Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае
упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха.
- Так как же ты, Егорка, сватался-то? - спрашивали мужики, подмиги-
вая.
- Да так уж, - говорил Егорка - обмишурился.
- Заторопился, что ли?
- Заторопился, - говорил Егорка. - Время было, конечно, горячее - тут
и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя
баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтре ей хуже. Мечется, и бре-
дит, и с печки падает.
- Ну, - говорю я ей, - спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня
режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, говорю, до осени, а
осенью помирайте.
А она отмахивается.
Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в
свой мешок и говорит:
- Медицина, говорит, бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как
помирает ваша бабочка.
- От какой же, - спрашиваю, - болезни? Извините за нескромный вопрос.
- Это, - говорит, - медицине опять-таки неизвестно.
Дал все-таки лекарь порошки и уехал.
Положили мы порошки за образа - не помогает. Брендит баба, и мечется,
и с печки падает. И к ночи помирает.
Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее - тут и носить, тут и косить,
а без бабы немыслимо. Чего делать - неизвестно. А ежели, например, же-
ниться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы,
да неловко ей наспех. А мне требуется наспех.
Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал.
Приезжаю в местечко. Хожу по знакомым.
- Время, - говорю, - горячее, разговаривать много не приходится, нет
ли, говорю, среди вас какой ни на есть захудалой бабочки, хотя бы сле-
пенькой. Интересуюсь, говорю, женитьбой.
- Есть, - говорят, - конечно, но время горячее, браком никто не инте-
ресуется. Сходите, говорят, к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете.
Вот я и пошел.
Прихожу. Смотрю - сидит на сундуке баба и ногу чешет.
- Здравствуйте, - говорю. - Перестаньте, говорю, чесать ногу - дело
есть.
- Это, - отвечает, - одно другому не мешает.
- Ну, - говорю, - время горячее, спорить с вами много не приходится,
вы да я - нас двое, третьего не требуется, окрутимся, говорю, и завтра
выходите на работу снопы вязать.
- Можно, - говорит, - если вы мной интересуетесь.
Посмотрел я на нее. Вижу - бабочка ничего, что надо, плотная и рабо-
тать может.
- Да, - говорю, - интересуюсь, конечно. Но, говорю, ответьте мне, все
равно как на анкету, сколько вам лет от роду?
- А лет, - отвечает, - не так много, как кажется. Лета мои не счита-
ны. А год рождения, сказать - не соврать, одна тыща восемьсот восемьде-
сят шестой.
- Ну, - говорю, - время горячее, долго считать не приходится. Ежели
не врете, то ладно.
- Нет, - говорит, - не вру, за вранье бог накажет. Собираться, что
ли?
- Да, - говорю, - собирайтесь. А много ли имеете вещичек?
- Вещичек, - говорит, - не так много: дыра в кармане да вошь на арка-
не. Сундучок да перина.
Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два
полена, и поехали.
Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы
решает - как жить будет да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в
баньку сходить - три года не хожено.
Наконец приехали.
- Вылезайте, - говорю.
Вылезает бабочка с телеги. Да смотрю, как-то неинтересно вылезает -
боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу ты, думаю, глупость какая!
- Что вы, - говорю, - бабочка, вроде бы хромаете?
- Да нет, - говорит, - это я так, кокетничаю.
- Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне,
- говорю, - в хозяйстве хромать не требуется.
- Да нет, - говорит, - это маленько на левую ногу. Полвершка, гово-
рит, всего и нехватка.
- Пол, - говорю, - вершка или вершок - это, говорю, не речь. Время,
говорю, горячее - мерить не приходится. Но, говорю, это немыслимо. Это и
воду понесете - расплескаете. Извините, говорю, обмишурился.
- Нет, - говорит, - дело заметано.
- Нет, - говорю, - не могу. Все, говорю, подходит: и мордоворот ваш
мне нравится, и лета - одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не мо-
гу. Извините - промигал ногу.
Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла,
не без того. А я тем временем выношу полегоньку имущество на двор.
