М.Н. ЗАГОСКИН
ВЕЧЕР НА ХОПРЕ
ВСТУПЛЕНИЕ
Дядюшка моего приятеля Заруцкого, Иван Алексеевич
Асанов - дай бог ему царство небесное,- был старик пре-
добрый. Никогда не забуду я нескольких дней, проведенных
мною под конец осени, помнится, в 1806 году, в его сара
товской деревушке, на Хопре. Как теперь, гляжу на десятка
два крестьянских изб, разбросанных по высокому берегу ре-
ки, на его огромные кирпичные палаты, построенные, на
диво всему Сердобскому уезду, в два этажа, со сводами и с
такими толстыми стенами, что от них, как мячик, отскочило
бы сорокавосьмифунтовое ядро.
Я не был еще знаком с Иваном Алексеевичем, когда
приехал по делам в Сердобск. Имея рекомендательное письмо
к городничему, я остановился у него в доме и тут-то в
первый раз услышал о богатом помещике, отставном секунд-
майоре Асанове. Не проходило дня, чтоб в сердобском
высшем обществе не толковали о его странностях и причу
дах. Городничий, уездный судья, стряпчий - словом, все
власти и первостатейные сановники города Сердобска отно
сились об нем с весьма дурной стороны; одни говорили, что
он нелюдим и гордец, другие называли его полоумным; были
даже добрые люди, которые уверяли, что будто бы он
никогда не ходил к обедне и что в его доме нет ни одного
образа. Правда, капитан-исправник всегда восставал против
этой клеветы, но так как он один изо всего Сердобска
водил хлеб-соль с Иваном Алексеевичем, то никто и не
давал веры его словам. Воля твоя, Дмитрий Иванович,-
говаривал ему часто городничий,- воля твоя, а это что-
нибудь недаром: кто не хочет жить с людьми, у того
совесть не чиста. Добро б он был человек скупой - так
нет! Посмотри, как сорит деньгами! Когда прошлого года
был пожар в слободе и открыли подписку на погоревших
мещан, так он один дал больше, чем все наше дворянское
сословие. Ну, рассудите милостиво, господа, что он, для
экономии, что ль, живет в этой хоперской деревне, в
которой, чай, нет господской запашки и двадцати десятин
во всех полях? Человек он богатый: за ним в одной
Пензенской губернии с лишком тысяча душ. Вот хоть его
Засурская волость: есть к чему руки приложить, десятин по
пятнадцати на душу,- а угольев-то сколько: поемные луга
на Суре, строевой лес, мельница о восьми поставах -
подлинное золотое дно! Не хотелось жить в деревне - Пенза
под боком. Конечно,- прибавлял обыкновенно городничий,
поправляя с важностию свой галстук, - у нас и в Сердобске
общество дворян прекрасное, но ведь Пенза - губернский
город, да еще какой!.. Одна Петровская ярмарка чего
стоит! Публика отличная, просвещенная, благородные
собрания, театр, воксалы, Английский клуб (говорят,
однако же, что он рушился), балы- словом, чего хаешь,
того просишь. А что всего-то лучше, губернатор с вице-
губернатором живут всегда в ладу, сплетней никаких нет,
барыни меж собой никогда не ссорятся, и куда ни сунься,
везде так и режут по-французски. Что и говорить - Пенза-
городок Москвы уголок!
Хотя спи блестящие похвалы губернскому городу Пензе
казались мне всегда несколько преувеличенными, но, не
смотря на это, я разделял сначала безусловно мнение город
ничего. В самом деле, что за охота богатому человеку жить
затворником в бедной деревушке, верстах в тридцати от
уездного города и, по крайней мере, в двадцати от самого
ближайшего соседа, и жить в каком-то заколдованном доме -
так прозвала каменные палаты Ивана Алексеевича сестра
городничего, девица зрелых лет, с лицом несколько уже
поблекшим, но с юной душою и сердцем отменно ро
мантическим: одна она выписывала из Москвы все романы
знаменитой Радклиф и первая известила сердобских жителей
о существовании госпожи Жанлис.
