чего другого?
- Из револьверу, - сказала гражданка. - Главное, все на моих глазах
произошло. Я сижу в соседней комнате. Хочу, не помню, что-то такое сде-
лать, и вообще ничегошеньки не предполагаю, вдруг ужасный звук происхо-
дит. Выстрел, одним словом. Бегу туда - дым, в ушах звон... И все на мо-
их глазах.
- М-да, - сказал кто-то в очереди, - бывает...
- Может быть, и бывает, - ответила гражданка с некоторой обидой в го-
лосе, - но так, чтобы на глазах, это, знаете, действительно...
- Какие ужасные ужасти! - сказал приказчик.
- Вот вы говорите - бывает, - продолжала гражданка. - Действительно,
бывает, я не отрицаю. Вот у моих знакомых племянник застрелился. Но там,
знаете, ушел человек из дому, пропадал вообще... А тут все на глазах...
Приказчик завернул сметану и яйца в пакет и подал гражданке с особой
любезностью.
Дама печально кивнула головой и пошла к выходу.
- Ну, хорошо, - сказала какая-то фигура в очереди. - Ну, ихний супруг
застрелившись. А почему такая спешка и яйца без очереди? Неправильно!
Дама презрительно оглянулась на фигуру и вышла.
1926
ЧУДНЫЙ ОТДЫХ
Человеку обязательно отдохнуть надо. Человек всетаки не курица. Кури-
ца - та может, действительно, в отпусках не нуждаться. А человеку без
отпуска немыслимо.
А я, например, сорок лет не отдыхал. Как с двухлетнего возраста заря-
дил, так и пошла работа без отдыха и сроку.
А что касается воскресений или праздничных дней, то какой же это от-
дых? Сами понимаете: то маленько выпьешь, то гости припрутся, то ножку к
дивану приклеить надо. Мало ли делов на свете у среднего человека! Жена
тоже вот иной раз начнет претензии выражать. Какой тут отдых?
А в это лето очень отдыхать потянуло. Главная причина - все вокруг
отдыхают. Ванюшка Егоров, например, в Крым ездил. Вернулся черный как
черт. И в весе сильно прибавился... Петруха Яичкин опять же на Кавказе
отдыхал. Миша Бочков в свою деревню смотался. Две недели отлично прожил.
Побили его даже там за что-то такое. Вернулся назад - не узнать. Карточ-
ку во как раздуло на правую сторону.
Вообще все, вижу, отдыхают, и все поправляются, один я не отдыхаю.
Вот и поехал этим летом. "Не курица, - думаю. - В Крым, думаю, неохо-
та ехать. На всякие, думаю, трусики разоришься. Поеду куда поближе".
Поехал. В дом отдыха.
Очень все оказалось отлично и симпатично. И отношение внимательное. И
пища жирная.
И сразу, как приехал, на весах взвешали. По новой метрической систе-
ме. И грудь мерили. И рост.
- Поправляйтесь, - говорят.
- Да уж, - говорю, - маленько бы в весе хотелось бы прибавиться.
Рост-то, говорю, пес с ним. Пущай прежний рост. А маленько потяжелеть не
мешает. Не курица, говорю, гражданин фельдшер.
Фельдшер говорит:
- Вес - это можно. Нам весу не жалко. Валяйте!
Начал отдыхать. И сразу, знаете, обнаружилась очень чрезвычайная ску-
ка. Нечего делать - прямо беда! И пища жирная, и уход внимательный, и на
весах вешают, а скука между тем сильная.
Утром, например, встал, рожу всполоснул, пошамал и лежи на боку. А
лежать неохота - сиди. Сидеть неохота - ходи. А к чему, скажите, ходить
без толку? Неохота ходить без толку. Привычки такой за сорок лет не вы-
работалось.
Один день походил - хотел назад ехать. Да, спасибо, своих же отдыхаю-
щих ребят в саду встретил.
Сидят они на лужку и в картишки играются.
- В козла, что ли? - спрашиваю.
- Так точно, - говорят, - в козла. - Но, говорят, можно и в очко пе-
рейти. На интерес. Присаживайтесь, уважаемый товарищ! Мы с утра дуем-
ся...
Присел, конечно.
Сыграли до ужина. Там маленько после ужина. Там утречком пораньше. А
там и пошло у нас каждый день. Глядишь - и дней не видно. Не только,
скажем, скука, а рожу помыть или кофейку выпить некогда.
Две недельки прошли, как сладкий сон. Отдохнул, можно сказать, за все
сорок лет и душой и телом.