Съездила она мне раз или два по морде - не считал, а после и говорит:
- Ну, говорит, стручок, твое счастье, что заметил. Вези, говорит, на-
зад.
Сели мы в телегу и поехали.
Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба.
"Время, - думаю, - горячее, разговаривать много не приходится, а тут
извольте развозить невест по домам".
Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не
усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку - и к лесу.
А на этом дело кончилось.
Как она дошла домой с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только
дошла. И через год замуж вышла. И теперь на сносях.
1924
СЧАСТЬЕ
Иной раз хочется подойти к незнакомому человеку и спросить: ну, как,
братишка, живешь? Доволен ли ты своей жизнью? Было ли в твоей жизни
счастье? Ну-ка, окинь взглядом все прожитое.
С тех пор, как открылся у меня катар желудка, я у многих об этом
спрашиваю.
Иные шуточкой на это отделываются - дескать, живу - хлеб жую. Иные
врать начинают - дескать, живу роскошно, лучше не надо, получаю по шес-
тому разряду, семьей доволен.
И только один человек ответил мне на этот вопрос серьезно и обстоя-
тельно. А ответил мне дорогой мой приятель, Иван Фомич Тестов. По про-
фессии он стекольщик. Человек сам немудреный. И с бородой.
- Счастье-то? - спросил он меня. - А как же, - обязательно счастье
было.
- Ну, и что же, - спросил я, - большое счастье было?
- Да уж большое оно или оно маленькое - неизвестно, а только оно на
всю жизнь запомнилось.
Иван Фомич выкурил две папиросы, собрался с мыслями, подмигнул мне
для чего-то и стал рассказывать.
- А было это, дорогой товарищ, лет, может, двадцать или двадцать пять
назад. И был я тогда красивый и молодой, усики носил стоячие и нравился
себе. И все, знаете ли, ждал, когда мне счастье привалит. А года между
тем шли своим чередом, и ничего такого не происходило. Не заметил я, как
и женился, и как на свадьбе с жениными родственниками подрался, и как
жена после того дите родила. И как жена в свое время скончалась. И как
дите тоже скончалось. Все шло тихо и гладко. И особенного счастья в этом
не было.
Ну, а раз, 27 ноября, вышел я на работу, а после работы под вечер за-
шел в трактир и спросил себе чаю.
Сижу и пью с блюдечка. И думаю: вот, дескать, года идут своим чере-
дом, а счастья-то и незаметно.
И только я так подумал - слышу разные возгласы. Оборачиваюсь - хозяин
машет рукой, и половой мальчишка машет рукой, а перед ними царский сол-
дат стоит и пытается к столику присесть. А его хозяин из-за столика вы-
бивает и не дозволяет сесть.
- Нету, - кричит, - вашему брату солдату не дозволено в трактирах за
столики присаживать. Мне за его штраф плати. Ступай себе, милый.
А солдат пьяный и все присаживается. А хозяин его выбивает. А солдат
родителей вспоминает.
- Я, - кричит, - такой же, как и не вы! Желаю за столик присесть.
Ну, посетители помогли - выперли солдата. А солдат схватил булыжник с
мостовой и как брызнет в зеркальное стекло. И теку.
А стекло зеркальное - четыре на три, и цены ему нету.
У хозяина руки и ноги подкосились. Присел он на корячки, головой мо-
тает и пугается на окно взглянуть.
- Что ж это, - кричит, - граждане? Разорил меня солдат. Сегодня суб-
бота, завтра воскресенье - два дня без стекла. Стекольщика враз не най-
ти, и без стекла посетители обижаются.
А посетители, действительно, обижаются:
- Дует, - говорят, - из пробитого отверстия. Мы пришли в тепле поси-
деть, а тут эвон дыра какая.
Вдруг я кладу блюдечко на стол, закрываю шапкою чайник, чтоб он не
простыл, и равнодушно подхожу к хозяину.
- Я, - говорю, - любезный коммерсант, стекольщик.
Ну, обрадовался он, пересчитал в кассе деньги и спрашивает:
- А сколько эта музыка стоит? Нельзя ли из кусочков сладить?
