свидания.
- Обождите, - говорит, - дайте сюда пропуск, я вам на ем закорючку
поставлю для обратного прохода.
Спущаюсь обратно по лестнице. Который в тужурке, говорит:
- Куда идешь? Стой!
Я говорю:
- Братишка, я домой иду. На улицу хочу пройти из этого учреждения.
- Предъяви пропуск.
- Пожалуйста, - говорю, - вот он.
- А закорючка на ем имеется?
- Определенно, - говорю, - имеется.
- Вот, - говорит, - теперича проходи.
Вышел на улицу, съел французскую булку для подкрепления расшатанного
организма и пошел в другое учреждение по своим личным делам.
1928
ТРЕЗВЫЕ МЫСЛИ
Я не говорю, что пьяных у нас много. Пьяных не так чтобы много. За
весь месяц май я всего одного в лежку пьяненького встретил.
А лежал он поперек панели. И чуть я на него, на черта, в потемках не
наступил.
Гляжу - лежит выпивший человек, ревет и шапкой морду утирает.
- Вставай, - говорю, - дядя! Ишь разлегся на двухспальной.
Хотел я его приподнять - не хочет. Ревет.
- Чего, - говорю, - ревешь-то, дура-голова?
- Да так, - говорит, - обидно очень...
- Чего, - говорю, - обидно?
- Да так, - говорит, - люди - какая сволота.
- Чем же сволота?
- Да так, мимо шагают... Прут без разбору... Не могут тоже человеку в
личность посмотреть: какой это человек лежит - выпивший, или, может,
несчастный случай...
- Да ты же, - говорю, - выпивший...
- Ну да, - говорит, - конечно, выпивший. А мог бы я и не выпивший
упасть. Мало ли... Нога, скажем, у меня, у невыпившего, не аккуратно по-
догнулась... Или вообще дыханье у меня сперло... Или, может, меня граби-
тели раздели... А тут, значит, так и шагай через меня, через невыпивше-
го, так и при, так и шляйся по своим делам...
- Фу ты! - говорю. - Да ты же выпивши.
- Да, - говорит, - конечно, не трезвый. Теперича-то еще маленько
протрезвел. Два часа нарочно лежу... И чтобы за два часа ни один пес не
подошел - это же помереть можно от оскорбленья. Так, значит, тут и око-
левай невыпивший под прохожими ногами? Это что же выходит? Это выходит -
сердца у людей теперича нету. Бывало раньше, упадешь - настановятся вок-
руг. Одеколон в нос суют. Растирают. Покуда, конечно, не увидят в чем
суть. Ну, увидят - отвернутся. А теперича что?
Поднял я моего пьяненького, поставил на ноги. Пихнул его легонько
вперед, чтобы движение ему дать. Ничего - пошел.
Только прошел шагов пять - сел на приступочек.
- Нету, - говорит, - не могу идтить. Обидно очень. Слезы, говорит,
глаза застилают. Люди - какие малосердечные.
1928
ЛЕТНЯЯ ПЕРЕДЫШКА
Конечно, заиметь собственную отдельную квартирку - это все-таки
как-никак мещанство.
Надо жить дружно, коллективной семьей, а не запираться в своей домаш-
ней крепости.
Надо жить в коммунальной квартире. Там все на людях. Есть с кем пого-
ворить. Посоветоваться. Подраться.
Конечно, имеются свои недочеты.
Например, электричество дает неудобство.
Не знаешь, как рассчитываться. С кого сколько брать.
Конечно, в дальнейшем, когда наша промышленность развернется, тогда
можно будет каждому жильцу в каждом углу поставить хотя по два счетчика.
И тогда пущай сами счетчики определяют отпущенную энергию. И тоща, ко-
нечно, жизнь в наших квартирах засияет как солнце.
Ну, а пока, действительно, имеем сплошное неудобство.
Для примеру, у нас девять семей. Один провод. Один счетчик. В конце
месяца надо к расчету строиться. И тогда, конечно, происходят сильные
недоразумения и другой раз мордобой.
Ну, хорошо, вы скажете: считайте с лампочки.
Ну, хорошо, с лампочки. Один сознательный жилец лампочку-то, может,
на пять минут зажигает, чтоб раздеться или блоху поймать. А другой жилец
до двенадцати ночи чего-то там жует при свете. И электричество гасить не
хочет. Хотя ему не узоры писать.
