- Полно, братец! Да это курам на смех! Воля твоя, ка
кой черт не хитер, а, верно, и ему не придет в голову
сделать из одного человека контрабас, а из другого - ги
тару.
- Если вы не верите мне, так я могу сослаться на
самого Зорина. Он благодаря бога еще не умер и живет по-
прежнему в Петербурге, подле Обухова моста...
- В желтом доме? - прервал исправник.
- Вот этого не могу вам сказать! - продолжал спокойно
Черемухин.- Может быть, его давно уже и перекрасили.
- Ах ты, проказник! - подхватил хозяин. - Так ты
рассказал нам то, что слышал от сумасшедшего?
- От сумасшедшего?.. Ну, это я еще не знаю! Зорин
никогда мне не признавался, что он сошел с ума; а, напро
тив, уверял меня, что если доктора и смотрители желтого
дома не безумные, так по одному упрямству и злобе не
хотят видеть, что у него вместо правой ноги отличная
гитара.
- Смотри, пожалуй! - вскричал хозяин. - Какую дичь
порет! А ведь сам как дело говорит - не улыбнется! Впро
чем, и то сказать, - прибавил он, помолчав несколько вре
мени,- приятель твой Зорин сошел же от чего-нибудь с ума!
Ну, если в самом деле эта басурманка приходила с того
света, чтоб его помучить?..
- А что вы думаете? - сказал я. - Не знаю, как другие,
а я не сомневаюсь, что мы можем иногда после смерти
показываться тем, которых любили на земле.
- И, полно, братец, - прервал с улыбкою Заруцкий,- да
этак бы и числа не было выходцам с того света!
- Напротив, - продолжал я, - эти случаи должны быть
очень редки. Я уверен, что мы после нашей смерти можем
показываться только тем из друзей или родных наших, к
которым были привязаны не по одной привычке, любили не по
рассудку, не по обязанности, не потому только, что нам с
ними было весело, но по какой-то неизъяснимой симпатии,
по какому-то сродству душ...
- Сродству душ? - прервал Заруцкий.- А что ты разумеешь
под этим?
- Что я разумею? Не знаю, удастся ли мне изъяснить тебе
примером. Послушай! Всякий музыкальный инструмент
заключает в себе способность издавать звуки, точно так же
как тело наше - способность жить и действовать; и точно
так же как тело без души, всякий инструмент, без
содействия художника, который влагает в него душу, мертв
и не может или, по крайней мере, не должен сам собою
обнаруживать этой способности. Теперь не хочешь ли
сделать опыт? Положи на фортепьяно какой-нибудь другой
инструмент, например, хоть гитару, а на одну из струн ее
- небольшой клочок бумаги; потом начни перебирать на фор
тепиано все клавиши одну после другой: бумажка будет
спокойно лежать до тех пор, пока ты не заставишь прозву
чать ноту, одинакую с той, которую издает струна гитары;
но тогда лишь только ты дотронешься до клавиши, то в то
же самое мгновение струна зазвучит, и бумажка слетит
долой; следовательно, по какому-то непонятному сочувствию
мертвый инструмент отзовется на голос живого. Попытайся,
мой друг, изъяснить мне это весьма обыкновенное и, по-
видимому, физическое явление, тогда, быть может, и я рас
толкую тебе, что понимаю под словами: симпатия н сродство
душ.
- Ба, ба, ба! Любезный друг! - сказал Заруцкий, улы
баясь.- Да ты ужасный метафизик и психолог; я этого не
знал за тобою. Вот что! Теперь понимаю: душа умершего
человека с душой живого могут сообщаться меж собою только
в таком случае, когда обе настроены по одному камертону.
- Ты шутишь, Заруцкий,- прервал исправник,- а мне
кажется, что Михаила Николаич говорит дело. Я сам знаю
один случай, который решительно оправдывает его догадки;
и так как у нас пошло на рассказы, так, пожалуй, и я
расскажу вам не сказку, а истинное происшествие. Быть
может, вы мне не поверите, но я клянусь вам честив?, что
это правда.
