-- А я думаю, что один человек уже тебе нравится. Машура высунула ему
кончик языка, фыркнула и, подобрав платье, помчалась к саду.
Дома ждал самовар, чаи с очень белыми сливками, Наталья Григорьевна. А
в сумерках еще малое событие произошло в усадьбе, бывшей вотчине Годунова:
на паре лошадей, в тележке, с мужиком на козлах подкатил голубоглазый
Христофоров. Он был в широкополой шляпе, синей рубашке, на которую надел
ветхое летнее пальтецо; усы свешивались вниз, глаза глядели обычно --
приветливо, по-детски. Назвав мужика "вы, кучер", заплатив, Христофоров,
слегка запыленный, с небольшим чемоданчиком, другом бродячей жизни, предстал
Антону, Машуре и Наталье Григорьевне.
III
Христофоров, как ему и полагалось, занял низенький мезонин. Здесь
быстро он освоился, вынул вещи, разложил книжки; цветы в вазочке появились
на столе, и нечто от Христофорова сразу определилось в его жилище. Было оно
в этих цветах, в снимке боттичеллиевской Весны на стене, в книгах,
чемоданчике, в штиблетах на ластике, выглядывавших из угла комнаты.
В жизнь дома он вошел удобной частью; был незаметен, нешумлив,
неутомляющ; гулял иногда с Машурой и Антоном. С Натальей Григорьевной мог
поговорить о Шатобриане.
Антон чувствовал себя с ним неровно. Что-то в Христофорове ему не
нравилось, почти раздражало. Не любя кого-нибудь, он обычно -- резко
задирал. Задирать Христофорова было нелегко, за полной его
нечувствительностью. Быть добрым и простым -- тоже не выходило. Антона злило
спокойствие, как бы безоблачность этого человека.
-- Я знаю,-- говорил он Машуре, раздраженно,-- что он у червяка
попросит извинения, если наступит. Люди, которые всегда, во всем правы!
Невыносимо!
Машура смотрела на него с усмешкой.
---- Ты бы лучше хотел, чтобы он всегда был не прав?
-- Не подумай, пожалуйста, что я чрезмерно им интере- суюсь,-- сказал
Антон, подозрительно.-- Мне, в сущности, до него очень мало дела.
-- Я ничего не думаю,-- ответила Машура,-- но ты к нему несправедлив.
-- Ну, конечно, я во всем виноват!
Антон вспыхнул, и разговор прервался.
Иногда он садился на велосипед и уезжал на станцию, оттуда с поездом в
город. Без него в доме сразу становилось тише, иногда Машура ловила себя
даже на том, что несколько она отдыхает;
легче нервам. Это было отчасти и нехорошо; ее изумляли отношения с ним.
Уже давно привыкла она считать его своим, и себя --
328
принадлежащей ему. Тогда откуда же эта неловкость? Как бы
затрудненность в чувствах? "У него нелегкий характер,-- решила она, стараясь
себя успокоить.-- Но, конечно, я должна его поддерживать".
Странным казалось ей то, что с Христофоровым ей было легче, свободнее,
хотя понимала она его еще менее, чем Антона. Иногда, ложась спать, она
улыбалась в темноте: "Он странный, но страшно милый. И страшно настоящий,
хотя и странный".
Случалось ей видеть, как в знойный полдень подолгу он сидел над
гусеницей, ползшей по листу; без шляпы бродил по саду, с расширенными
зрачками. Обедая на балконе, внимательно наблюдал, куда летит горлинка,
точно ему это требовалось. И с той же внимательностью, нежностью переводил
взгляд на Машуру.
-- Вам все нужно, все нужны? -- улыбаясь, спрашивала Машура.
Он отвечал спокойно и приветливо:
-- Я люблю ведь это... все живое.
В мезонине у него была подвижная карта неба. На каждый день он мог
определить положение звезд. Вечерами очень часто выходил в сад, всматривался
в небо, как бы сверяясь, все ли на местах в его хозяйстве.
Это заметила и Наталья Григорьевна.
-- У вас со звездами какие-то особые отношения,-- сказала она раз
шутливо.
-- Дружественные,-- ответил Христофоров так серьезно, будто правда
звезды были его личными знакомыми.
Однажды вечером они сидели с Машурой на террасе. Христофоров был как-то
тих и задумчив весь этот день.
