родная была матка, то - да, то я, я очень вспыльчивый человек, я, может
быть, зубами бы его загрыз, ну, а тут не родная она мне матка, - бабы
моей матка. Сам посуди, зачем мне на рожон было лезть?
Спорить я с ним не стал, меня ко сну начало клонить, а он так весь и
горит и все растравляет себя на страшное.
- Хочешь, - говорит, - я тебе еще про попа расскажу? Очень, говорит,
это замечательное явление из жизни.
- Что ж, - отвечаю, - говори, если на то пошло. Ты, говорю, теперь
хозяин.
Начал он тут про попа рассказывать, как поп потонул.
- Жил-был, - говорит, - поп Иван, и можете себе представить...
Говорит это он, а я слышу - стучит ктой-то в дверь, и голос-бас войти
просит.
И вот, представьте себе, входит этот самый беспалый, с хозяином здо-
ровается и мне все мигун мигает.
- Допустите, - говорит, - переночевать. Ночка, говорит, темная, я бо-
юся. А человек я богатый. Могут обокрасть.
И сам, жаба, хохочет.
А Егор Савич так в мыслях своих и порхает.
- Пусть, - говорит, - пусть. Я ему про попа тоже расскажу... Жил-был,
говорит, поп, и, можете себе представить, ночью у него завыла собака...
А я взглянул в это время на беспалого, - ухмыляется, гадюка. И сам
вынимает серебряный портсигарчик и папироску закуривает.
"Ну, - думаю, - вор и сибиряк. Не иначе как кого распотрошил. Ишь ты
какую вещь стибрил".
А вещь - вполне роскошный барский портсигар. На нем, знаете ли, за-
помнил, букашка какая-нибудь, свинка, буковка.
Оробел я снова и говорю для внутренней бодрости:
- Да, говорю, это ты, Егор Савич, например, про собаку верно. Это
неправда, что смерть-старуха с косой. Смерть - маленькое и мохнатенькое,
катится и хихикает. Человеку она незрима, а собака, например, ее видит,
и кошка видит. Собака как увидит - мордой в землю уткнется и воет, а
кошка - та фырчит, и шерстка у ней дыбком становится. А я вот, говорю,
такой человек, смерти хотя и не увижу, но убийцу замечу издали и вора,
например, тоже.
И при этих моих словах на беспалого взглянул. Только я взглянул, а на
дворе:
- У... у...
Как завоет собака, так мы тут и зажались.
Смерти я не боюсь, смерть мне даже очень хорошо известна по военным
делам, ну, а Егор Савич - человек гражданский, частный человек.
Егор Савич как услышал "у... у...", так посерел весь, будто лунатик,
заметался, припал к моему плечику.
- Ох, - говорит, - как вы хотите, а это, безусловно, на мой счет. Ох,
говорит, моя это очередь. Не спорьте.
Смотрю - и беспалая жаба сидит в испуге.
Егора Савича я утешаю, а беспалый говорит такое:
- С чего бы, говорит, тут смерти-то ходить? Давайте, говорит, лягем
спать поскореича. Завтра-то мне (замечайте) чуть свет вставать нужно.
"Ох, - думаю, - хитровой мужик, как красноречиво выказывает свое на-
меренье. Ты только ему засни, а он хватит тебя, может быть, топориком и
- баста, чуть свет уйдет".
Нет, думаю, не буду ему спать, не такой я еще человек темный.
Ладно. Пес, безусловно, заглох, а мы разлеглись, кто куда, а я, за-
помнил, на полу приткнулся.
И не знаю уж, как вышло, может, что горяченького через меру покушал,
- задремал.
И вот представилась мне во сне такая картина. Снится мне, будто сидим
мы у стола, как и раньше, и вдруг катится, замечаем, по полу темненькое
и мохнатенькое, вроде крысы. Докатилось оно до Егора Савича и - прыг ему
на колени, а беспалый нахально хохочет. И вдруг слышим мы ижехерувимское
пение, и деточка будто такая маленькая в голеньком виде всходит и передо
мной во фронт становится и честь мне делает ручкой.
А я будто оробел и говорю:
- Чего, говорю, тебе, невинненькая деточка, нужно? Ответьте мне для
ради бога.
А она будто нахмурилась, невинненьким пальчиком указывает на беспало-
го.
Тут я и проснулся. Проснулся и дрожу. Сон, думаю, в руку. Так я об
этом и знал.
Дошел я тихоньким образом до Егора Савича, сам шатаюсь.
