Гей, малый! Запеканки!
Вошел опять Андрей, поставил на стол тарелку закуски,
штоф водки и дедовские серебряные чары по доброму ста
кану.
- Ну-ка, любезные! - сказал батюшка, наливая их вро
вень с краями. - Поотогрейте свои душеньки, чай, вы поряд
ком надроглись. Прошу покорно!
Гости чин чином поклонились хозяину, выпили по чарке и,
не дожидаясь вторичного приглашения, хватили по другой,
хлебнули по третьей глядь поглядь, ай в штофе хоть
прогуливайся - ни капельеи! Ай да питухи - подумал
батюшка. - Ну!!! Нечего сказать, молодцы! Да и рожи-то у
них какие! В самом деле, нельзя было назвать этих нечаян
ных гостей красавцами. У одного казака голова была больше
туловища; у другого толстое брюхо почти волочилось по
земле; у третьего глаза были зеленые, а нос крючком, как
у филина, и у всех волосы рыжие, а щеки - как раскаленные
кирпичи, когда их обжигают на заводе. Но всех курьезнее
показался ему приказный в долгополом сюртуке: такой
исковерканной и срамной рожи он сродясь не видывал! Его
лысая и круглая, как бильярдный шар, голова втиснута была
промежду двух узких плеч, из которых одно было выше
другого; широкий подбородок, как набитый пухом ошейник,
обхватывал нижнюю часть его лица; давно не бритая борода
торчала щетиною вокруг синеватых губ, которые чуть-чуть
не сходились на затылке; толстый, вздернутый кверху нос
был так красен, что в потемках можно было принять его за
головню; а маленькие, прищуренные глаза вертелись и
сверкали, как глаза дикой кошки, когда она подкрадывается
ночью к какому-нибудь зверьку или к сонной пташечке. Он
беспрестанно ухмылялся. Но эта улыбка,- говаривал не раз
покойный мой батюшка,- ни дать ни взять походила на то,
как собака оскаливает зубы, когда увидит чужого или
захочет у другой собаки отнять кость .
Вот как гости, опорожнив штоф запеканки, остались без
дела, то батюшка, желая занять их чем-нибудь до ужина,
начал с ними разговаривать.
- Ну, что, приятели, - спросил он казаков, - что у вас
на Дону поделывается?
- Да ничего! - отвечал казак с толстым брюхом. - Все по-
прежнему: пьем, гуляем, веселимся, песенки попеваем...
- Попевайте, любезные, - продолжал батюшка, - попе
вайте, только бога не забывайте!
Казаки захохотали, а приказный оскалил зубы, как го
лодный волк, и сказал:
- Что об этом говорить, сударь! Ведь это круговая
порука: мы его не помним, так пускай и он нас забудет;
было бы винцо да денежки, а все остальное трын-трава!
Батюшка нахмурился: он любил пожить, попить, по
бражничать, но был человек благочестивый и бога помнил.
Помолчав несколько времени, батюшка спросил подьячего, из
какого он суда.
- Из уголовной палаты, сударь, - клоном
приказный.
- Ну что поделывает ваш председатель? - продолжал
батюшка.
А надобно вам сказать, господа, что этот председатель
уголовной палаты был сущий разбойник.
- Что поделывает? - продолжал приказный. - Да то же,
что и прежде, сударь, служит верой и правдою...
- Да, да! Верой и правдою! - подхватили в один голос
все казаки.
- А разве вы его знаете? - спросил батюшка.
- Как же! - отвечал казак с совиным носом.- Мы все
его приятели и ждем не дождемся радости, когда его высо
кородие к нам в гости пожалует.
- Да разве он хотел у вас побывать?
- И не хочет, да будет,- прервал казак с большой
головою.- Не так ли, товарищи?
Все гости опять засмеялись, а подьячий, прищурив свои
кошачьи глаза, прибавил с лукавой усмешкой:
- Конечно, приехать-то приедет, а нечего сказать, тя
жел на подъем! Месяц тому назад совсем было уж в повозку
садился, да раздумал.
- Как так? - вскричал батюшка.- Да месяц тому назад он
при смерти был болен.
- Вот то-то и есть, сударь! По этому-то самому резонту
он было совсем и собрался в дорогу.