А что вес маленько убавился, то вес - дело наживное. Вес и на произ-
водстве нагулять можно. А рост, спасибо, остался прежний. Чуть маленько
только убавился. Фельдшер говорит - от сидячей жизни.
1926
РОДНЫЕ ЛЮДИ
Этот разговор я записал дословно. И пусть читатель плюнет мне в гла-
за, если я хоть что-нибудь преувеличил. Я ничего не преувеличил. Все в
аккурат так и было. Разговор произошел в тюрьме. В приемной комнате.
Мать пришла на свидание к сыну.
Встреча была сердечная. Мамаша радостно плакала.
Сын тоже посапывал носом.
После первых слез и горячих поцелуев мать и сын уселись на скамейку
рядышком.
- Ну так, - сказал сын. - Пришла, значит.
- Пришла, Васенька, - сказала мать.
- Так, - повторил сын.
Он с любопытством посмотрел на серую казенную стену, потом на дверь,
на печку и наконец перевел взгляд на свои сандалии.
- Так, - в третий раз сказал сын и вздохнул...
Мать тоже вздохнула и, перебирая пальцами бахромки байкового своего
платка, посмотрела по сторонам.
- Ну вот, - сказал сын и шумно высморкался.
Оба после этого сидели молча минуты три.
Наконец сын сказал:
- А свиданье, мамаша, нынче сильно ограничили.
Двадцать минут, говорят, дается на свиданье.
- Мало это, Васенька, - укоризненно сказала мать.
- Да уж, конечно, немного, - сказал сын.
- Я так думаю, Васенька, что нам очень даже мало - двадцать минут-то.
Не поговорить с родным человеком, ничего такого...
Мать покачала головой и добавила:
- Ну уж я пойду, Васенька.
- Ну иди, мамаша.
Оба оживленно встали, вздохнули и поцеловались.
Сын сказал:
- Ну так. Ладно. Заходи, мамаша... Да чего я еще хотел сказать? Да,
плита-то в кухне все еще дымит, мамаша?
- Плита-то? Дымит, Васенька. Обязательно дымит.
Давеча всю квартиру дымом заразило.
- Ну так... Иди, мамаша.
Мать и сын полюбовались друг другом и разошлись.
1926
УТОНУВШИЙ ДОМИК
Шел я раз по Васильевскому острову. Домик, гляжу, небольшой такой.
Крыша да два этажа. Да трубенка еще сверху торчит. Вот вам и весь до-
мик.
Маленький вообще домишко. До второго этажа, если на плечи управдому
встать, то и рукой дотянуться можно.
На этот домик я бы и вниманья своего не обратил, да какая-то каналья
со второго этажа дрянью в меня плеснула.
Я хотел выразиться покрепче, поднял кверху голову - нет никого.
"Спрятался, подлец", - думаю.
Стал я шарить глазами по дому. Гляжу, у второго этажа досочка ка-
кая-то прибита. На досочке надпись: "Уровень воды 23 сентября 1924 г.".
"Ого, - думаю, - водица-то где была в наводнение. И куда же, думаю, нес-
частные жильцы спасались, раз вода в самом верхнем этаже ощущалась? Не
иначе, думаю, на крыше спасались..."
Тут стали мне всякие ужасные картины рисоваться. Как вода первый этаж
покрыла и ко второму прется. А жильцы небось в испуге вещички свои поб-
росали и на крышу с отчаяния лезут. И к трубе, пожалуй что, канатами се-
бя привязывают, чтобы вихорь в пучину не скинул.
И до того я стал жильцам сочувствовать в ихней прошлой беде, что и
забыл про свою обиду.
Вдруг открывается окно и какая-то вредная старушенция подает свой го-
лос:
- Чего, говорит, тебе, батюшка? Из соцстраха ты или, может, агент?
- Нету, - говорю, - мамаша, ни то и ни это, а гляжу вот и ужасаюсь
уровнем. Вода-то, говорю, больно высока была. Небось, говорю, мамаша,
тебя канатом к трубе подвязывали?
А старушка посмотрела на меня дико и окошко поскорей закрыла.
И вдруг выходит из ворот какой-то плотный мужчина в жилетке и с бес-
покойством спрашивает:
- Вам чего, гражданин, надо?
Я говорю:
- Чего вы все ко мне пристали? Уж и на дом не посмотри. Вот, говорю,
гляжу на уровень. Высоко больно.