- Что, - вспрашиваю, - жив ли? - говорю.
- Жив, - говорит, - а что такоеча?
- Ну, - говорю, - обними меня, я твой спаситель, буди мужиков, вязать
нужно беспалого сибирского преступника, поскольку он, наверное, хотел
тебя топором убить.
Разбудили мы мужиков, стали вязать беспалого, а он, гадюка, представ-
ляется, что не в курсе дела.
- Что, - говорит, - вы горохом объелись, что ли? Я, говорит, и в мыс-
лях это убийство не держал. А что касается моего серебряного портсигара,
то я его не своровал, а заработал. И я, говорит, могу хозяину по секрету
сказать - чем я занимаюсь.
И тут он наклоняется к Егор Савичу и что-то ему шепчет.
Видим, Егор Савич смеется и веселится и так мне отвечает:
- Я, говорит, тебя рабочим к себе не возьму. Ты, говорит, только на-
род смущаешь. Этот беспалый человек есть вполне прелестный человек. Он -
заграничный продавец. Он для нас же, дураков, носит спирт из-за границы,
вино, коньяк и так далее.
"Ну, - думаю, - опять со мной происшествие случилось. На этот раз,
думаю, сон подвел. Не то, думаю, во сне видел, чего надо. А все, думаю,
мое воображение плюс горячая пища. Придется, думаю, снова идти в поисках
более спокойного места, где пища хорошая и люди не так плохи".
Собрал я свое барахлишко и пошел.
А очень тут рыдал Егор Савич.
- Прямо, - говорит, - и не знаю, на ком теперь остановиться, чтоб че-
го-нибудь рассказывать.
Проводил он меня верст аж за двадцать от гиблого места и все расска-
зывал разные разности.
1921
РАССКАЗ ПРО ПОПА
Утро ясное. Озеро. Поверхность этакая, скажем, без рябинки. Поплавок.
Удочка.
Ах, ей-богу, нет ничего на свете слаще, как такое препровождение вре-
мени!
Иные, впрочем, предпочитают рыбу неводом ловить, переметами, подпус-
ками, мережками английскими со звонками, приспособлениями... Но пустяки
это, пустяки. Простая, натуральная удочка ни с чем не сравнима.
Конечно, удочка нынче разная пошла. Есть и такая: с колесиком вроде
бы. Леска на колесико накручивается. Но это тоже пустяки. Механика. Хо-
дит, скажем, такой рыбарь по берегу, замахнется, размахнется, шлепнет
приманку и крутит после.
Пускай крутит. Пустяки это. Механика. Не любит этого поп Семен. Попу
Семену предпочтительней простейшая удочка. Чтоб сидеть при ней часами
можно, чтоб сидеть, а не размахиваться и не крутить по-пустому, потому
что, если крутить начнешь, то в голове от того совершенные пустяки и ко-
ловращение. Да и ноту той ясности и того умиротворения предметов, как
при простой удочке.
А простая, натуральная удочка... Ах, ей-богу! Сидишь мыслишь. Хочешь
- о человеке мыслишь. Хочешь - о мироздании. О рыбе хочешь - о рыбе мыс-
лишь. И ни в чем нет тебе никакого запрета. То есть, конечно, есть зап-
рет. Но от себя запрет. От себя поп Семен наложил запрет этот.
Обо всем поп Семен проникновенно думал, обо всем имел особое суждение
и лишь об одном не смел думатьто боге. Иной раз воспарится в мыслях -
черт не брат. Мироздание - это, мол, то-то и то. Зарождение первейшей
жизни - органическая химия. Бог... Как до бога доходил, так и баста. Пу-
гался поп. Не смел думать. А почему не смел, и сам не знал. В трепете
перед богом воспитан был. А отрывками, впрочем, думал. Тихонечко. Мыс-
лишку одну какую-либо допустит - и хватит. Трясутся руки. А мыслишка -
какой это бог? Власть ли это созидающий или иное что.
И после сам себе:
- Замри, поп Семен. Баста! Не моги про это думать...
И про иное думал. Отвлекался другими предметами.
А кругом - предметов, конечно, неисчислимое количество. И о каждом
предмете свой разговор. О каждом предмете - разнохарактерное рассужде-
ние. Да и верно: любой предмет, скажем, взять... Нарочно взять червячиш-
ку дождевого самого поганенького. И тотчас двухстороннее размышление о
червячишке том.
- Прежде - откуда червяк есть? Из прели, из слизи, химия ли это есть
органическая или тоже своеобразной душонкой наделен и богом сделан?
