загар с рук и с плеч не сходит. Крайняя справа -- Семенова. Как мила! Ты
понимаешь, одна простота, никаких фанаберии, настоящая добросовестная
работа.
Анна Дмитриевна улыбалась ей глазами, но была сдержанна, одета в
черном, несколько бледна. Дышала не вполне ровно. К концу акта дверь в
аванложу отворилась, звякнули шпоры. Занавес побежал вниз. Стало светлее,
зааплодировали. Никодимов, худой, с правильным пробором и белыми
аксельбантами, подошел к Анне Дмитриевне, поцеловал руку. Вид он имел
измученный; глаза его угрюмо темнели. Он вынул надушенный платочек и
разгладил усы.
-- Бог мой,--- сказала Фанни,-- не узнаю вас, дорогой.
-- Я нездоров,-- ответил Никодимов.-- У меня невралгия лицевых нервов.
Я очень дурно сплю по ночам.
-- Ax, pauper enfant'!
Фанни засмеялась и стала показывать Христофорову знамени-i4io
коннозаводчика, сидевшего в первом ряду.
--- Вы меня звали,- сказал Никодимов тихо Анне Дмитриевне,-- я пришел,
несмотря на нездоровье.
Она вздохнула, прошла в аванложу и села на диван. Заложив ногу на ногу,
подрагивая носком лакированной туфли, вертела она в руке лорнет. Наконец,
как бы пересилив себя, сказала:
-- Правда ли, что вы подделали мою подпись? Никодимов сложил руки на
коленях и глядел вниз.
-- Я отдам вам эти деньги, очень скоро. Я сейчас в большом выигрыше. А
тогда нужны были, чрезвычайно. Анна Дмитриевна помолчала.
-- Правда ли, что за вами какое-то темное дело... По части
нравственности? И еще, у вас живет... Такой юноша?
Несчастный ребенок (франц.).
-- Не беспокойтесь, на скамье подсудимых меня вы не увидите. Вас не
скомпрометирую.
-- Дело не во мне,-- ответила она глухо,-- дело в том, что вы
окончательно гибнете.
-- Это возможно. Возможно, что окончательно я выхожу из числа так
называемых порядочных людей.
В зрительном зале стемнело, поднялся занавес. Сцена представляла
мастерскую кукольного мастера. Несколько кукол сидели недвижно. С легкими
подругами прокрадывалась сюда Коппелия. После мимических сцен являлся
хозяин, испуганные гости разбегались.
-- Недурна,-- говорила Фанни Христофорову,-- Коппелия недурна, но и
только. "Как бы разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц". Если б Веру
Сергеевну в этой роли видели! Ну, что она выделывает!
В это время в аванложе Никодимов говорил:
-- Я никогда не понимал, чем виноват так называемый безнравственный
человек, что он родился именно таким. Почему вы брюнетка, а не блондинка?
Много приятнее быть симпатичным и добрым, жить в почете, довольстве,
уважении,-- чем путаться в долгах, ощущать презрение и ждать той же черной
дыры, куда все сваливаются. Скучать, болеть, завидовать... Нет, мы,
порочные, составляющие касту в обществе, вряд ли сойдемся когда-либо с
довольными собой. Во все времена были мы отверженными. Так и всегда будет.
Разве что со временем люди несколько поумнеют и поймут, что одной
благородной позы мало.
-- Все стараетесь себя оправдать...
-- Ни нравственного, ни безнравственного нет. Есть люди, родившиеся с
разными вкусами. Вы любите артишоки, а я ростбиф. Я и есть буду ростбиф, и
меня станут называть прохвостом. А все дело в том, что природа или Господь
Бог произвели нас на свет с разными вкусами. Свободная воля! Глупость,
выдуманная попами.
Никодимов говорил негромко, сидел недвижно, лишь иногда, от боли в
виске, страдальчески подергивал глазом.
Анна Дмитриевна смотрела на этого человека, так много взявшего в ее
жизни, на его сухие пальцы с отточенными ногтями, на перстень с вырезанным
черепом и двумя костями, на изможденное, но породистое лицо, и-- как бывало
нередко--странная смесь обаяния и презрения, нежности и обиды, пронзительной
жалости и отвращения подымалась в ней.
-- Ах,-- сказала она, задохнувшись,- - чем вы меня взяли?