- А, понимаю! - прервал батюшка. - Верно, доктора со
ветовали ему ехать туда, где потеплее?
- Разумеется! - подхватили с громким хохотом казаки.-
Ведь у нас за теплом дело не станет: грейся сколько
хочешь.
Этот беспрестанный и беспутный хохот гостей, их отвра
тительные хари, а пуще всего двусмысленные речи, в кото
рых было что-то нечистое и лукавое, весьма не
понравились батюшке, но делать было нечего: зазвал
гостей, так угощай! Желая как можно скорее отвязаться от
таких собеседников, он закричал, чтоб подавали ужинать.
Не прошло получаса, как стол уже был накрыт, кушанье
поставлено и бутылки с наливкою и виноградным вином
внесены в комнату, а все хлопотал и суетился один
Андрей. Несколько раз батюшка хотел спросить его, куда
подевались другие люди, но всякий раз, как нарочно, кто-
нибудь из гостей развлекал его своими разговорами,
которые час от часу становились забавнее. Казаки
рассказывали ему про свое удальство и молодечество, а
приказный - про плутни своих товарищей и казусные дела
уголовной палаты. Мало-помалу они успели так занять
батюшку, что он, садясь с ними за стол, позабыл даже
помолиться богу. За ужином батюшка ничего не кушал; но,
не желая отставать от гостей, он выпил четыре бутылки
вина и две бутылки наливки - это еще не диковинка:
покойный мой батюшка пить был здоров и от полдюжины
бутылок не свалился бы со стула! Да только вот что было
чудно: казалось, гости пили вдвое против него, а из
приготовленных шести бутылок вина и четырех наливки
только шесть стояли пустых на столе, то есть именно то
самое число бутылок, которое выпил один покойник
батюшка; он видел, что гости наливали себе полные
стаканы, а бутылка всегда доходила до него почти
непочатая. Кажется, было чему подивиться, и он точно
этому удивлялся - только на другой день, а за ужином все
это казалось ему весьма обыкновенным. Я уж вам
докладывал, что мой батюшка здоров был пить, но четыре
бутылки сантуринского и почти штоф крепкой наливки хоть
кого подрумянят. Вот к концу ужина он так распотешился,
что даже безобразные лица гостей стали казаться ему
миловидными, и он раза два принимался обнимать
приказного и перецеловал всех казаков. Час от часу речи
их становились беспутнее и наглее: они рассказывали про
разные любовные похождения, подшучивали над духовными
отцами и даже - страшно вымолвить! - забыв, что они
сидят за столом, как сущие еретики и богоотступники,
принялись попевать срамные песни и приплясывать, сидя на
своих стульях. Во всякое другое время батюшка не
потерпел бы такого бесчинства в своем доме, а тут,
словно обмороченный, начал сам им подлаживать, затянул:
Удалая голова, не ходи мимо сада - и вошел в такой
задор, что хоть сейчас вприсядку. Меж тем казаки,
наскучив орать во все горло, принялись делать разные
штуки: один заговорил брюхом, другой проглотил большое
блюдо с хлебенным, третий ухватил себя за нос, сорвал
голову с плеч и начал ею играть, как мячиком. Что ж вы
думаете, батюшка испугался? Нет! Все это казалось ему
очень забавным, и он так и валялся со смеху.
- Эге! - вскричал подьячий.- Да вон там на последнем
окне стоит, никак, запасная бутылочка с наливкою, нельзя
ли ее прикомандировать сюда? Да не вставай, хозяин, я и
так ее достану, - примолвил он, вытягивая руку через всю
комнату.
- Ого! Какая у тебя ручища-то, приятель! - закричал с
громким хохотом батюшка.- Аршин в пять! Недаром же го
ворят, что у приказных руки длинны...
- Да зато память коротка,- прервал один из казаков.
- А вот увидите! - продолжал подьячий, поставив бу
тылку посреди стола.- Небось вы забыли, чье надо пить
здоровье, а я так помню: начнем с младших! Ну-ка, братцы,
хватим по чарке за всех приказных пройдох, за канцеляр
ских молодцев, за удалых подьячих с приписью, чтоб им
весь век чернила пить, а бумагой закусывать, чтоб они
почаще умирали да пореже каялись!
