за два опоздания ее ре уволят. Вот она и отыгрывается на личной почве и
на гуманных чувствах.
Так вот, стою как дурак в кино и дожидаюсь.
Так - очередь у кассы струится. Так - дверь раскрыта на улицу, захо-
дите. Так - я стою. И как-то так энергично стою, весело. Охота петь, ве-
селиться, дурака валять. Охота кого-нибудь толкнуть, подшутить или схва-
тить за нос. На душе пенье раздается, и сердце разрывается от счастья.
И вдруг вижу - стоит около входной двери бедно одетая старушка. Такой
у нее рваненький ватерпруф, облезлая муфточка, дырявые старинные башма-
чонки.
И стоит эта старушка скромно у двери и жалостными глазами смотрит на
входящих, ожидая, не подадут ли.
Другие на ее месте обыкновенно нахально стоят, нарочно поют тонкими
голосами или бормочут какие-нибудь французские слова, а эта стоит скром-
но и даже както стыдливо.
Гуманные чувства заполняют мое сердце. Я вынимаю кошелек, недолго ро-
юсь в нем, достаю рубль и от чистого сердца, с небольшим поклоном, подаю
старухе.
И у самого от полноты чувств слезы, как брильянты, блестят в глазах.
Старушка поглядела на рубль и говорит:
- Это что?
- Вот, - говорю, - примите, мамаша, от неизвестного.
И вдруг вижу - у ней вспыхнули щеки от глубокого волнения.
- Странно, - говорит, - я, кажется, не прошу. Чего вы мне рубль пиха-
ете?.. Может быть, я дочку жду - собираюсь с ней в кино пойти. Очень,
говорит, обидно подобные факты видеть.
Я говорю:
- Извиняюсь... Как же так... Я прямо сам не понимаю... Пардон... го-
ворю. Прямо спутался. Не поймешь, кому чего надо. И кто за чем стоит.
Шутка ли, столько народу...
Но старуха поднимает голос до полного визга.
- Это что же, - говорит, - в кино не пойди - оскорбляют личность!
Как, говорит, у вас руки не отсохнут производить такие жесты? Да я лучше
подожду дочку и в другое кино с ней пойду, чем я буду с вами сидеть и
дышать зараженным воздухом.
Я хватаю ее за руки, извиняюсь и прошу прощения. И поскорей отхожу в
сторонку, а то, думаю, еще, чего доброго, заметут в милицию, а я даму
жду.
Вскоре приходит моя дама. А я стою скучный и бледный и даже несколько
обалдевший и стыжусь по сторонам глядеть, чтобы не увидеть моей оскорб-
ленной старухи.
Вот я беру билет и мелким шагом волочусь за своей дамой.
Вдруг подходит ко мне кто-то сзади и берет меня за локоть.
Я хочу развернуться, чтоб уйти, но вдруг вижу - передо мной старуха.
- Извиняюсь, - говорит она, - это не вы ли мне давеча рубль давали?
Я что-то невнятное лепечу, а она продолжает:
- Тут не помню кто-то мне давал сейчас рубль... Кажется, вы. Если вы,
тогда ладно, дайте. Тут дочка не рассчитала, а вторые места дороже, чем
мы думали. А в третьих местах я ничего не увижу по причине слабости
глаз. Прямо хоть уходи. Извиняюсь, говорит, что напомнила.
Я вынимаю кошелек, но моя дама впускает следующее слова:
- Совершенно, говорит, не к чему швыряться деньгами. Уж если на то
пошло, я лучше нарзану в буфете выпью.
Я говорю:
- Нарзан вы получите, не скулите. Но рубль я должен дать. Мало ли ка-
кие бывают денежные заминки. Надо, говорю, по-товарищески относиться.
Нет, я все-таки дал старухе рубль, и мы в растрепанных чувствах стали
глядеть картину.
Под музыку дама меня пилила, говоря, что за две недели знакомства я
ей одеколону не мог купить, а, между прочим, пыль в глаза пускаю и раз-
даю рубли направо и налево.
Под конец стали показывать веселую комедию, и мы, забыв обо всем, ве-
село хохотали.
А эта старуха сидела со своей дочкой недалеко от нас и тоже иногда
весело похрюкивала.
И я был очень рад, что доставил ей это культурное удовольствие. И да-
же если бы она у меня попросила два рубля, я бы тоже ей дал, не моргнув
глазом.