-- Жалостью,-- ответил Никодимов.-- Вы считаете, что посланы в мою
жизнь, чтобы исправить меня. Женщины с добрым сердцем, как вы, нередко
чувствуют именно так. Смею вас уверить.
-- Замолчите, вы... слышите, замолчите...-- шепотом, давясь словами,
произнесла Анна Дмитриевна. Она закрыла глаза платочком, откинулась на
диван. Влево темнел треугольник между
361
портьерой. Там был полумрак гигантского театра, тысячи голов и глаз,
направленных на сцену.
Коппелия танцевала длинное и трудное adagio'. Фанни впивалась в каждое
ее движение. Временами бормотала: "Молодец! Для нее--даже хорошо!" Упираясь
в пол носком, рукой придерживаясь за высоко поднятую руку партнера, Коппелия
вся вытянулась горизонтально, слегка колебля другой ногою, как хвостом
рыбы,-- и медленно, легко и изящно описывала полный круг. Adagio имело
успех. Коппелия выпорхнула и раскланялась -- с той нечеловеческой легкостью,
которая поражает в балете.
-- Таланта у ней мало,-- судила Фанни,-- но работа большая. Очень
изящно. Это и говорить нечего.
Анна Дмитриевна видела только конец третьего акта. Ансамбли, дуэты,
соло бессвязно проносились перед глазами. Фанни разбирала всех по косточкам.
Одна отяжелела -- известная немолодая балерина с дивными ногами; другая
великолепна по темпераменту, но не вполне строгого вкуса. Третья -- вся
создана покровительством.
-- Фанни хочет сделать из вас балетомана,-- сказала Анна Дмитриевна
Христофорову, через силу улыбаясь.-- У вас голова кругом пойдет, коли будете
слушать.
-- Что ж, это очень интересно,-- ответил Христофоров.
-- Не взыщите, голубок,-- моя слабость! Чем я виновата, если балет меня
восхищает? Посмотрела -- точно бутылку шампанского выпила.
Когда, по окончании, все спускались к выходу, Христофоров обратился к
Анне Дмитриевне:
-- Я очень благодарен, что вы меня взяли.
-- Вы что ж,-- ответила Анна Дмитриевна,-- вообще, кажется, становитесь
светским человеком? Фрак бы еще на вас нацепить да вывести на бал.
Христофоров засмеялся, поглаживая свои усы.
-- Во фраке мне действительно неподходяще. Светскость... ну, какая же!
Но, конечно, я ценю новые впечатления, даже очень ценю,-- прибавил он
серьезнее.-- Я хотел бы очень много видеть, как можно больше.
У выхода, под гигантскими колоннами портика, Фанни пригласила их к себе
ужинать. Христофоров сначала замялся, потом согласился.
-- У меня есть вино,-- сказала Фанни.-- Разумеется, дареное,--
прибавила она и захохотала.
Зимней, свежей ночью, при блеске огней из Метрополя, шли они вверх, к
Лубянской площади. Миновали лубянский фонтан, старую, красную церковку
Гребневской Божией Матери, прежний застенок, и вышли на Мясницкую -- улицу
камня, железа, зер-
' Адажио--медленная часть в классическом танце {итал.}. 362
кальных витрин с выставленными двигателями, контор, правлений и немцев.
Фанни снимала огромную квартиру в Армянском переулке. Была она
запутанного, сложного устройства, с бильярдной комнатой, полутемной
столовой, огромной гостиной, не менее чем тремя спальнями. Старинные,
дорогие вещи стояли вперемежку с рыночными; в гостиной сомнительные картины;
в общем, дух безалаберной, праздной и веселой жизни.
-- Ну, для чего тебе, например, бильярд? -- спрашивала Анна Дмитриевна,
стоя с кием у освещенного низкой лампой бильярда. Христофоров с улыбкой
перекатывал белые шары.
-- Как зачем? А захочу играть? Вот, младенца этого обучу этому
ремеслу.-- Она кивнула на Христофорова и захохотала.-- Лена,-- крикнула она
горничной,-- скорее ужинать! Сейчас, переоденусь только. Одна минута.
И она выбежала, на своих коротковатых, резвых ногах.