- Что ты, что ты? - проговорил батюшка, задыхаясь со
смеху.- Да этак у нас все суды опустеют.
- И, хозяин, о чем хлопочешь! - продолжал приказный,
наливая стаканы.- Было бы только болото, а черти за
ведутся. Ну-ка, за мной - ура!
- Выпили? - закричал казак с крючковатым носом. - Так
хлебнем же теперь по одной за здоровье нашего стар- пюго.
Кто станет с нами пить, тот наш, а кто наш, тот его.
- А как зовут вашего старшину? - спросил батюшка,
принимаясь за стакан.
- Что тебе до его имени! - сказал казак с большой
головою.- Говори только за нами: Да здравствует тот, кто
из рабов хотел сделаться господином и хоть сидел высоко,
а упал глубоко, да не тужит .
- Но кто же он такой?
- Кто наш отец и командир? - продолжал казак. - Мало
ли что о нем толкуют! Говорят, что он любит мрак и
называет его светом: так что ж? Для умного человека и
потемки свет. Рассказывают также, будто бы он жалует со
дом, Гомер и всякую беспорядицу для того, дескать, чтоб в
мутной воде рыбу ловить, да это все бабьи сплетни. Наш
господин - барин предобрый; ему служить легко: садись за
стол не крестясь, ложись спать не помолясь; пей,
веселись, забавляйся да не верь тому, что печатают под
титлами, - вот и вся служба. Ну что? Ведь не житье, а
масленица, не правда ли? Как ни был хмелен батюшка,
однако ж призадумался.
- Я что-то в толк не беру,- сказал он.
- А вот как выпьешь, так поймешь,- прервал подьячий.-
Ну, братцы, разом! Да здравствует наш отец и командир!..
Все гости, кроме батюшки, осушили стаканы.
- Ба, ба, ба! Хозяин! - закричал подьячий.- Да что ж
ты не пьешь?
- Нет, любезный! - отвечал батюшка.- Я и так уж пил
довольно. Не хочу!
- Да что с тобой сделалось? - спросил толстый казак. -
О чем ты задумался? Эй, товарищи! Надо развеселить
хозяина. Не поплясать ли нам?
- А что, в самом деле! - подхватил приказный, - мы
посидели довольно, не худо промяться, а то ведь этак, по
жалуй, и ноги затекут.
- Плясать так плясать! - закричали все гости.
- Так постойте же, любезные! - сказал батюшка, вста
вая.- Я велю позвать моего гуслиста.
- Зачем? - прервал подьячий.- У нас и своя музыка
найдется. Гей, вы, начинай!
Вдруг за печкою поднялась ужасная возня, запищали
гудки, рожки и всякие другие инструменты, загремели бубны
и тарелки; потом послышались человеческие голоса; целый
хор песельников засвистал, загаркал да как хватит
плясовую - и пошла потеха!
- Ну-ка, хозяин,- проговорил казак с красноватым но
сом, уставив на батюшку свои зеленые глаза,- посмотрим
твоей удали!
- Нет! - сказал батюшка, начиная понимать как будто бы
сквозь сон, что дело становится не ладно.- Забавляйтесь
себе сколько угодно, а я плясать не стану.
- Не станешь? - заревел толстый казак. -А вот увидим!
- Все гости вскочили с своих мест.
Покойного батюшку начала бить лихорадка - да и было
отчего: вместо четырех, хотя и не красивых, но обыкновен
ных людей, стояли вокруг него четыре пугала такого огром
ного роста, что когда они вытягивались, то от их голов
трещал потолок в комнате. Лица их не переменились, но
только сделались еще безобразнее.
- Не станешь! - повторил, ухмыляясь насмешливо,
подьячий.- Полно ломаться-то, приятель! И почище тебя с
нами плясывали, да еще посторонние, а ведь ты наш!
- Как ваш? - сказал батюшка.
- А чей же? Ты человек грамотный, так, верно, читал,
что двум господам служить не можно, а ведь ты служишь
нашему.
- Да о каком ты говоришь господине? - спросил батюшка,
дрожа как осиновый лист.
- О каком? - прервал большеголовый казак.- Вестимо, о
том, о котором я тебе говорил за ужином. Ну вот тот,
которого слуги ложатся спать не молясь, садятся за стол