-- Когда же Антон вернется? -- спросил он. Машура сдержанно ответила:
-- Не знаю. Он помолчал.
-- Мне кажется, он не особенно хорошо себя чувствует. Машура слегка
вздохнула и спросила:
-- А как вы себя чувствуете?
-- Я -- отлично,-- тихо ответил Христофоров.-- У вас здесь мне очень
хорошо. Но думаю все же, не долго тут пробуду.
С лугов тянуло сыростью и сладкой свежестью. Москва- река туманилась.
-- Почему не долго?
-- Знаете,-- сказал Христофоров,-- мне всегда приходится кочевать. То
тут, то там. У меня нет так называемого гнезда. Кроме того, что-то смущает
меня здесь.
-- Как странно... Что же может вас смущать? -- спросила Машура с
качалки, слегка изменившимся голосом. Христофоров опять ответил не сразу.
-- Не могу объяснить, но мне кажется, что я не должен жить у вас.
329
-- Ну, это глупости!
Машура привстала, явное неудовольствие можно было в ней прочесть. Даже
глаза нервно заблестели.
-- Вы все выдумываете, все разные фантазии.
Расширив зрачки, Христофоров смотрел вдаль, не отрываясь.
-- Нет, я ничего не выдумываю.
Машура подошла к нему, взглянула прямо в лицо. Его глаза как будто
фосфорически блестели.
-- Нет, правда,-- тихо спросила она,-- что вас смущает? Христофоров
взял ее руку и молча пожал. Машура сбежала в цветник, остановилась.
-- Это что за звезда? -- спросила она громко.-- Вон там? Голубоватая?
-- Вега,-- ответил Христофоров.
-- А!..-- протянула она безразлично и пошла в глубь сада. Сделав
небольшой тур, вернулась.
Христофоров стоял у входа, прислонившись к колонне.
-- В вас есть сейчас отблеск ночи,-- сказал он,-- всех ароматов,
очарований... Может быть, вы и сами звезда, или Ночь... Машура близко
подошла к нему и улыбнулась ласково.
-- Вы немного... безумный,-- сказала она и направилась в дом. С порога
обернулась и прибавила:
-- Но, может быть, это и хорошо.
Машура не скрывала -- она тоже была взволнована. Весь этот разговор был
неожидан, и так странен...
Она пробовала читать на ночь, но не читалось. Спать -- тоже не спалось.
За стеной мирно почивала Наталья Григорьевна. В комнате было смутно; ветерок
набегал из окна. С лугов слышен был коростель. Долетали запахи, тайные
вздохи ночи. Машура ворочалась.
Около часу она встала, накинула капот. Ей хотелось двигаться.
Прислушиваясь к мерному, негромкому храпению за стеной, она с улыбкой
подумала: "Ни к чему, оказывается, доброе мамино воспитание!" Все же
выходила потихоньку, чтобы ее не разбудить,-- не через балкон, а с другой
стороны, где был подъезд. Тут росли старые ели. Среди них шла аллея, по
которой подъезжали к дому. Машура направилась по ней. Было очень темно, лишь
над головой, сквозь густые лапы дерев, мелькали звезды. Над скамейкой,
влево, светился огонек папиросы. Машура быстро прошла мимо, среди тьмы
парка, к калитке, выходившей в поле. Тут стало светлее. Вилась дорога;
побледневшие перед рассветом поля тянулись. Отсюда завтра должен был
приехать Антон. Машура оперлась на изгородь, смотрела вдаль.
Сзади послышались шаги. Она обернулась. Это подходил Христофоров.
Папиросу он держал в руке, несколько впереди себя.
-- А я и не сообразил, что это вы,-- сказал он, тихо улыб- нувшись.
-- Ночь проходит, еще час, будет светать, - ответила Машура.
330
-- Почему вы нынче спросили о звезде Веге? -- вдруг сказал Христофоров.
Машура обернулась.
-- Просто... спросила. Она бросилась мне в глаза. А это что, важно?
Христофоров не сразу ответил. Потом все-таки сказал:
-- Это моя звезда. Машура улыбнулась.
-- Я и не отнимаю ее. Христофоров тоже усмехнулся.
-- Значит,-- продолжала Машура,-- мама права, когда говорит, что со
звездами вы лично знакомы.
