очень полезен, что они одни тут, Антон остался в Москве и вряд ли вообще
приедет. "Должна добавить,-- писала она,-- еще одну печальную новость. На
днях умер здесь Александр Сергеевич Ретизанов, простудившись, как это ни
странно Вам покажется,-- в благословенной Тавриде. Машура была очень
подавлена. Она ходила к нему. Из ее слов я поняла, что кроме болезни на него
подействовало еще известие об одной танцовщице, Лабунской, которую, видимо,
он любил. Лабунская только что уехала за границу с каким-то англичанином".
-- Покойный Дмитрий Павлыч,-- сказал Анне Дмитриевне Христофоров,--
назвал раз Ретизанова -- дон Алонзо-Кихада дель Ретизанов. И выходит, что
отчасти он прав. В общем же, судьбы их и разны, и одинаковы.
-- Умер Ретизанов...- - Анна Дмитриевна задумалась.-- Это тоже был
несовременный человек.
Вечером этого дня Христофоров, в своем потертом пиджачке и мягкой,
видавшей виды шляпе, вышел из усадьбы. Глаза его были несколько расширены; и
голубизна апрельского дня удваивалась в их природной голубизне. Из
фруктового сада, где на яблонях наливались почки, он спустился в овражек;
там стояли белые березы, уже одетые зеленоватым облаком. Дубы еще голы;
кое-где на них темно-коричневая листва: вечерний ветерок звенел в ней слабо,
таинственно. Сухие листья шуршали под ногой. Влагой и весенней прелью пахло
у ручейка. Напоминая соловьев, стрекотали дрозды-пересмешники.
За овражком начиналось поле. Здесь по зеленям шныряли мышки. Белый
лунь, их враг, низко и бесшумно плыл над землей.
Обернувшись назад, сквозь тонкую сеть полуголых деревьев увидел
Христофоров дом Анны Дмитриевны и занимавшийся над ним золотисто-оранжевый
закат. Этот закат, с нежно-пылающими краями облаков, показался ему милой и
чудесной страной былого. Он шел дальше. Странное чувство истомы и как бы
растворения, того полубезумного состояния, которое иногда посещало его,--
овладело и теперь. Казалось, что не так легко отделить свое дыхание от
плеска ручейка в овраге, ноги ступали по земле, как по самому себе,
голубоватая мгла внизу, над речкой, была частью его же души -- и он сам -- в
весенней зелени зеленей.
Он прошел так некоторое время и присел у межевой ямы, где кончалась
земля Анны Дмитриевны. Несколько мышек высунулись из нор, проделанных под
комками пахоты; повертели мордочками и сверкнули домой. Тихо, медленно
летела на болото цапля. Было видно довольно далеко. Поля, лесочки и деревни,
две белых колокольни, вновь поля, то бледно-зеленеющие, то лиловые. Весенняя
пелена -- слабых, чуть смутных испарений, все смягчающих, смывающих, как в
акварели.
Христофоров лег на землю. Долго лежал так, опьяняясь вином, имени
которого не знал. Сердце его билось нежностью и любовью, раздирающей грустью
и нежностью. Голубая бездна была над ним, с каждой минутой синея и
отчетливей показывая звезды. Закат гас. Вот разглядел уже он свою небесную
водительницу, стоявшую невысоко, чуть сиявшую золотисто-голубоватым светом.
Понемногу все небо наполнилось ее эфирной голубизной, сходящей и на землю.
Это была голубая Дева. Она наполняла собою мир, проникала дыханием стебелек
зеленей, атомы "воздуха. -Была близка и бесконечна, видима и неуловима. В
сердце своем соединяла все облики земных любвей, все прелести и печали, все
мгновенное, летучее -- и вечное. В ее божественном лице была всегдашняя
надежда. И всегдашняя безнадежность.
Когда Христофоров возвращался, ручей в овраге журчал той же смутностью
и беспредельностью. Хоркая, тянул вальдшнеп. Рожок месяца, бледно-серебряный
и тонкий, пересекался кружевом ветвей.
Перепечатано по книге
Зайцев Б. К. Осенний свет: Повести, рассказы. М.: Советский писатель.
1990.-- 544 с.