- Вы не можете себе представить,-говорила она мне
однажды,-какой ужас наводит на всех этот старый дом,
которому недостает только башен и подъемного моста, чтоб
походить совершенно на Удольфекий замок или Грасфильское
аббатство. Если б вы знали, сколько рассказывают о нем
чудных и страшных повестей. Говорят, что лет сто
тому назад прежний помещик держал в нем разбойничью
пристань, что глубокие погреба под этим домом завалены
человеческими костями, что по ночам происходят в нем
необычайные явления: слышен громкий стон, и хотя капитан-
исправник уверяет, что будто бы это воет ветер по узким
коридорам и переходам, которых понаделано в доме великое
множество, но он говорит это потому, что живет в ладу с
Асановым. Покойная моя мамушка рассказывала мне пре-
ужасную историю об этом доме; странно только, что я почти
совсем ее забыла, а, кажется, это не так давно; правда, я
была тогда еще совершенным ребенком и, как помню, так
перепугалась, что не могла заснуть всю ночь. В этом
рассказе есть разбойники, мертвецы и какой-то ночной
поезд; мамушка божилась мне, что это не сказка, а быль и
что во всем здешнем уезде нет ни одного старика, который
не знал бы эту повесть со всеми ее подробностями. Говорят
также, что будто бы от времени до времени то же самое,
что случилось некогда ночью в этом нечистом, закол
дованном доме, повторяется и теперь, а особливо с тех
пор, как нынешний помещик переехал в него жить.
- А разве до Ивана Алексеевича Асанова никто в нем не
жил? - спросил я сорокалетнюю сестрицу городничего,
которая так еще недавно была ребенком.
- Да, никто. Лет двадцать сряду все двери и окна на
глухо в нем были заколочены.
Ну, жаль, что Иван Алексеевич незнаком со мною ,-
думал я, очень часто слушая все эти рассказы и толки.
Стыдно признаться, а грех утаить, я всегда был смертель
ный охотник до страшных историй и не только верю, но даже
не сомневаюсь в существовании колдунов, привидений и
мертвецов, которые покидают свои могилы, так же как и
огненных змеев, которые летают к деревенским вдовушкам и,
рассыпаясь над кровлями изб, являются к ним в виде покой
ников, о коих они тоскуют. Я скорее посумнюсь, что Киев
был столицею великого князя Владимира, чем поверю, что в
нем никогда не живали ведьмы, и, признаюсь, пиитический
Днепр потерял бы для меня большую часть своей прелести,
если бы я не верил, что русалки и до сих пор выходят из
лесов своих поплескаться и поиграть при свете луны в его
чистых струях, что они, как рассказывает один из наших
поэтов:
То в восторге юной радости Будят
песнями брега; Иль е беспечным
смехом младости Ловят месяца рога
На пучине серебристые. Или плеском
быстрых рук Брызжут радуги
огнистые, Резвятся в волнах - и
вдруг Утопают, погружаются В свой
невидимый чертог...
Не могу описать, какое неизъяснимое наслаждение
чувствую я всякий раз, когда слушаю повесть, от, которой
волосы на голове моей становятся дыбом, сердце замирает и
мороз подирает по коже. Пусть себе господа ученые, эти
холодные разыскатели истины, эти Фомы неверные, которые
сомневаются даже в том, что лешие обходят прохожих и что
можно одним словом изурочить человека, смеются над моим
легковерием; я не променяю на их сухие математические
выводы, на их замороженный здравый смысл мои детские, но
игривые и теплые мечты. Одно только меня всегда огорчало:
несмотря на русскую пословицу, что на охотника зверь
бежит , во всю жизнь мою не удавалось мне видеть ничего
чудесного, и даже все колдуны, с которыми я встречался,
как будто на смех, были самые обыкновенные обманщики и
плуты. Я наверное знаю, что многие, смотря в два зеркала,
поставленные одно против другого, видят и бог весть что,
а я смотрел однажды до тех пор, пока мне сделалось дурно
н в глазах позеленело, а не видел ничего, кроме
бесконечной перспективы и какого-то туманного пятна,
которое, как открылось после, было не что иное, как
простое черное пятно на зеркале. Уж я ли, кажется, не
старался все испытывать! Года два тому назад ходил в Ива
нов день ночью в лес подкараулить, как цветет папоротник,
но, когда время стало подвигаться к полуночи, на меня на
пал такой страх, что я пустился бежать без оглядки и хотя
слышал позади себя необычайный шум и свист, но не могу
сказать наверное, нечистая ли сила это проказила, или
просто гудел ветер по лесу. В другой раз, когда я жил еще
в степной моей деревне, я решился идти в полночь на
кладбище. Авось,- думал я,- хоть один мертвец вылезет из
своей могилы прогуляться по церковному погосту . И в
самом деле, когда я подошел к кладбищу, то увидел между
могил что-то похожее на мертвеца в белом саване. Ах, как
забилось мое сердце от страха и удовольствия! Каким
приятным холодом обдало меня с головы до ног, как
подкосились подо мною колени! И теперь вспомнить не могу
без восторга об этой ужасной и восхитительной минуте.