Третий найдется такой, без сомнения интеллигент, который в книжку
глядит буквально до часу ночи и больше, не считаясь с общей обстановкой.
Да, может быть, еще лампочку перевертывает на более ясную. И алгебру
читает, что днем.
Да закрывшись еще в своей берлоге, может, тот же интеллигент на
электрической вилке кипяток кипятит или макароны варит. Это же понимать
надо!
Один у нас такой был жилец - грузчик, так он буквально свихнулся на
этой почве. Он спать перестал и все добивался, кто из жильцов по ночам
алгебру читает и кто на вилках продукты греет. И не стало человека.
Свихнулся.
И после того как он свихнулся, его комнату заимел его родственник. И
вот тогда и началась форменная вакханалия.
Каждый месяц у нас набегало по счетчику, ну, не более двенадцати цел-
ковых. Ну, в самый захудалый месяц, ну, тринадцать. Это, конечно, при
контроле жильца, который свихнулся. У него контроль очень хорошо был
поставлен. Он, я говорю, буквально ночи не спал и каждую минуту ревизию
делал. То сюда зайдет, то туда. И все грозил, что топором разрубит, если
найдет излишки. Еще удивительно, как другие жильцы с ума не свихнулись
от такой жизни.
Так вот, имели в месяц не свыше двенадцати рублей.
И вдруг имеем шестнадцать. Пардон! В чем дело? Это какая же собака
навертела такое количество? Или это вилка, или грелка, или еще что.
Поругались, поругались, но заплатили.
Через месяц имеем обратно шестнадцать.
Которые честные жильцы, те прямо говорят:
- Неинтересно жить. Мы будем, как подлецы, экономить, а другие току
не жалеют. Тогда и мы не будем жалеть. Тогда и мы будем вилки зажигать и
макароны стряпать.
Через месяц мы имели по счетчику девятнадцать.
Ахнули жильцы, но все-таки заплатили и начали наворачивать. Свет не
тушат. Романы читают. И вилки зажигают.
Через месяц имели двадцать шесть.
И тогда началась полная вакханалия.
Одним словом, когда докрутили счетчик до тридцати восьми рублей, тог-
да пришлось прекратить энергию. Все отказались платить. Один интеллигент
только умолял и за провод цеплялся, но с ним не посчитались. Обрезали.
Конечно, это сделали временно. Никто не против электрификации. На об-
щем собрании так и заявили: дескать, никто не против и в дальнейшем пох-
лопочем и включимся в сеть. А пока и так ладно. Дело тем более к весне.
Светло. А там лето. Птички поют. И свет ни к чему. Не узоры писать. Ну,
а зимой - там видно будет. Зимой, может, снова включим электрическую тя-
гу. Или контроль устроим, или еще что.
А пока надо летом отдохнуть. Устали от этих квартирных делов.
1929
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Во время знаменитого крымского землетрясения жил в Ялте некто такой
Снопков.
Он сапожник. Кустарь. Он держал в Ялте мастерскую. Не мастерскую, а
такую каменную будку имел, такую небольшую халупку.
И он работал со своим приятелем на пару. Они оба - два приезжие были.
И производили починку обуви как местному населению, так и курсовым граж-
данам.
И они жили определенно не худо. Зимой, безусловно, голодовали, но ле-
том работы чересчур хватало. Другой раз даже выпить было некогда. Ну,
выпить-то, наверное, времени хватало. Чего-чего другого...
Так и тут. Перед самым, значит, землетрясением, а именно, кажется, в
пятницу одиннадцатого сентября, сапожник Иван Яковлевич Снопков, не дож-
давшись субботы, выкушал полторы бутылки русской горькой.
Тем более он кончил работу. И тем более было у него две бутылки запа-
сено. Так что чего же особенно ждать? Он взял и выкушал. Тем более он
еще не знал, что будет землетрясение.
И вот выпил человек полторы бутылки горькой, немножко, конечно, по-
колбасился на улице, спел чего-то там такое и назад к дому вернулся.
Он вернулся к дому назад, лег во дворе и заснул, не дождавшись зем-
летрясения.
А он, выпивши, обязательно во дворе ложился. Он под крышей не любил в
пьяном виде спать. Ему нехорошо было под потолком. Душно. Его мутило. И
он завсегда чистое небо себе требовал.