Но, в общем, это мелкий факт, а что касается до крупных дел, связан-
ных с деньгами, то мы, например, знаем такой нижеследующий случай.
Вот забавная новелла, при чтении которой любители Таинственного полу-
чат кой-какое удовольствие.
ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ, КОНЧИВШАЯСЯ ДЛЯ ОДНИХ ПЕЧАЛЬНО, ДЛЯ ДРУГИХ
УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО
Про эту таинственную историю рассказал мне один врач по внутренним и
детским болезням.
Это был врач довольно старенький и весь седой. Через этот факт он по-
седел или вообще поседел - неизвестно. Только действительно был он се-
дой, и голос у него был сиплый и надломленный.
То же и насчет голоса. Неизвестно, на чем голос он пропил. На факте
или вообще.
Но дело не в этом.
А сидит раз этот врач в своем кабинете и думает свои грустные мысли.
"Пациент-то, - думает, - нынче нестоящий пошел. То есть каждый норо-
вит по страхкарточке даром лечиться. И нет того, чтобы к частному врачу
зайти. Прямо хоть закрывай лавочку".
И вдруг звонок раздается.
Входит гражданин средних лет и жалуется врачу на недомогание. И серд-
це, дескать, у него все время останавливается, и вообще чувствует он,
что помрет вскоре после этого визита.
Осмотрел врач больного - ничего такого. Совершенно как бык здоровый,
розовый, и усы кверху закрючены. И все на месте. И никакого умирания в
организме незаметно.
Тогда прописал врач больному нашатырно-анисовых капель, принял за ви-
зит семь гривен, покачал головой и, по правилам своей профессии, велел
ему зайти еще раз завтра. На этом они и расстались.
На другой день в это же время приходит к врачу старушонка в черном
платке. Она поминутно сморкается, плачет и говорит:
- Давеча, говорит, приходил к вам мой любимый племянник, Василий Ле-
денцов. Так он, видите ли, в ночь на сегодня скончался. Нельзя ли ему
после этого выдать свидетельство о смерти?
Врач говорит:
- Очень, говорит, удивительно, что он скончался. От анисовых капель
редко кончаются. Тем не менее, говорит, свидетельство о смерти выдать не
могу - надо мне увидеть покойника.
Старушонка говорит:
- Очень великолепно. Идемте тогда за мной. Тут недалече.
Взял врач с собою инструмент, надел, заметьте, калоши и вышел со ста-
рушкой.
И вот поднимаются они в пятый этаж. Входят в квартиру. Действительно,
ладаном попахивает. Покойник на столе расположен. Свечки горят вокруг. И
старушка гдето жалобно хрюкает.
И так врачу стало на душе скучно и противно.
"Экий я, - думает, - старый хрен, каково смертельно ошибся в пациен-
те. Какая канитель за семь гривен".
Присаживается он к столу и быстро пишет удостоверение. Написал, подал
старушке и, не попрощавшись, поскорее вышел. Вышел. Дошел до ворот. И
вдруг вспомнил - мать честная, калоши позабыл.
"Экая, - думает, - неперка за семь гривен. Придется опять наверх
ползти".
Поднимается он вновь по лестнице. Входит в квартиру. Дверь, конечно,
открыта. И вдруг видит: сидит покойник Василий Леденцов на столе и сапог
зашнуровывает. Зашнуровывает он сапог и со старушкой о чем-то препирает-
ся. А старушка ходит вокруг стола и пальцем свечки гасит. Послюнит палец
и гасит.
Очень удивился этому врач, хотел с испугу вскрикнуть, однако сдержал-
ся и, как был без калош, кинулся прочь.
Прибежал домой, упал на кушетку и со страху зубами лязгает. После вы-
пил нашатырно-анисовых капель, успокоился и позвонил в милицию.
А на другой день милиция выяснила всю эту историю.
Оказалось: агент по сбору объявлений, Василий Митрофанович Леденцов,
присвоил три тысячи казенных денег. С этими деньгами он хотел начисто
смыться и начать новую великолепную жизнь.
Однако не пришлось.
Калоши врачу вернули месяца через три, после всяких длинных процедур,
заявлений, просьб и хождений по всем местам.
В общем, врач отделался сравнительно благополучно и, кроме испуга и
расстройства нервов по поводу долгой невыдачи калош, других неприятнос-
тей не имел.
