Комиссии всякие, перекомиссии. Доклада и собрания... На три минуты, мо-
жет, вырвешься подышать свежей атмосферой, а жена, может, ждет уж, упо-
ловником трясет, ругается на чем свет стоит, зачем, мол, опоздал, Эх,
думаю, счастливая пора, золотое детство! И как это ты так незаметно
прошло и вон вышло..."
Посмотрел я еще раз на ребятишек и на парнишечку, который ногой бол-
тает, и такая, прямо сказать, к нему нежность наступила, такое чувство -
дышать нечем.
- Мальчишечка, - говорю, - сукин ты сын! Не чувствуешь, говорю, под-
лец, небось полного своего счастья? Сидишь, говорю, ногой крутишь, тебе
и горюшка никакого. Начихать тебе на все с высокого дерева. Эх, ты, го-
ворю, милый ты мой, подлец этакий! Как, говорю, зватьто тебя? Имя, одним
словом.
Молчит. Робеет, что ли.
- Да ты, - говорю, - не робей, милашечка. Не съест тебя с хлебом ста-
рый старикашка. Иди, говорю, садись на колени, верхом.
А парнишечка обернулся ко мне и отвечает:
- Некогда, - говорит, - мне на твоих коленках трястись. Дерьма тоже
твои коленки. Идиет какой.
Вот те, думаю, клюква. Отбрил парнишечка. Некогда ему.
- С чего бы, - говорю, - вам некогда? Какие, извините за сравнение,
дела-то у вас?
А парнишечка, дитя природы, отвечает басом:
- Стареть начнешь, коли знать будешь много.
Вот, думаю, какая парнишечка попалась.
- Да ты, - говорю, - не сердись. Охота, говорю, паршивому старикашке
узнать, какие это дела приключаются в вашем мелком возрасте.
А парнишечка вроде смягчился после этого.
- Да делов, - говорит, - до черта! Комиссии всякие, перекомиссии.
Доклады и собрания. Сейчас насчет Польши докладывать буду. Бежать надо.
И школа, конечно. Физкультура все-таки... На три минуты, может, вырвешь-
ся подышать свежей струей, а Манька Блохина или Катюшка Семечкина небось
ругаются. Эх-ма!
Парнишечка вынул "Пушку", закурил, сплюнул через зубы что большой,
кивнул головой небрежно и пошел себе.
А я про себя думаю:
"Счастливая пора, золотая моя старость! И в школу, между прочим, хо-
дить не надо. И с физкультурой всетаки не наседают".
После закурил "Пушку" и тоже пошел себе.
1925
ХОЗРАСЧЕТ
На праздниках бухгалтер Герюшкин устроил у себя званый обед. Пригла-
шенных было немного.
Хозяин с каким-то радостным воплем встречал гостей в прихожей, помо-
гал снимать шубы и волочил приглашенных в гостиную.
- Вот, - говорил он, представляя гостя своей жене, - вот мой лучший
друг и сослуживец.
Потом, показывая на своего сына, говорил:
- А это, обратите внимание, балбес мой... Лешка. Развитая бестия, я
вам доложу.
Лешка высовывал свой язык, и гость, слегка сконфуженный, присаживался
к столу.
Когда собрались все, хозяин, с несколько торжественным видом, пригла-
сил к столу.
- Присаживайтесь, - говорил он радушно. - Присаживайтесь. Кушайте на
здоровье... Очень рад... Угощайтесь...
Гости дружно застучали ложками.
- Да-с, - после некоторого молчания сказал хозяин, - все, знаете ли,
дорогонько стало. За что ни возьмись - кусается. Червонец скачет, цены
скачут.
- Приступу нет, - сказала жена, печально глотая суп.
- Ей-богу, - сказал хозяин, - прямо-таки нету приступу. Вот возьмите
такой пустяк - суп. Дрянь. Ерунда.
Вода вроде бы. А нуте-ка, прикиньте, чего эта водица стоит?
- М-да, - неопределенно сказали гости.
- В самом деле, - сказал хозяин. - Возьмите другое - соль. Дрянь про-
дукт, ерунда сущая, пустяковина, а нуте-ка, опять прикиньте, чего это
стоит.
- Да-а, - сказал балбес Лешка, гримасничая, - другой гость, как нач-
нет солить, тык тока держись.
Молодой человек в пенсне, перед тем посоливший суп, испуганно отодви-
нул солонку от своего прибора.
- Солите, солите, батюшка, - сказала хозяйка, придвигая солонку.
Гости напряженно молчали. Хозяин со вкусом ел суп, добродушно погля-
дывая на своих гостей.
