И выносят - третью часть с меня жалованья.
Я говорю:
- Тьфу на всех. От таких, говорю, дел захворать можно.
1926
ПАССАЖИР
И зачем только дозволяют пассажирам на третьих полках в Москву ез-
дить? Ведь это же полки багажные. И а багажных полках и пущай багажи ез-
дят, а не публика.
А говорят - культура и просвещение! Иль, скажем, тепловоз теперь к
поездам прикрепляют и ездят после. А между прочим - такая дикая серость
в вагонах допущается.
Ведь это же башку отломить можно. Упасть если. Вниз упадешь, не
вверх.
А может, мне в Москву и не надо было ехать. Может, это Васька Бочков,
сукин сын, втравил меня в поездку.
- На, - говорит, - дармовую провизионку. Поезжай в Москву, если тебе
охота.
- Братишечка, - говорю, - да на что мне в Москвуто ехать? Мне, гово-
рю, просто неохота ехать в Москву. У меня, говорю, в Москве ни кола ни
двора. Мне, говорю, братишечка, даже и остановиться негде в Москве этой.
А он говорит:
- Да ты для потехи поезжай. Даром все-таки. Раз, говорит, в жизни
счастье привалило, а ты, дура-голова, отпихиваешься.
С субботы на воскресенье я и поехал.
Вхожу в вагон. Присаживаюсь сбоку. Еду. Три версты отъехал - жрать
сильно захотелось, а жрать нечего.
"Эх, - думаю, - Васька Бочков, сукин сын, в какую длинную поездку
втравил. Лучше бы мне, думаю, сидеть теперь на суше в пивной где-нибудь,
чем взад и вперед ездить".
А народу между тем многовато поднабралось. Тут у окна, например, дя-
денька с бородкой. Тут же рядом и старушечку бог послал. И какая это
вредная, ядовитая старушечка попалась - все локтем пихается.
- Расселся, - говорит, - дьявол. Ни охнуть ни вздохнуть.
Я говорю:
- Вы, старушечка, божий одуванчик, не пихайтесь. Я, говорю, не своей
охотой еду. Меня, говорю, Васька Бочков втравил.
Не сочувствует.
А вечер между тем надвигается. Искры с тепловозу дождем сыплются.
Красота кругом и природа. А только мне неохота на природу глядеть. Мне
бы, думаю, лечь да прикрыться.
А лечь, гляжу, некуда. Все места насквозь заняты.
Обращаюсь к пассажирам:
- Граждане, говорю, допустите хотя в серединку сесть. Я, говорю, сбо-
ку свалиться могу. Мне в Москву ехать.
- Тут, - отвечают, - кругом все в Москву едут. Поезд не плацкартный
все-таки. Сиди, где сидел.
Сижу. Еду. Еще три версты отъехал - нога зачумела. Встал. И гляжу -
третья полка виднеется. А на ней корзина едет.
- Граждане, - говорю, - да что ж это? Человек, говорю, скрючившись
должен сидеть, и ноги у него чумеют, а тут вещи... Человек, говорю,
все-таки важней, чем вещи... Уберите, говорю, корзину, чья она.
Старушечка кряхтя подымается. За корзиной лезет.
- Нет, - говорит, - от вас, дьяволов, покою ни днем ни ночью. На, го-
ворит, идол, полезай на такую верхотуру. Даст, говорит, бог, башку-то и
отломишь на ночь глядя.
Я и полез.
Полез, три версты отъехал и задремал сладко.
Вдруг как пихнет меня в сторону, как кувыркнет вниз. Гляжу - падаю.
Спросонья-то, думаю, каково падать.
И как шваркнет меня в бок, об башку, об желудок, об руку... Упал.
И, спасибо, ногой при падении за вторую полку зацепился - удар
все-таки мягкий вышел.
Сижу на полу и башку щупаю - тут ли. Тут.
А в вагоне шум такой происходит. Это пассажиры шумят, не сперли бы,
думают, ихние вещи в переполохе.
На шум бригада с фонарем сходится.
Обер спрашивает:
- Кто упал?
Я говорю:
- Я упал. С багажной полки. Я, говорю, в Москву еду. Васька Бочков,
говорю, сукин сын, втравил в поездочку.
Обер говорит:
- У Бологое завсегда пассажиры вниз сваливаются. Дюже резкая останов-
ка.