ДВЕ НЕВЕСТКИ
- В начале 1792 года гусарский полк, в котором я слу
жил корнетом, стоял в Белоруссии, и мой эскадрон занимал
квартиры в местечке, принадлежащем двум братьям, князьям
Лю.....ким. Они жили вместе с своими женами в их
наследственном и великолепном замке. Радушное их обра
щение с русскими офицерами, а более всего веселый образ
жизни, напоминающий роскошное хлебосольство древних
магнатов Польши, вошли в пословицу между нашими офи
церами. Хоть бы князьям Лю.....ким задать такой празд
ник! -говаривали мы всегда, когда хотели похвалить чье-
нибудь угощение.
Изо всех офицеров моего эскадрона я более других был
ими обласкан и в течение двух или трех недель сделался в
их семье совершенно домашним человеком. Обе княгини были
женщины отменно любезные и могли назваться красавицами.
Если б они были родные сестры, то и тогда бы нельзя было
не подивиться их необычайной дружбе; но две невестки,
две хозяйки в одном доме, которые живут душа в душу,-
такая диковинка, какой не всякому удастся на роду своем
увидеть. Нельзя было сказать, чтоб их нравы были
совершенно сходны меж собою; напротив, одна из них, жена
старшего брата, которая называлась Жозефиною, была
самого кроткого характера и даже несколько холодна, а
другая отменно жива и вспыльчива; но, несмотря на это
различие, которое, впрочем, заметно было только в
отношении к другим, никогда ни малейшая досада не
нарушала их семейственного согласия. Жозефина очень
часто разговаривала со мною об этой дружбе.
- Вы не можете себе представить, - сказала она мне
однажды, - какое странное и даже непонятное для нас са
мих чувство мы питаем друг к другу. Говорят, что мы
живем как родные сестры, да это вовсе не то. У меня были
три сестры, я любила их, но совсем другим образом. Когда
я в первый раз увидела Казимиру - так называли меньшую
невестку,-то мне показалось, что что именно и
недоставало для моего благополучия; что иногда в
грустные минуты я тосковала о ней, и хотя решительно
увидела ее тогда в первый раз, но готова была
побожиться, что и черты лица ее, и звук ее голоса, и
даже некоторые, собственно ей принадлежащие, выражения и
привычки давно уже мне знакомы; что мы, не знаю где и
когда, но только непременно и любили друг друга, и жили
вместе. Не правда ли, что это очень странно? А ведь еще
страннее, что Казимира при первой встрече со мною
почувствовала то же самое? Ну вот после этого не верьте
симпатиям! Сколько раз случалось, я задумаю какую-нибудь
новую забаву, хочу сделать ей сюрприз, и что ж?.. Ей
именно то же самое придет в голову. Она затеет
потихоньку от меня какое-нибудь веселье, секретничает,
хлопочет - и вдруг я начну с нею советоваться, каким
образом уладить точно такой же праздник, какой она
хотела дать мне нечаянно. Мы никогда еще не
расставались, и я думаю, что разлука будет для нас
большим несчастием. Мало ли что случается? Одна из нас
может умереть, нам не удастся проститься друг с
другом... О, вы не можете представить, как эта мысль нас
пугает! Правда, мы на этот счет взяли некоторые
предосторожности, - продолжала Жозефина, улыбаясь,
однако ж, вовсе не шутя,- мы связали себя клятвою.
- Клятвою?
- Да. Мы поклялись друг другу, что если судьба при
ведет одну из нас умереть прежде и мы в эту минуту не
будем вместе, то умершая должна непременно, не покидая
еще земли, явиться к той, которая останется в живых.
- Но подумали ли вы,- сказал я также не шутя,- что
исполнение этой клятвы зависит не от вас?
- О, как же! Мы на этот счет взяли свои предосторож
ности. Говорят, что всякая клятва, данная и не
исполненная в здешнем мире, станет в будущем тяготить
нашу душу, то есть мешать ей наслаждаться вполне
блаженством, если она его заслужит, и для того мы
поклялись с условием.