-- Фанни живой человек,-- сказала Анна Дмитриевна,-- неунывающий. В
клубе ночами в карты дуется, поспит часа два, и как рукой сняло, опять
весела, в кафе, в концерт, куда угодно.
Когда их позвали в столовую, Фанни в капоте, заложив ногу на ногу,
сидела у телефона. Она заканчивала отчет о спектакле.
-- Успех -- да, средний, но да. Adagio прямо понравилось. В общем, это,
конечно, серединка... понимаете, дорогая моя... От настоящего, большого
искусства, как у вас, ну...-- бесконечность.
Фанни кормила их недурным ужином. Не обманула и насчет вина. Была в
очень живом настроении и рассказывала о студенческих сходках 1905 года.
"Товарищи,--- кричала она и хохотала простодушно,-- не напирайте, товарищ
Феня родит!" "Товарищи, не курите, ничего не слышно!" Затем изображала
еврейские анекдоты, с хорошим выговором.
Анна Дмитриевна пила довольно много. Фанни подливала. Ее собственные,
подкрашенные глаза блестели.
-- - Пей,-- говорила она, -- вино мне подарили, не жаль. А тебе надо
встряхнуться. Ты мне не н'дравишься последнее время. Не н'дравишься,-- язык
ее склонен был заплетаться.-- Плюнь, выпьем.
После ужина перешли в будуар. Затопили камин. Фанни принялась
полировать себе ногти.
-- Алексей Петрович, милый вы человек,-- вдруг сказала Анна Дмитриевна,
взяла его за руки ч припала на плечо горячим лбом,-- что же делать? как
существовать? Ангел, мне вся я не н'дравлюсь, с головы до пят, все МБ!
развращенные, тяжелые, измученные... На вас взгляну, кажется: он знает! Он
один чистый и настоящий...
Христофоров смутился.
-- Почему же я...
Если вы такой, -- продолжала Анна Дмитриевна,- -то должны знать, как и
что... где истина.
363
-- Об истине,-- ответил он, не сразу,-- я много думал. И о том, как
жить. Но ведь это очень длинный разговор... и притом, мои мысли никак нельзя
назвать... объективными, что ли. Может быть, только для меня они и хороши.
Анна Дмитриевна глядела на танцующее, золотое пламя в камине.
-- Все-таки скажите ваш устой, ваше главное... понимаете,-- я же не
умею выражаться. Христофоров улыбнулся.
-- Вот и история... Мы были в балете, пили шампанское, смеялись, и
вдруг дело дошло до устоев. Анна Дмитриевна вспыхнула.
-- Смешно? Считаете меня за вздорную бабу?
-- Нисколько,-- тихо и серьезно ответил Христофоров.-- Я хочу только
сказать, что многое сплетается в жизни причудливо. К вам, Анна Дмитриевна, я
отношусь с симпатией. Многое родственно мне, думаю, в вашей душе. Поэтому,
именно лишь поэтому, я скажу вам один свой устой, как вы выражаетесь.
Христофоров помолчал.
-- Мне почему-то приходит сейчас в голову одно... О бедности и
богатстве. Об этом учил Христос. Его великий ученик, св. Франциск Ассизский,
прямо говорил о добродетели, мимо которой не должен проходить человек:
sancta povertade, святая бедность. Все, что я видел в жизни, все
подтверждает это. Воля к богатству есть воля к тяжести. Истинно свободен
лишь беззаботный, вы понимаете, лишенный связей дух. Вот почему я не из
демократов. Да и богачи мне чужды.
Он улыбнулся.
-- Я не люблю множества, середины, посредственности. Нет ничего в мире
выше христианства. Может быть, я не совсем его так понимаю. Но для меня --
это аристократическая религия, хотя Христос и обращался к массе. Моя партия
-- аристократических нищих.
-- Фанни,-- сказала Анна Дмитриевна,-- слышишь? "Легче верблюду пройти
сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное"! Это про
нас с тобой.
-- Давно известно,-- ответила Фанни, зевнув,-- и не в моем духе.
Богатство есть изящная оправа жизни. Ведь и вы не отказываетесь от моего
шампанского.
-- Шампанского! Нет, это в высшем смысле, ты не понимаешь. Меня твое
шампанское не зальет, если тут у меня болит, здесь, в сердце!
-- Оставь, пожалуйста. Эти сердечные томления надо бросить для
