкомысленные арийки, просматривал списки осужден-
ных, делая там отметки и птички на полях.
Раб почтительно докладывал:
- Там опять явились... с головой... Принимать, что ли?
- Зови.
Входит убийца, бережно держа в руках драгоценную ношу.
- Позволь! - говорит Сулла. - Ты чего принес? Это что?
- Обыкновенная-с голова... Как велели приказать...
- Велели... Да этой головы у меня и в списках-то нет. Это чья голова?
Господин секретарь, будьте любезны посмотреть, что это за голова.
- Какая-то, видать, посторонняя голова, - говорит секретарь, - не мо-
гу знать... Голова неизвестного происхождения, видать отрезанная у како-
го-нибудь мужчины.
34. Убийца робко извинялся:
- Извиняюсь... Не на того, наверно, напоролся, Бывают, конечно, ошиб-
ки, ежели спешка. Возьмите тогда вот эту головку. Вот эта головка, без
сомнения, правильная. Она у меня взята у одного сенатора.
- Ну, вот это другое дело, - говорил Сулла, ставя в списках галочку
против имени сенатора. - Дайте ему там двенадцать тысяч... Клади сюда
голову. А эту забирай к черту. Ишь, зря отрезал у кого-то...
