не рады вашим гостям.
- Так что ж? Пускай себе думают что хотят, а мне,
право, не до танцев.
- Вы меня пугаете, княгиня! Уж не имеете ли вы какого-
нибудь неприятного известия из Парижа или давно не
получали оттуда писем?
- Напротив. Я получила сегодня письмо от Казимиры, и
весьма приятное. Она пишет, что в Париже очень весело,
что журналисты все увеличивают, что, несмотря на угрозы
республиканской партии, король любим и если б захотел
только унять этих крикунов, так все пошло бы по-прежнему,
но он слишком бодр и не хочет прибегать к силе, тем более
что это волнение умов не может долго продолжаться: такое
постоянство было бы не в характере французской нации. А
сверх того, королева французская, которая очень милостива
к Казимире и приглашает ее на все свои маленькие вечера,
открыла ей по секрету, что глава, или, лучше сказать,
душа революции, этот граф Мирабо, перешел на сторону
правительства. Что ж касается до прочих зачинщиков, то
они не только ничтожны, но даже отвратительны и гадки в
глазах целого Парижа. Все это должно бы, кажется, меня
успокоить, а, напротив, я никогда еще не была так растре
вожена, как сегодня.
- Да что ж вы чувствуете?
- И сама не знаю. Вот тут на сердце у меня так тяже
ло!.. Мне так грустно!.. Вы скажете, что это малодушие,
ребячество,- быть может! Да что же делать, когда в нас
есть что-то такое, что несравненно сильнее всякого
рассудка. Конечно, и я могу притворяться веселою, но это
будет одно притворство.
- А вы его ненавидите, княгиня. Однако ж так и быть,
притворитесь! Я слыхал, что иногда актеры увлекаются
своими ролями; почему знать, может быть, и вы забудете
ваше горе; протанцуйте первую мазурку нехотя, а вторая
будет забавлять. Пойдемте!
Княгиня молча подала мне руку, и мы, составив четвер
тую мазурку, пустились танцевать наперерыв с другими. В
самом деле, Жозефина поразвеселилась, и к концу бала на
прекрасном лице ее не оставалось даже и следов прежнего
беспокойства и горести.
Вот после ужина гости стали расходиться; ближайшие
соседи разъехались по своим деревням, а те, которые жили
подалее, остались ночевать в замке; в числе последних
было несколько молодых барынь. Хозяйка, уложив их спать в
одной большой горнице, расположилась и сама ночевать
вместе с ними. Я отправился также в свою комнату и верно
бы проспал крепким сном до самого обеда, когда бы рано
поутру не разбудила меня какая-то необычайная тревога в
целом доме: везде хлопали дверьми и по всем коридорам
поднялась такая беготня, что если б хотя немного пахло
дымом, так я подумал бы, что мы горим. Я вскочил с
постели, оделся на скорую руку и побежал узнать причину
этой суматохи. Любимица панны Жозефины, черноглазая Юлия,
на которую я давно уже засматривался, первая по
встречалась со мною в коридоре и сказала мне мимоходом,
что княгиня занемогла, что ей сделалось ночью очень
дурно, что она во сне или наяву, наверное не знают, но
только видела что-то страшное и лежит теперь без памяти.
Не прошло и двух часов, как все остальные гости
разъехались, и этак часу в десятом пришли мне сказать,
что княгиня просит меня к себе. Я нашел ее в совершенной
больной; она сидела совсем одетая на канапе и на вопрос
мой о внезапной ее болезни отвечала, что чувствует себя
совершенно здоровою. В самом деле, кроме необычайной
бледности, на лице ее не заметно было никаких признаков
болезни, но с первого взгляда на ее мутные и распухшие
глаза не трудно было догадаться, что она очень много
плакала.
- Садитесь вот здесь, подле меня! - шепнула Жозефина
тихим голосом.
- Что с вами сделалось, княгиня? -сказал я, садясь на
канапе.
- Ничего. Я знала это наперед. О! Сердце мое пред
чувствовало, оно меня никогда не обманывает.
- Да что такое?
- Я ее видела.
- Видели?.. Кого?
- Ее. Она приходила со мною проститься.
- Да о ком вы говорите?