И, рассказав мне эту историю, врач, вздохнувши, добавил:
- Имея три тысячи, этот фрукт хотел за семь гривен смыться из этого
мира, но медицина не допустила. Вот до чего доводит людей жадность к
деньгам.
Однако мы знаем историю о такой жадности к деньгам, какая не так-то
уж часто бывает.
Вот эта история. -
РАССКАЗ ПРО ОДНОГО СПЕКУЛЯНТА
Жил в Ленинграде некто такой Сисяев. Такой довольно арапистый чело-
век. Он во время нэпа, когда частники еще работали, держал парикмахерс-
кую. Только, кроме стрижки и брижки, он еще иностранной валютой торговал
и вообще разные темные делишки обстряпывал. Ну и, конечно, засыпался.
Он засыпался в тридцатом году летом. Маленько посидел где следует. И
вскоре его, голубчика, выперли из Ленинграда куда-то подальше. Ему че-
го-то, одним словом, дали - минус семь, или плюс семь, или восемь - черт
его разберет. Я в этих делах пока что слабо понимаю.
Одним словом, его, как спекулянта, выслали в Нарымский край.
И, значит, он, хочешь не хочешь, поехал.
А надо сказать, он своего ареста ожидал. У него сердце было неспокой-
но. Он еще за неделю сказал своим компаньонам: дескать, как бы не уго-
дить куда-нибудь.
И, конечно, на всякий случай он взял старую кожаную тужурку, подпорол
ей бортик и зашил туда десять царских золотых монет и один золотой квад-
ратик. Может быть, помните - государство в двадцать четвертом году вы-
пустило такие золотые квадратики для технических надобностей.
Вот он, значит, на всякий пожарный случай и подзашил свое добро в ту-
журку, и прямо из этой тужурки он больше не вылезал. Да еще в брюки он
тоже зашил разные бумажные деньги. И в сапоги под стельки положил более
носкую валюту - доллары.
И стал поджидать.
Только он недолго ждал. Вскоре после того его взяли вместе с тужур-
кой. И осенью он поехал куда следует.
Только неизвестно, как он там жил. Может быть, скорей всего он не
очень худо жил. Тем более бумажных денег у него было вдоволь припасено.
Он знай себе подпарывал брюки и вынимал что-то из бумажника. А до золо-
та, между прочим, не дотрагивался.
Только живет он так больше года. И вдруг хворает. Он хворает воспале-
нием легких. Он там простудился. Его там просквозило на работе. И он там
захворал.
Конечно, кашель поднялся, насморк, хрипы, температура минус сорок
градусов. В боку колет. Аппетита нету. И вообще человек чувствует приб-
лижение собственной кончины.
"И тогда ночью снимает с себя кожаную куртку и вновь подпарывает ей
бортик.
Он подпарывает ей бортик, кладет на язык золотые монетки и глотает их
в порядке живой очереди.
"Поскольку, - думает он, - я помру, а тут кто-нибудь шарить начнет. А
мне это неприятно. И пущай это золото у меня в брюхе лежит, чем кто-ни-
будь им воспользуется". И, значит, подумавши так, глотает,
Только, может, он проглотил пять или шесть штук, как вдруг замечает
эти преступные действия один из его приятелей. Их там но семь человек
вместе жило.
Заметил это приятель, поднял тарарам и не допустил глотать остальные
деньги.
И хотя тот за того хватался и умолял, но этот говорит:
- Мне, говорит, не так золота жалко. Я себе золота не возьму. Но я,
говорит, не могу допустить проглатывать. Тем более воспаление легких
иногда проходит. А тут и денег не будет, и вообще засорение желудка.
Короче говоря, больной вскоре действительно поправился. Он выздоро-
вел. Грудь ему освободило. Дыхание вернулось. Но является новая беда - в
желудке колет, кушать неохота, и слюна идет.
И спасибо, что больной не все монеты заглотал. А то бы совсем невоз-
можно получилось.
Конечно, можно было бы больному схлопотать в Томск поехать, на опера-
цию лечь. Но только он сам не захотел. Он, может, пугался, что во время
хлороформа он недосмотрит и хирурги разворуют его монеты, лежащие в же-
лудке.
Он только допустил разные внутренние средства и дозволил себя масси-
ровать.
Разные сильные средства, конечно, выгнали монеты наружу, но по подс-
чету их оказалось меньше, чем следует.
Тут вообще дело темное. Или уперли во время тарарама несколько монет,