Я говорю:
- Довольно обидно упавшему человеку про это слышать. Пущай бы, - го-
ворю, - лучше бригада не допущала на верхних полках ездить. А если лезет
пассажир, пущай спихивают его или урезонивают - дескать, не лезьте,
гражданин, скатиться можно.
Тут и старушка крик поднимает:
- Корзину, говорит, башкой смял.
Я говорю:
- Человек важнее корзинки. Корзинку, говорю, купить можно. Башка же,
говорю, бесплатно все-таки.
Покричали, поохали, перевязали мне башку тряпкой и, не останавливая
поезда, поехали дальше.
Доехал до Москвы. Вылез. Посидел на вокзале.
Выпил четыре кружки воды из бака. И назад.
А башка до чего ноет, гудит. И мысли все скабрезные идут. Э-э, думаю,
попался бы мне сейчас Васька Бочков - я бы ему пересчитал ребра. Втра-
вил, думаю, подлец, в какую поездку.
Доехал до Ленинграда. Вылез. Выпил из бака кружку воды и пошел, пока-
чиваясь.
1926
МУЖ
Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь
форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовы-
ми вопросами занята.
Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в кварти-
ру. Стучусь, например, в собственную свою дверь - не открывают.
- Манюся, - говорю своей супруге, - да это же я, Вася, пришедши.
Молчит. Притаилась.
Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков - сос-
луживец, знаете ли, супруги".
- Ах, - говорит, - это вы, Василь Иваныч. Сей минуту, говорит, мы те-
бе отопрем. Обожди, друг, чуточку.
Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило.
"Да что ж это, - думаю, - граждане, происходит-то на семенном фронге,
- мужей впущать перестали".
Прошу честью:
- Открой, говорю, курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду.
А я, знаете, действительно, не могу драться. Рост у меня, извините,
мелкий, телосложение хлипкое. То есть не могу я драться. К тому же, зна-
ете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром дви-
жении. Фельдшер говорит: "Это у вас пища играет". А мне, знаете, не лег-
че, что она играет. Игрушки какие у нее нашлись! Только, одним словом,
через это не могу драться.
Стучусь в дверь.
- Открывай, - говорю, - бродяга такая.
Он говорит:
- Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою.
- Граждане, - говорю, - да что ж это будет такое? Он, говорю, с суп-
ругой закрывшись, а я ему и дверь не тряси и не шевели. Открывай, гово-
рю, сию минуту, или я тебе сейчас шум устрою.
Он говорит:
- Василь Иваныч, да обожди немного. Посиди, говорит, в колидоре на
сундучке. Да коптилку, говорит, только не оброни. Я тебе нарочно ее для
света поставил.
- Братцы, - говорю, - милые товарищи. Да как же, говорю, он может,
подлая его личность, в такое время мужу про коптилку говорить спокойным
голосом?! Да что ж это происходит!
А он, знаете, урезонивает через дверь:
- Эх, дескать, Василь Иваныч, завсегда ты был беспартийным мещанином.
Беспартийным мещанином и скончаешься.
- Пущай, - говорю, - я беспартийный мещанин, а только сию минуту я за
милицией сбегаю.
Бегу, конечно, вниз, к постовому.
Постовой говорит:
- Предпринять, товарищ, ничего не можем. Ежели, говори г, вас убивать
начнут или, например, из окна кинут при общих семейных неприятностях, то
тогда предпринять можно... А так, говорит, ничего особенного у вас не
происходит... Все нормально и досконально... Да вы, говорит, побегите
еще раз. Может, они и пустят.
Бегу назад - действительно, через полчаса Мишка Бочков открывает
дверь.
- Входите, - говорит. - Теперь можно.
Вхожу побыстрее в комнату, батюшки светы, - накурено, наляпано, наб-
росано, разбросано. А за столом, между прочим, семь человек сидят - три
бабы и два мужика. Пишут. Или заседают. Пес их разберет.
Посмотрели они на меня и хохочут.
А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже,
знаете, заметно трясется от хохоту.
- Извиняюсь, - говорит, - пардон, что над вами подшутили. Охота нам
было знать, что это мужья в таких случаях теперь делают.
А я ядовито говорю:
- Смеяться, говорю, не приходится. Раз, говорю, заседание, то так и
объявлять надо. Или, говорю, записки на дверях вывешивать. И вообще, го-
ворю, когда курят, то проветривать надо.