Потом о червяке самом. Физиология. Дышит ли он, стерва, или как там
еще иначе... Неизвестно, впрочем, это. Существо это однообразное, тонкое
- кишка вроде бы. Не то что грудкой, но и жабрами не наделен от природы.
Но дошла ли до этого наука или наука про это умалчивает - неизвестно.
Ах, ей-богу - великолепные какие мысли! Не иначе как в мыслях позна-
ются могущество и сила человека...
Дальше - поверхностное рассуждение, применимое к рыбной ловле... Ка-
кой червяк рыбе требуется? А рыбе требуется червяк густой, с окраской.
Чтоб он ежесекундно бодрился, сукин сын, вился чтоб вокруг себя. На пе-
го, на стервеца, плюнуть еще нужно. От этого он еще пуще бодрится, в раж
входит.
Вот, примерно, такое могущественное, трехстороннее рассуждение о по-
ганом червяке и также о всяком предмете, начиная с грандиозных вещей и
кончая гнусной, еле живущей мошкой, мошкарой или, скажем, каракатицей.
От мыслей таких было попу Семену величайшее умиротворение и восторг
даже.
Но бог... Ах, темная это сторона! Вилами все на воде писано... Есть
ли бог или нету его? Власть ли это? А ежели власть, то какая же власть,
что себя ни в какой мере не проявит? Но:
- Замри, поп Семен, баста!
И, может быть, так бы и помер человек, не думая про бога, но случи-
лось незначительное происшествие. Стал после того поп сомневаться в ис-
тинном существовании бога. И не то чтобы сам поп Семен дошел до этого
путем своих двухсторонних измышлений - какое там! Встреча. С бабой была
встреча. С бабой был разговор. От разговора этого ни в какой мере теперь
не избавиться. Сомненья, одним словом.
А пришел раз поп к озеру. Утро. Тихая такая благодать. Умиротворе-
ние... Прясел поп Семен на бережок...
"Про что же, - думает, - сегодня размышлять буду?"
Червяка наживил. Плюнул на него. Полюбовался его чрезмерной бод-
ростью. Закинул леску.
- Ловись, - сказал, - рыбка большая, ловись и маленькая.
И от радости своего существования, от сладости бытия засмеялся тихо-
нечко.
Вдруг слышит смех ответный. Смотрит поп: баба перед ним стоит. Не ба-
ба, впрочем, не мужичка то есть, а заметно, что из города.
"Тьфу на нее, - подумал поп. - Что ей тутотко приспичило?"
А она-то смеется, а она-то юбкой вертит.
- Пи-пи-пи... А я, - говорит, - поп, учительница. В село назначена.
Значит, будем вместе жить. А пока - гуляю, видишь ли. Люблю, мол, утром.
- Ну, что ж, и гуляйте, - сказал тихонько поп.
Смеется.
- Вот, - говорит, - вы какой! Я про вас, про философа, кой-чего уже
слышала.
"Ну и проходите, мол, дальше!" - подумал поп.
И такое на него остервенение напало - удивительно даже. Человек он
добрый, к людям умилительный, а тут - неизвестно что. Предчувствие, что
ли.
- А чего, - говорит, - слышала?
- Да разное.
Она на него смотрит, а он сердится.
- Чего, - говорит, - смотрите? На мне узоров нету...
И такая началась между ними нелюбезная беседа, что непонятно, как они
уж дальше говорить стали.
Только поп слово, а она десять и даже больше. И все о наивысших мате-
риях. О людях - о людях. О церкви - о церкви. О боге - о боге... И все
со смешком она, с ехидством. И все с вывертами и с выкрутасами всякими.
Растерялся даже поп. Неожиданность все-таки. Больше все его слушали,
а тут - не угодно ли - дискуссия!
- Церковь? И церкви вашей но верю. Выражаю недоверие. Пустяки это.
Идолопоклонство. Бог? И бога нету. Все есть органическая химия.
Поп едва сказать хочет:
- Позвольте, мол, то есть как это бога нет? То есть как это идолопок-
лонство?
А она:
- А так, - говорит, - и нету. И вы, говорит, человек умный, а в рясе
ходите... Позорно это. А что до храмов, то и храмы вздор. Недомыслие.
Дикарям впору. Я, мол, захожу в храмы, а мне смешно. Захожу как к языч-
никам. Иконы, ризки там всякие, святые - идолы. Лампадки - смешно. Свечи
- смешно. Колокола - еще смешнее. Позорно это, поп, для развитых людей.