- Нету, - говорю, - любезный коммерсант, из кусочков ничего не вый-
дет. Требуется полное стекло четыре на три. А цена тому зеркальному
стеклу будет семьдесят пять целковых и бой мне. Цена, любезный коммер-
сант, вне конкуренции и без запроса.
- Что ты, - говорит хозяин, - объелся? Садись, говорит, обратно за
столик и пей чай. За такую, говорит, сумму я лучше периной заткну от-
верстие.
И велит он хозяйке моментально бежать на квартиру и принести перину.
И вот приносят перину и затыкают. Но перина вываливается то наружу,
то вовнутрь и вызывает смех. А некоторые посетители даже обижаются -
дескать, темно, и некрасиво чай пить.
А один, спасибо, встает и говорит:
- Я, говорит, на перину и дома могу глядеть, на что мне ваша перина?
Ну, хозяин снова подходит ко мне и умоляет моментально бежать за
стеклом и дает деньги.
Чаю я не стал допивать, зажал деньги в руку и побежал.
Прибегаю в стекольный магазин - магазин закрывается. Умоляю и прошу -
впустили.
И все, как я и думал, и даже лучше: стекло четыре на три тридцать
пять рублей, за переноску - пять, итого сорок.
И вот стекло вставлено.
Допиваю я чай с сахаром, спрашиваю рыбную селянку, после - рататуй.
Съедаю все и, шатаясь, выхожу из чайной. А в руке чистых тридцать руб-
лей. Хочешь - на них пей, хочешь - на что хочешь.
Эх, и пил же я тогда. Два месяца пил. И покупки, кроме того, сделал:
серебряное кольцо и теплые стельки. Еще хотел купить брюки с блюзой, но
не хватило денег.
- Вот, дорогой товарищ, как видите, и в моей жизни было счастьишко.
Но только раз. А вся остальная жизнь текла ровно, и большого счастья не
было.
Иван Фомич замолчал и снова, неизвестно для чего, подмигнул мне.
Я с завистью посмотрел на своего дорогого приятеля. В моей жизни та-
кого счастья не было.
Впрочем, может, я не заметил.
1924
НЕ НАДО ИМЕТЬ РОДСТВЕННИКОВ
Два дня Тимофей Васильевич разыскивал своего племянника, Серегу Вла-
сова. А на третий день, перед самым отъездом, нашел. В трамвае встретил.
Сел Тимофей Васильевич в трамвай, вынул гривенник, хотел подать кон-
дуктору, только глядит - что такое? Личность кондуктора будто очень зна-
комая. Посмотрел Тимофей Васильевич - да! Так и есть - Сергей Власов
собственной персоной в трамвайных кондукторах.
- Ну! - закричал Тимофей Васильевич. - Серега! Ты ли это, друг сит-
ный?
Кондуктор сконфузился, поправил, без всякой видимой нужды, катушки с
билетиками и сказал:
- Сейчас, дядя... билеты додам только.
- Ладно! Можно, - радостно сказал дядя. - Я обожду.
Тимофей Васильевич засмеялся и стал объяснять пассажирам:
- Это он мне родной родственник, Серега Власов. Брата Петра сын... Я
его семь лет не видел... сукинова сына...
Тимофей Васильевич с радостью посмотрел на племянника и закричал ому:
- А я тебя, Серега, друг ситный, два дня ищу. По городу роюсь. А ты
вон где! Кондуктором. А я и по адресу ходил. На Разночинную улицу. Нету,
отвечают. Мол, выбыл с адреса. Куда, отвечаю, выбыл, ответьте, говорю,
мне. Я его родной родственник. Не знаем, говорят... А ты вон где - кон-
дуктором, что ли?
- Кондуктором, - тихо ответил племянник.
Пассажиры стали с любопытством рассматривать родственника. Дядя
счастливо смеялся и с любовью смотрел на племянника, а племянник явно
конфузился и, чувствуя себя при исполнении служебных обязанностей, не
знал, что ему говорить и как вести себя с дядей.
- Так, - снова сказал дядя, - кондуктором, значит. На трамвайной ли-