А они посидели-посидели - и разошлись. Я их не задерживал.
1926
РАБОЧИЙ КОСТЮМ
Вот, граждане, до чего дожили! Рабочий человек и в ресторан не пойди
- не впущают. На рабочий костюм косятся. Грязный, дескать, очень для
обстановки.
Па этом самом Василий Степаныч Конопатов пострадал. Собственной пер-
соной. Выперли, братцы, его из ресторана. Вот до чего дожили.
Главное, Василий Степаныч, как только в дверь вошел, так сразу по-
чувствовал, будто что-то не то, будто швейцар как-то косо поглядел на
его костюмчик. А костюмчик известно какой - рабочий, дрянь костюмчик,
вроде прозодежды. Да не в этом сила. Уж очень Василию Степанычу до слез
обидным показалось отношение.
Он говорит швейцару:
- Что, говорит, косишься? Костюмчик не по вкусу? К манишечкам небось
привыкши?
А швейцар Василия Степаныча цоп за локоть и не пущает.
Василий Степаныч в сторону.
- Ах, так! - кричит. - Рабочего человека в ресторан не пущать? Костюм
неинтересный?
Тут публика, конечно, собралась. Смотрит. Василий Степаныч кричит:
- Да, говорит, действительно, граждане, манишечки у меня нету, и
галстуки, говорит, не болтаются... И, может быть, говорит, я шею три ме-
сяца не мыл. Но, говорит, я, может, на производстве прею и потею. И, мо-
жет, некогда мне костюмчики взад и вперед переодевать.
Тут пищевики наседать стали на Василия Степаныча. Под руки выводят.
Швейцар, собака, прямо коленкой поднажимает, чтобы в дверях без задержки
было.
Василий Степаныч Конопатов прямо в бешенство пришел. Прямо рыдает че-
ловек.
- Товарищи, - говорит, - молочные братья! Да что ж это происходит в
рабоче-крестьянском строительстве? Без манишечки, говорит, человеку пож-
рать не позволяют.
Тут поднялась катавасия. Потому народ видит - идеология нарушена.
Стали пищевиков оттеснять в сторону. Кто бутылкой машет, кто стулом...
Хозяин кричит в три горла - дескать, теперь ведь заведение закрыть
могут за допущение разврата.
Тут кто-то с оркестра за милицией сбегал.
Является милиция. Берет родного голубчика, Василия Степаныча Конопа-
това, и сажает его на извозчика.
Василий Степаныч и тут не утих.
- Братцы, - кричит, - да что ж это? Уж, говорит, раз милиция держит
руку хозяйчика и за костюм человека выпирает, то, говорит, лучше мне к
буржуям в Америку плыть, чем, говорит, такое действие выносить.
И привезли Васю Конопатова в милицию, и сунули в каталажку.
Всю ночь родной голубчик, Вася Конопатов, глаз не смыкал. Под утро
только всхрапнул часочек. А утром ею будят и ведут к начальнику.
Начальник говорит:
- Идите, говорит, товарищ, домой и остерегайтесь подобные факты де-
лать.
Вася говорит:
- Личность оскорбили, а теперь - идите... Рабочий, говорит, костюмчик
не по вкусу? Я, говорит, может, сейчас сяду и поеду в Малый Совнарком
жаловаться на ваши действия.
Начальник милиции говорит:
- Брось, товарищ, трепаться. Пьяных, говорит, у нас правило - в рес-
торан не допущать. А ты, говорит, даже на лестнице наблевал.
- Как это? - спрашивает Конопатов. - Значит, меня не за костюм выпер-
ли?
Тут будто что осенило Василия Степаныча.
- А я, - говорит, - думал, что за костюмчик. А раз, говорит, по
пьяной лавочке, то это я действительно понимаю. Сочувствую этому. Не
спорю.
Пожал Вася Конопатов ручку начальнику, извинился за причиненное бес-
покойство и отбыл.
1926
ТОРМОЗ ВЕСТИНГАУЗА
Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе, ко-
нечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был.
Если хотите знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эри-
ванской выпил да пивком добавил. А насчет еды - он съел охотничью сосис-
ку. Разве ж это еда? Ну, и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий
получается. И башку от этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и