Так и тут. Одиннадцатого сентября, в аккурат перед самым землетрясе-
нием, Иван Яковлевич Снопков набрался горькой, сильно захмелел и заснул
под самым кипарисом во дворе.
Вот он спит, видит разные интересные сны, а тут параллельно с этим
происходит знаменитое крымское землетрясение. Домишки колышутся, земля
гудит и трясется, а Снопков спит себе без задних ног и знать ничего не
хочет.
А что до его приятеля, так его приятель с первого удара дал тигля и
расположился в городском саду, боясь, чтоб его камнем не убило.
Только рано утром, часов, может, около шести, продрал свои очи наш
Снопков. Проснулся наш Снопков под кипарисом и, значит, свой родной двор
нипочем не узнает. Тем более ихнюю каменную будку свалило. Не целиком
свалило, а стена расползлась и забор набок рухнул. Только что кипарис
тот же, а все остальное признать довольно затруднительно.
Продрал свои очи наш Снопков и думает:
"Мать честная, куда ж это меня занесло? Неужели, думает, я в пьяном
виде вчерась еще куда-нибудь зашел? Ишь ты, кругом какое разрозненное
хозяйство! Только не понять - чье. Нет, думает, нехорошо так в дым напи-
ваться. Алкоголь, думает, чересчур вредный напиток, ни черта в памяти не
остается".
И так ему на душе неловко стало, неинтересно.
"Эва, - думает, - забрел куда. Еще спасибо, думает, во дворе прилег,
а ну те на улице: мотор может меня раздавить или собака может чего-ни-
будь такое отгрызть. Надо, думает, полегче пить или вовсе бросить".
Стало ему нехорошо от этих мыслей, загорюнился он, вынул из кармана
остальные полбутылки и тут же от полного огорчения выкушал.
Выкушал Снопков жидкость и обратно захмелел. Тем более он не жрал
давно и тем более голова была ослабши с похмелюги.
Вот захмелел наш Снопков, встал на свои ножки и пошел себе на улицу.
Идет он по улице и с пьяных глаз нипочем улицу не узнает. Тем более
после землетрясения народ стаями ходит. И все на улице, никого дома. И
все не в своем виде, полуодетые, с перинами и матрацами.
Вот Снопков ходит себе по улице, и душа у него холодеет.
"Господи, - думает, - семь-восемь, куда же это я, в какую дыру зашел?
Или, думает, я в Батум на пароходе приехал? Или, может, меня в Турцию
занесло? Эвон народ ходит раздевшись, все равно как в тропиках".
Идет, пьяный, и прямо чуть не рыдает.
Вышел на шоссе и пошел себе, ничего не признавая.
Шел, шел и от переутомления и от сильного алкоголя свалился у шоссе и
заснул как убитый.
Только просыпается - темно, вечер. Над головой звезды сверкают. И
прохладно. А почему прохладно - он лежит при дороге раздетый и разутый.
Только в одних подштанниках.
Лежит он при дороге, совершенно обобранный, и думает:
"Господи, думает, семь-восемь, где же это я обратно лежу?"
Тут действительно испугался Снопков, вскочил на свои босые ножки и
пошел по дороге.
Только прошел он сгоряча верст, может, десять и присел на камушек.
Он присел на камушек и загорюнился. Местности он не узнает, и мыслей
он никаких подвести не может. И душа и тело у него холодеют. И жрать
чрезвычайно хочется.
Только под утро Иван Яковлевич Снопков узнал, как и чего. Он у прохо-
жего спросил.
Прохожий ему говорит:
- А ты чего тур" для примеру, в кальсонах ходишь?
Снопков говорит:
- Прямо и сам не понимаю. Скажите, будьте любезны, где я нахожусь?
Ну, разговорились. Прохожий говорит:
- Так что до Ялты верст, может, тридцать будет. Эва куда ты зашел!
Ну, рассказал ему прохожий насчет землетрясения, и чего где разруши-
ло, и где еще разрушается.
Очень Снопков огорчился, что землетрясение идет, и заспешил в Ялту.
Так через всю Ялту и прошел он в своих кальсонах. Хотя, впрочем, ник-
то не удивился по случаю землетрясения. Да, впрочем, и так никто бы не
поразился.
После подсчитал Снопков свои убытки: уперли порядочно. Наличные
деньги - шестьдесят целковых, пиджак - рублей восемь, штаны - рубля пол-
тора и сандалии почти что новенькие. Так что набежало рублей до ста, не