Крестясь и творя молитву, я пустился бежать домой,
бросился на мою постель и всю ночь то бредил, как в
горячке, то дрожал, как в лихорадке. Итак,- думал я,
задыхаясь от радости,- этот безвестный мир существует в
самом деле; мертвецы бродят по ночам около могил; души
усопших посещают землю, и все то, что господа педанты
называют суеверием, обманом, белой горячкою, есть
истина . И что ж, любезные читатели, как вы думаете, чем
все это кончилось? На другой день я стал рассказывать о
сем приключении бурмистру моему Федоту; этот негодяй
засмеялся и сказал мне:
- Вы напрасно изволили перепугаться, сударь, ведь это
шатался по кладбищу староста Тихон, он болен горячкою и
прошлую ночь выбежал из избы в то время, как все спали.
- Как! - вскричал я.- Так это был не мертвец?
- И, батюшка барин,- отвечал Федот, скривя свою
безобразную харю,- какие нынче мертвецы! Ведь в старину
народ был глуп: всему верили, а теперь и малого ребенка
не испугаешь этими бабьими сказками.
Бабьими сказками!! Вся кровь моя взволновалась, я
затопал ногами, закричал - и если б этот вольнодумец
Федот не ушел из моего кабинета, то непременно вцепился
бы ему в бороду. Да и как было не взбеситься? Подумаешь,
господи боже мой! Добро бы в Петербурге или в Москве, а
то и в деревнях уж стали умничать!
После всего сказанного мною читатель может себе пред
ставить, желал ли я познакомиться с Иваном Алексеевичем
Асановым; но никто, даже сам капитан-исправник, не брался
привезти меня к нему в деревню, и я начинал терять уж всю
надежду, как вдруг одним утром, проходя базарную площадь,
увидел, что кто-то едет в дорожной коляске, глядь поближе
- старинный мой приятель и сослуживец, Заруц- кий. Мы
вскрикнули оба в один голос, экипаж остановился, Заруцкий
из него выскочил, и пошли расспросы:
- Откуда бог несет?
- В деревню, к дяде. А ты как здесь?
- По делам.
- Поедем вместе со мною. Я познакомлю тебя с дядюшкою,
он старик предобрый.
- Нет, милый, не могу; мне надобно много еще хлопотать
по моему делу.
- Поедем, братец, ведь это близехонько, верстах в два
дцати отсюда, на Хопре...
- Верстах в двадцати!.. На Хопре?.. А как зовут твоего
дядю?
- Иваном Алексеевичем...
- Асановым?
- Да.
- О! Если так... едем, мой друг!
- Ты знаком с ним?
- Нет, но я так много о нем наслышался... Подожди! Я
сейчас заверну домой, возьму с собой узелок, прибегу
назад, и катаем!
Как сказано, так и сделано - через четверть часа я
сидел уж подле Заруцкого в венской его коляске, которая,
покачиваясь на гибких рессорах, понеслась, как из лука
стрела, по кочкам и колеям проселочной дороги. Сначала
ретивые кони рвались один перед другим; но, пробежав
верст двадцать, стали призадумываться и наконец,
поднявшись с трудом на крутую гору, пошли смиренным