- А вот и второе подали, - объявил он оживленно. - Вот, господа,
возьмите второе - мясо. А теперь позвольте спросить, какая цепа этому
мясу? Нуте-ка? Сколько тут фунтов?
- Четыре пять осьмых, - грустно сообщила жена.
- Будем считать пять для ровного счету, - сказал хозяин. - Нуте-ка,
по полтиннику золотом? Это, это на человека придется... Сколько нас че-
ловек?..
- Восемь, - подсчитал Лешка.
- Восемь, - сказал хозяин. - По полфунта... По четвертаку с носа ми-
нимум.
- Да-а, - обиженно сказал Лешка, - другой гость мясо с горчицей жрет.
- В самом деле, - вскричал хозяин, добродушно засмеявшись, - я и за-
был - горчица... Нуте-ка, прикиньте к общему счету горчицу, то, другое,
третье. По рублю и набежит...
- Да-а, по рублю, - сказал Лешка, - а небось, когда Пал Елисеевич
локтем стеклище выпер, тык небось набежало...
- Ах, да! - вскричал хозяин. - Приходят, представьте себе, к нам раз
гости, а один, разумеется нечаянно, выбивает зеркальное стекло. Обошелся
нам тогда обед. Мы нарочно подсчитали.
Хозяин углубился в воспоминания.
- А впрочем, - сказал он, - и этот обед вскочит в копеечку. Да это
можно подсчитать.
Он взял карандаш и принялся высчитывать, подробно перечисляя все
съеденное. Гости сидели тихо, не двигаясь, только молодой человек, неос-
торожно посоливший суп, поминутно снимал запотевшее пенсне и обтирал его
салфеткой.
- Да-с, - сказал наконец хозяин, - рублей по пяти с хвостиком...
- А электричество? - возмущенно сказала хозяйка. - А отопление? А
Марье за услуги?
Хозяин всплеснул руками и, хлопнув себя по лбу, засмеялся.
- В самом деле, - сказал он, - электричество, отопление, услуги... А
помещение? Позвольте, господа, в самом деле, помещение! Нуте-ка - восемь
человек, четыре квадратные сажени... По девяносто копеек за сажень... В
день, значит, три копейки... Гм... Это нужно на бумаге...
Молодой человек в пенсне заерзал на стуле и вдруг пошел в прихожую.
- Куда же вы? - закричал хозяин. - Куда же вы, голубчик, Иван Семено-
вич?
Гость ничего не сказал и, надев чьи-то чужие калоши, вышел не проща-
ясь. Вслед за ним стали расходиться и остальные.
Хозяин долго еще сидел за столом с карандашом в руках, потом объявил:
- По одной пятой копейки золотом с носа. - Объявил он это жене и Леш-
ке - гостей не было.
1925
ЗАСЫПАЛИСЬ
Станция Тимохино. Минуты две стоит поезд на этой станции. Ерундовая
вообще станция. Вроде полустанок. А глядите, какие там дела творятся. На
ткацкой фабрике.
Стала пропадать там пряжа.
Месяц пропадает. И два пропадает. И год пропадает. И пять лет пропа-
дает... Наконец на шестой год рабочие взбеленились.
- Что ж это, - говорят, - пряжа пропадает, а мы глазами мигаем и соб-
рание не собираем. Надо бы собрание собрать: выяснить - как, чего и по-
чему.
Собрались. Начали.
Все кроют последними словами воров. И этак их, и так, и перетак.
По очереди каждый гражданин выходит к помосту и кроет.
Старший мастер Кадушкин едва не прослезился.
- Братцы! - говорит. - Пора по зубам стукнуть мошенников. До каких
пор будем терпеть и страдать?!
После старшего мастера вышел ткач Егоров, Василий Иванович.
- Братцы, - говорит, - не время выносить резолюции. Иначе как
экстренными мерами и высшим наказанием не проймешь разбойников. Пора
сплотиться и соединиться. Потому - такая чудная пряжа пропадает - жалко
же. Была бы дрянь пряжа - разве плакали бы?! А то такая пряжа, что носки
я три года не снимая ношу - и ни дырочки.
Тут с места встает старший мастер Кадушкин.
- Ха! - говорит, - носки. Носок, говорит, вроде как сапогом защищен.
Чего ему делается! Я вот, говорит, свитер с этой пряжи два года ношу, и
все он как новенький. А ты, чудак, с носком лезешь.
Тут еще один ткач встает с места.