-- Не смейтесь,-- ответил Христофоров.-- Лучше поглядите на нее. К
счастью, и сейчас еще она видна. Вглядитесь в ее голубоватый, очаровательный
и таинственный свет... Быть может, вы узнаете в нем и частицу своей души.
Машура молча смотрела.
-- Я не смеюсь. Правда, звезда прелестная. А почему она ваша?
Но Христофоров не ответил. Он показал ей Сатурна, висевшего над
горизонтом; остро-колючего Скорпиона; Кассиопею -- вечную спутницу неба,
крест Лебедя.
Когда они возвращались, светлело и под елями.
Жаворонок запел в полях. Далеко, в Звенигороде, звонили к заутрени.
Христофоров напомнил, что давно уж они собирались сходить в монастырь
-- старинное, знаменитое место.
-- Да, хорошо,-- ответила Машура.-- Пойдем. Вот Антон приедет.
Она была рассеяна. Спать легла с еще более странным чувством. Ночь без
сна, разговоры с Христофоровым, волнение. Нет, тут что-то есть, почти против
Антона. Она очень устала. Засыпая, подумала: "Если бы я рассказала ему, он
бы страшно рассердился. И если бы он был тут... ну, какие глупости... ведь я
же ничего против него не сделала".
С этим она заснула.
Антон приехал утром, по той самой дороге, откуда она его ждала, на том
же велосипеде. Машура была с ним ласкова -- задумчивой, подчеркнутой
ласковостью. Но о прогулке с Христофоровым не сказала.
IV
В монастырь собрались через несколько дней. Прежде Антон сам предлагал
сходить туда, но теперь возражал; и в конце концов -- тоже отправился.
Они вышли утром, при милой, светло-солнечной погоде. Дорога их--лугами,
недалеко от Москвы-реки, мелким своим течением, изгибами, ленью красящей
здешний край. Берега ее заросли лозняком; стадо дремлет в горячий полдень;
легкой рябью тянется песок, белый и жгучий; у воды пробегают кулики,
подрагивая хвостиками. Дачницы идут с простынями, выбирая место для купанья.
На песке голые мальчишки.
Вдали лес засинел над Звенигородом; раскинулся по холму сам городок, и
древний собор его белеет. Домики серые и красные, под зелеными крышами,
среди садов, вблизи монастыря, глядящего золотыми главами из дубов. Старый,
маленький город. Красивый издали, беспорядочный, растущий как Бог на душу
положит; освя- щенный древнею, благочестивою культурой.
Было далеко за полдень, когда Машура и Антон с Христофоровым подымались
к монастырю. Путь извивался; налево крутое взгорье, с редкими соснами и
дубами; на вершине стена монастыря, ворота, купола, церкви -- как в сказках;
направо -- дубовый лес. Несколько поворотов -- взобрались, наконец;
монастырская гостиница. Двухэтажный дом, со старинными, стеклянными сенцами,
с половичком на крашеной лестнице, длинным коридором с несвежим запахом --
все то, что напоминает давние времена, детство, постоялые дворы в провинции,
долгие путешествия на лошадях.
Заняли комнату с белыми занавесочками, портретами архиереев и
архимандритов. Обедали на свежем воздухе; в тени дубов, за врытым в землю
деревянным столиком; внизу виднелась речка, поля и заросшие лесом холмы.
Тянуло прохладой. Монах медленно подавал блюда.
Антон был хмур.
-- Собственно,-- сказал он,-- я не совсем понимаю, зачем мы здесь.
Самый обыкновенный монастырь.
-- Ты сам говорил, что здесь очень хорошо,-- ответила Машура.
-- Хм! Когда я это говорил? И в каком смысле? Машура не возражала.
-- А мне очень нравится,-- сказал Христофоров, обтирая усы.-- Между
прочим, не посмотреть ли сейчас, после обеда, собор, там в городе...
Антон заявил, что идти сейчас никуда не намерен, тем более "тащиться по
жаре Бог знает куда".
Христофоров было отказался, но Машура решила, что непременно пойдет.
Темные глаза ее заблестели, прониклись трепетом и раздражением. Антон
сказал, что ляжет спать. Пусть они гуляют.
-- Все ведь это нарочно, все нарочно,-- говорила Машура через полчаса,