- О моем друге.
- О вашей невестке?
- Да.
- Что вы, княгиня, помилуйте! Это так - расстроенное
воображение. Вы много танцевали, кровь ваша была в вол
нении, и какой-нибудь сон...
- Сон! - повторила Жозефина с грустной улыбкою. -
Сон! Нет, я не спала... Послушайте, я расскажу вам все.
В продолжение сего чудного рассказа я беспрестанно
смотрел на нее, надеясь подглядеть в глазах ее признаки
бреда или горячки, но, кроме тихой и спокойной грусти, я
не мог заметить ничего на ее бледном и усталом лице. То,
что она мне рассказала, было так странно и в то же время
носило на себе такой отпечаток истины, что все слова ее
врезались в мою память, и я могу вам повторить ее рас
сказ без всякой ошибки и перемены, точно так, как будто
бы слышал его вчера.
Жозефина, уложив спать своих гостей, заснула сама
крепким сном часу во втором утра. Засыпая, она даже,
сверх обыкновения, ни разу не подумала о Казимире. По ее
догадкам, она спала уже более часу, как вдруг ей послы
шался тихий шелест, и на нее повеяло какою-то приятной
весенней прохладою. Она проснулась. У самого ее
изголовья стояла женщина в белом платье с остриженными
волосами; на ней не было никаких украшений, кроме
красного ожерелья на шее и черного пояса с стальной
пряжкою. Несмотря на то что в комнате горела одна ночная
лампада, Жозефина рассмотрела все это с первого взгляда.
Лицо этой женщины было покрыто, или, лучше сказать, на
него было наброшено короткое белое покрывало; она стояла
неподвижно и держала руки, сложив крестом на груди. В
первую минуту испуга Жозефина не могла выговорить ни сло
ва, а потом, когда хотела позвать своих девушек и
разбудить гостей белая женщина подняла покрывало и
сказала тихим голосом:
- Не пугайся, мой друг, это я!
- Боже мой! - вскрикнула Жозефина.- Это ты, Кази
мира?.. Возможно ли? Когда же ты приехала? - Она при
поднялась, чтоб обнять свою невестку, но Казимира отсту
пила шаг назад и прошептала едва слышным голосом:
- Не прикасайся ко мне, Жозефина! Еще не пришло время,
когда тебе можно будет обнять меня и чувствовать, что ты
меня обнимаешь. Я пришла проститься с тобою.
- Проститься?
- Да! Разве ты забыла нашу клятву? Тут Жозефина вспомнила
все, и как вы думаете: испугалась или, по крайней мере,
пришла в отчаяние? Залилась слезами?.. Нет! Она не
чувствовала ни страху, ни горести; и то и другое овладело
ее душою после, но в эту минуту она была совершенно
спокойна.
- Итак, мой друг, ты умерла? - спросила она Казимиру.
- Да, я умерла в Париже. Мне отрубили голову.
- За что?
- За мою привязанность к французской королеве.
- Злодеи!..
- Не кляни, а благословляй их, Жозефина! Они отперли
двери моей темницы.
- Твоей темницы?.. Какой темницы? Привидение кротко
улыбнулось и не отвечало ничего.
- Скажи мне, мой друг, - продолжала Жозефина, -
страшно ли умирать?
- Да, точно так же, как страшно слепому от рождения
взглянуть в первый раз на светлое солнце и ясные небеса.
- Ах! Последняя минута должна быть ужасна!
- Да, мой друг! Последняя минута ужасна; но зато
первая!..
Неподвижные взоры привидения одушевились.
- И что я прочла в них! - говорила Жозефина, рыдая.-
О! Как ничтожно это чувство, которое мы все, минутные
гости земли, называем нашей радостью и блаженством!
- Но мы должны расстаться, - сказало привидение. -
Прощай, Жозефина! До свиданья... там - в нашей родине!..
- Постой, мой друг! - вскричала Жозефина.- Скажи,
уверена ли ты, что мы опять увидимся?
- О, я не сомневаюсь в этом! Я вижу твою душу: она
рвется из оков своих; она не любит своей неволи. Послу
шай...
Тут тень Казимиры наклонилась и прошептала несколько
слов на ухо своему другу.