- Свитер, - говорит, - это тоже не разговор, товарищи. Свитер, гово-
рит, это вроде как костюм. Чего ему делается. Я, говорит, перчатки шесть
лет ношу, и хоть бы хны. И еще десять лет носить буду, если их не соп-
рут. А сопрут, так вор, бродяга, наносится... И дети, говорит, все у ме-
ня перчатки носят с этой пряжи. И родственники. И не нахвалятся.
Тут начали с места подтверждать: дескать, пряжа действительно выдаю-
щаяся, к чему спорить. И не лучше ли, заместо спора, перейти к делу и
выискать способ переловить мошенников.
Были приняты энергичные меры: дежурства, засады и обыски. Однако во-
ров не нашли.
И только на днях автор прочел в газете, что семь человек с этой фаб-
рики все-таки засыпались. Среди засыпавшихся были все знакомые имена:
старший мастер Кадушкин, Василий Иванович Егоров и другие.
А приговорили их... Тьфу, черт! Мне-то что - к чему их приговорили?
Недоставало адрес ихний еще сообщить. Тьфу, черт, а ведь сообщил - стан-
ция Тимохино.
Ах, читатель, до чего заедает общественное настроение.
1925
ПАПАША
Недавно Володьке Гусеву припаяли на суде. Его признали отцом младенца
с обязательным отчислением третьей части жалованья. Горе молодого счаст-
ливого отца не поддается описанию. Очень он грустит по этому поводу.
- Мне, - говорит, - на младенцев завсегда противно было глядеть. Нож-
ками дрыгают, орут, чихают. Толстовку тоже, очень просто, могут запач-
кать. Прямо житья нет от этих младенцев.
А тут еще этакой мелкоте деньги отваливай. Третью часть жалованья ему
подавай. Так вот - здорово живешь. Да от этого прямо можно захворать. Я
народному судье так и сказал:
- Смешно, говорю, народный судья. Прямо, говорю, смешно, какие ненор-
мальности. Этакая, говорю, мелкая Крошка, а ему третью часть. Да на что,
говорю, ему третья часть? Младенец, говорю, не пьет, не курит и в карты
не играет, а ему выкладывай ежемесячно. Это, говорю, захворать можно от
таких ненормальностей.
А судья говорит:
- А вы как насчет младенца? Признаете себя ай нет?
Я говорю:
- Странные ваши слова, народный судья. Прямо, говорю, до чего обидные
слова. Я, говорю, захворать могу от таких слов. Натурально, говорю, это
не мой младенец. А только, говорю, я знаю, чьи это интриги. Это, говорю,
Маруська Коврова насчет моих денег расстраивается. А я, говорю, сам
тридцать два рубли получаю. Десять семьдесят пять отдай, - что ж это бу-
дет? Я, говорю, значит, в рваных портках ходи. А тут, говорю, парал-
лельно с этим Маруська рояли будет покупать и батистовые подвязки на мои
деньги. Тьфу, говорю, провались, какие неприятности!
А судья говорит:
- Может, и ваш. Вы, говорит, припомните.
Я говорю:
- Мне припоминать нечего. Я, говорю, от этих припоминаний захворать
могу... А насчет Маруськи - была раз на квартиру пришедши. И на трамвае,
говорю, раз ездили. Я платил. А только, говорю, не могу я за это всю
жизнь ежемесячно вносить. Не просите...
Судья говорит:
- Раз вы сомневаетесь насчет младенца, то мы сейчас его осмотрим и
пущай увидим, какие у него наличные признаки.
А Маруська тут же рядом стоит и младенца своего разворачивает.
Судья посмотрел на младенца и говорит:
- Носик форменно на вас похож.
Я говорю:
- Я, говорю, извиняюсь, от носика не отказываюсь. Носик действительно
на меня похож. За носик, говорю, я завсегда способен три рубля или три с
полтиной вносить. А зато, говорю, остатний организм весь не мой. Я, го-
ворю, жгучий брюнет, а тут, говорю, извиняюсь, как дверь белое. За такое
белое - рупь или два с полтиной могу только вносить. На что, говорю,
больше, раз оно в союзе даже не состоит.
Судья говорит:
- Сходство, действительно, растяжимое. Хотя, говорит, носик весь в
папашу.
Я говорю:
- Носик не основание. Носик, говорю, будто бы и мой, да дырочки в но-
сике будто бы и не мои - махонькие очень дырочки. За такие, говорю, ды-
рочки не могу больше рубля вносить. Разрешите, говорю, народный судья,
идти и не задерживаться.
А судья говорит:
- Погоди маленько. Сейчас приговор вынесем.