- С условием?
- Да, с условием. Наша клятва должна только иметь силу в
пределах возможного. Nous avons jurй jusqu aux bornes de
possible (Мы поклялись в границах возможного (фр.).
Когда она выговорила эту французскую фразу, которую
повторяю вам от слова до слова, то я не мог удержаться от
смеха - так показалось мне забавным это детское простоду
шие милой Жозефины.
- Ого, княгиня! - сказал я. - Да вы знаете приказный
порядок и взяли все законные предосторожности; теперь,
если одна из вас выполнит свое обещание, так это будет
даже не чудно, потому что свершится в пределах возмож
ного.
- Смейтесь, смейтесь! - прервала Жозефина.- А я уве
рена, что если одна из нас кончит жизнь не на руках у дру
гой, то или мы умрем в одно время, то есть в один час, в
одну минуту, или непременно повидаемся друг с другом
перед нашей земной разлукою.
Муж княгини Казимиры страдал уже несколько лет от
одной хронической болезни, которая, несмотря на старание
лучших медиков тамошнего края, очевидно усиливалась и
могла превратиться в неизлечимый недуг. По общему совету
докторов ему оставалось испытать последнее средство, то
есть ехать за границу и полечиться у иностранных врачей,
а в особенности у знаменитого доктора Франка, который в
то время был в Париже. Как ни тяжело было для княгини
расставаться на долгое время, но необходимость требовала
этой жертвы. На прощанье они еще раз повторили свою
клятву и обещались, не пропуская ни одной почты, писать
друг другу обо всем.
Прошло месяца два; вот в одном из своих писем Казимира
уведомила свою невестку, что она отправляется с больным
своим мужем в Париж. Это известие очень обеспокоило
Жозефину: французская революция становилась час от часу
грознее, и хотя кровь не лилась еще реками, но все застав
ляло думать, что предсказания и догадки европейских жур
налистов, как крики зловещих птиц, не предвещают ничего
доброго. Напрасно Казимира успокаивала своего друга. Ты
не должна за нас бояться, - писала она. - Мы, иностранцы,
будем жить тихо, не станем мешаться в политические дела,
так нас и не заметят в Париже . Все это казалось Жозефине
недостаточной порукою за их безопасность. Меж тем время
шло да шло. Робеспьер, Марат, Лаптой .и сотни других
тигров, представлявших в лице своем великую нацию,
начинали понемногу приучать ветреных французов к кровавым
пиршествам, на которых деспотизм палачей величали
свободою; судом называли человеческую бойню, а народом
французским - шайку разбойников и убийц; и чтоб равен
ство, это слово, не имеющее никакого морального смысла,
сделать хотя физически возможным, предлагали для урав
нения всей нации подрубливать головы тем, которые имели
несчастие родиться повыше других. Но в то же время как
истинные отцы отечества извещали своих сограждан, что они
с родительским сердоболием приискивали все средства, как
бы облегчить страдания умирающих на эшафоте; и посему,
дабы рубить головы и скорее и опрятнее, изобрели
филантропическую машину, которую называли гильотиною.
Жозефина все это читала в журналах, следовательно, не
могла оставаться спокойною. Замечая тоску своей жены,
князь Лю...кий давал беспрестанно праздники, балы, кон
церты - одним словом, употреблял все средства, чтоб рас
сеять ее горесть. На одном из этих балов, на который
съехались к ним человек двести гостей, я заметил, что
Жозефина была скучнее обыкновенного.
- Здоровы ли вы? - спросил я, садясь подле нее в
танцевальной зале.
- А что? - шепнула княгиня.- Разве я кажусь больною?
- А если вы здоровы, так позвольте вам сказать, что вы
вовсе не походите на хозяйку, которая дает такой блес
тящий бал. Взгляните, как все оживлено в этой зале: три
мазурки в одно время!.. Даже старики поднялись, а вы не
танцуете! Да будьте повеселее; ведь этак подумают, что вы