- Потом,- продолжала Жозефина,- глаза мои сомкнулись,
мне послышалось, что в вышине надо мною раздаются какие-
то неизъяснимо приятные звуки, и я или заснула опять,
или лишилась чувств - не знаю сама; но только все
исчезло.
- А что такое шепнула она вам на ухо? - спросил я с
любопытством.
- Не спрашивайте меня об этом, - прервала Жозефина, -
эти слова умрут - да!.. Они должны умереть вместе со
мною.
Как я ни убеждал ее открыть мне эту тайну, все было
напрасно. Я заметил только одно, что всякий раз, когда
говорил с ней об этом, она начинала плакать; но эти
слезы не были слезами горести.
Через три недели мы прочли в парижском журнале Друг
народа , что вскоре после убийства графини Ламбаль
казнена была одна иностранка, и как, по обыкновению
французских писателей, ни исковеркано было имя этой не
счастной, но, к сожалению, нам нетрудно было отгадать в
нем фамильное прозвание князей Лю....ких.
--------------
Исправник замолчал. Я слушал с большим вниманием его
рассказ, но это не помешало мне заметить, что Заруцкий и
Черемухин толковали о чем-то меж собою вполголоса, этот
последний поглядел на свои часы, и в то самое время, как
внимание наше было обращено на рассказчика, вышел
потихоньку из кабинета.
- Ну, племянник, - промолвил, улыбаясь, хозяин,- что
ты скажешь на это?
- Если б Алексей Дмитрич не был сам очевидным сви
детелем этого происшествия,- отвечал Заруцкий,- то я ска
зал бы вам, что это просто сказки.
- Ну, а теперь что скажешь?
- Теперь скажу, что это странное стечение обстоя
тельств - не совсем обыкновенный случай, и больше ничего.
- Как ничего?
- Разумеется. Сон, который видела Жозефина, есть не
что иное, как повторение того, о чем она беспрестанно ду
мала наяву; и если б Казимира возвратилась благополучно
из своего путешествия, то этот сон был бы забыт точно
так, как тысячи подобных снов, которые не сбываются и о
которых никто не говорит ни слова.
- Экой ты, братец, какой! Да ведь ты слышал, что это
сбылось.
- Да что ж удивительного, когда из миллиона вздорных
снов какой-нибудь один нечаянно сбудется! Например, если
б жена морского офицера, который отправился кругом света,
Она стала бы очень тосковать о своем муже, то, вероятно,
часто бы видела во сне, что он утонул. И если в самом
деле он погибнет на море, так вы скажете, что ей было это
предсказано во сне?
- Да что ты наладил, племянник, во сне да во сне! Ведь
ты слышал, что она видела это наяву.
- То есть ей казалось, что она не спала. Но, так и
быть, согласен! Она видела это не во сне; так что ж?
Разве не случается видеть наяву предметы, которые
существуют только в одном расстроенном воображении нашем?
Испытайте не поспать несколько ночей сряду, и вы увидите
, наяву такие диковинки, какие не пригрезятся вам никогда
и во сне. Поговорите об этом с курьерами, которые скачут
и день и ночь, не имея времени соснуть ни на минуту. Я
сам однажды видел на большой дороге, обсаженной одними
липками, целые улицы огромных палат и дворцов, а,
кажется, не спал и даже, чтоб не задремать и не свалиться
с тележки, пел песни и разговаривал беспрестанно с
ямщиком. Знаете ли, до какой степени может иногда
приготовленное к чуде- сам воображение обманывать все
наши чувства? Вот, например, теперь темная осенняя ночь,
ветер воет, близко полуночи, и мы уже часа три сряду
рассказываем друг другу страшные повести. Я уверен, что
теперь каждый из нас, не исключая меня, гораздо более
обыкновенного расположен к испугу и несравненно
легковернее, чем во всякое другое время. Нечаянный стук,
неожиданное появление какого- нибудь нового гостя, скрип
двери, порыв ветра -одним словом, все может нас
потревожить и показаться нам неестественным; и если б в
эту самую минуту, как я с вами говорю, кто-нибудь,
подмостясь, с надворья заглянул к нам в окно, то, без