А мужчина усмехнулся и говорит:
- Да нет, говорит, это так. В нашем районе, говорит, хулиганы сильно
балуют. Завсегда срывали фактический уровень. Вот мы его повыше и присо-
бачили. Ничего, благодаря бога, теперь не трогают. И лампочку не трога-
ют. Высоко потому... А касаемо воды - тут мельче колена было. Кура могла
вброд пройти.
А мне как-то обидно вдруг стало вообще за уровни.
- Вы бы, - говорю, - на трубу еще уровень свой прибили.
А он говорит:
- Ежели этот уровень отобьют, так мы и на трубу - очень просто.
- Ну, - говорю, - и черт с вами. Тоните.
1926
ТЕЛЕФОН
Я, граждане, надо сказать, недавно телефон себе поставил. Потому по
нынешним торопливым временам без телефона как без рук.
Мало ли - поговорить по телефону или, например, позвонить куда-ни-
будь.
Оно, конечно, звонить некуда - это действительно верно. Но, с другой
стороны, рассуждая материально, сейчас не девятнадцатый год. Это пони-
мать надо. Это в девятнадцатом году не то что без телефона обходились -
не жравши сидели, и то ничего.
А, скажем, теперь - за пять целковых аппараты тебе вешают. Господи
твоя воля!
Хочешь - говори по нем, не хочешь - как хочешь. Никто на тебя за это
не в обиде. Только плати денежки.
Оно, конечно, соседи с непривычки обижались.
- Может, - говорят, - оно и ночью звонить будет, так уж это вы - ах
оставьте.
Но только оно не то что ночью, а и днем, знаете, не звонит. Оно, ко-
нечно, всем окружающим я дал номера с просьбой позвонить. Но, между про-
чим, все оказались беспартийные товарищи и к телефону мало прикасаются.
Однако все-таки за аппарат денежки не дарма плочены. Пришлось-таки
недавно позвонить по очень важному и слишком серьезному делу.
Воскресенье было.
И сижу я, знаете, у стены. Смотрю, как это оно оригинально висит.
Вдруг как оно зазвонит. То но звонило, по звонило, а тут как прорвет. Я,
действительно, даже испугался.
"Господи, - думаю, - звону-то сколько за те же деньги".
Снимаю осторожно трубку за свои любезные.
- Алло, - говорю, - откуда это мне звонят?
- Это, - говорят, - звонят вам по телефону.
- А что, - говорю, - такое стряслось и кто, извиняюсь, будет у аппа-
рата?
- Это, - отвечают, - у аппарата будет одно знакомое вам лицо. Прихо-
дите, говорят, по срочному делу в пивную на угол Посадской.
"Видали, - думаю, - какие удобства! А не будь аппарата - что бы это
лицо делало? Пришлось бы этому лицу на трамвае трястись".
- Алло, - говорю, - а что это за такое лицо и какое дело?
Однако в аппарате молчат и на это не отвечают.
"В пивной, - думаю, - конечно, выяснится".
Поскорее сию минуту одеваюсь. Бегу вниз.
Прибегаю в пивную.
Народу, даром что днем, много. И все незнакомые.
- Граждане, - говорю, - кто мне сейчас звонил и по какому, будьте лю-
безны, делу?
- Однако посетители молчат и не отвечают.
"Ах, какая, - думаю, - досада. То звонили, звонили, а то нет никого".
Сажусь к столику. Прошу подать пару.
"Посижу, - думаю, - может, и придет кто-нибудь. Странные, думаю, ка-
кие шутки".
Выпиваю пару, закусываю и иду домой.
Иду домой.
А дома то есть полный кавардак. Обокраден. Нету синего костюма и двух
простынь.
Подхожу к аппарату. Звоню срочно.
- Алло, - говорю, - барышня, дайте в ударном порядке уголовный ро-
зыск. Обокраден, говорю, вчистую. Барышня говорит:
- Будьте любезны - занято.
Звоню попозже. Барышня говорит:
- Кнопка не работает, будьте любезны.
Одеваюсь. Бегу, конечно, вниз. И на трамвае в уголовный розыск.
Подаю заявление.
Там говорят:
- Расследуем.
Я говорю:
- Расследуйте и позвоните.
Они говорят:
- Нам, говорят, звонить как раз некогда. Мы, говорят, и без звонков
расследуем, уважаемый товарищ.
Чем все это кончится - не знаю. Больше никто мне не звонил. А аппарат
висит.
1926
МОНТЕР
Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, ре-
жиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда
сами за себя говорят.
Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то не-
