сказала мне Матушка. - И потом, если ты хочешь разрушить то, что задума-
ли против тебя, не теряй зря времени".
Стоя на тротуаре около вокзала, я прежде всего достала билет на тот
самолет, на котором я никогда не летала. Оглядываясь по сторонам, я рву
его на мелкие клочки. Чтобы подбодрить себя, я твержу, что мой след дав-
но уже потерян, но я убеждена в обратном. Мне даже кажется, будто я
чувствую на себе чей-то неподвижный, беспощадный взгляд.
И снова "тендерберд", в последний раз. "Не возвращайся туда", - умо-
ляет Матушка. Я проезжаю по иллюминированным улицам, по площадям, на ко-
торых идут праздничные гулянья. Придется снова спросить дорогу на
Вильнев. В зеркальце машины я наблюдаю за автомобилями, которые едут
сзади. Музыка и толпа действуют на меня успокоительно. Пока я среди лю-
дей, мне ничто не угрожает, в этом я уверена.
В Вильневе тоже танцы. Я останавливаюсь у того же бистро, где была
днем. Там я покупаю большой конверт из простой бумаги и почтовую марку.
Затем возвращаюсь в машину и среди праздничной суматохи пишу несколько
слов на случай, если я умру. Заклеив конверт, я адресую его себе, на
улицу Гренель. На площади я опускаю его в почтовый ящик. Мне страшно, но
сквозь толпу никто за мной не крадется.
Бесконечное шоссе Аббей, поворот за поворотом. Но теперь я неотступно
вижу за собой две фары. Ворота все еще раскрыты. Я останавливаюсь в ал-
лее. Тушу огни. Фары проплывают мимо и удаляются. Я жду, пока мое сердце
перестанет бешено стучать. Еду по аллее дальше. Останавливаюсь у дома -
в нем темно. Проверяю, не оставила ли что-нибудь из своих вещей в маши-
не. Тщательно вытираю косынкой руль и приборный щиток. Я покидаю Стреми-
тельную птицу с таким же щемящим чувством, с каким уезжала на ней из Ор-
ли, - горло сжимается, я с трудом двигаюсь. "Не ходи туда. Дани, не хо-
ди! - умоляет Матушка. Но я должна пойти, я должна хотя бы сорвать со
стены фотографию, забрать свои вещи. Я вхожу. Зажигаю в прихожей свет.
Сейчас уже не так страшно. Закрываю за собой дверь. Даю себе пять минут
на то, чтобы привести все в порядок и уйти. Перевожу дыхание.
В тот момент, когда я готова переступить порог комнаты, где находится
кожаный диван, я слышу какой-то шорох. Я не кричу. Даже если бы я захо-
тела крикнуть, ни один звук не вырвался бы из моей груди. Свет горит у
меня за спиной. Впереди - огромная черная яма. "Ружье, - напоминает мне
Матушка. - Ты оставила его на диване. Если он не зажигал света, то он
его еще не заметил".
Парализованная, онемевшая, я застываю на месте, мои ноги словно нали-
лись свинцом. Снова шорох, уже гораздо ближе. "Дани, Дани, ружье! - кри-
чит Матушка. Я тщетно пытаюсь вспомнить, в каком углу стоит диван. Я
бросаю на пол сумочку, чтобы освободить здоровую руку. Совсем рядом я
слышу чье-то дыхание, прерывистое дыхание загнанного зверя. Я должна
достать...
РУЖЬЕ
Я сел в свою машину. Поехал в квартал Монморанси. Дом был незнаком
мне. Дверь открыла Анита. Она плакала. Она сказала, что выстрелила из
ружья в одного человека. Сказала, что, возможно, он еще жив, но у нее не
хватит смелости посмотреть. Я спустился в подвал. Он был оборудован под
тир. Там висели пробковые мишени. Тяжелым шагом я шел по подвалу. Я ведь
вообще человек тяжеловесный. Я хожу, как и разговариваю. Все принимают
это за уверенность. Но дело не в том, просто в таком темпе течет в моих
жилах кровь.
Я увидел лежащего на полу мужчину и рядом с ним - ружье. Я хорошо
разбираюсь в оружии. Когда-то сам слыл недурным охотником. Это был вин-
честер калибра 7,62 мм с нарезным стволом. Начальная скорость пули - бо-
лее семисот метров в секунду. Значит, он не мог быть жив. Если бы одна
из попавших в него пуль угодила ему в голову, она бы снесла ее начисто.
Прежде всего я осмотрел ружье. Я потерял всякую надежду, нормальная
жизнь не вернется. Да я уже и не знаю, что такое нормальная жизнь. Если
бы Анита стреляла из автоматического оружия, я тотчас бы вызвал полицию.
Мы заставили бы их поверить в несчастный случай. Но на винчестере затвор
переводится с помощью спусковой скобы. Ее нужно передергивать перед каж-
дым выстрелом. Вы, должно быть, видели это в ковбойских фильмах, Дани.
Вы, должно быть, видели, как красавец киногерой наповал косит красноко-
жих. И Анита тоже видела и потому, верю, справилась с затвором. Она
выстрелила три раза. В несчастный случай никто не поверит.
Я посмотрел убитого. Я знал его. Его звали Морис Коб. Мы не раз
встречались на приемах. У него в двух местах оказалась прострелена
грудь. Я распахнул его халат, чтобы взглянуть на раны. Анита стреляла в
упор. Осмотревшись, я увидел, куда попала третья пуля - на бетонной сте-
не рядом с трупом виднелась маленькая черная черточка. В углу я нашел
кусочек расплющенного свинца. Я положил его себе в карман.
Анита продолжала плакать, все время как-то нелепо икая. Я спросил,
почему она убила этого человека. Она ответила, что уже много лет была
его любовницей, а теперь он отверг ее. Она знала его еще до нашей же-
нитьбы. Я ударил Аниту по лицу. Она отлетела к стене. Красное платье и
нижняя юбка задрались ей на голову, и она трясла ею, чтобы высвобо-
диться. Я увидел ее обнаженные ноги у края трусиков. Это привело меня в
еще большее бешенство. Я схватил ее одной рукой за волосы, а другой за
платье, поставил на ноги и снова ударил. Она умоляла о пощаде. Я опять
поднял ее и ударил наотмашь. Я долго смотрел, как она лежит у моих ног,
уткнувшись лбом в пол. Даже в полуобморочном состоянии она продолжала
плакать. Я взял ее под мышки и заставил подняться по лестнице. Из носа у
нее текла кровь. Так я дотащил ее до комнаты, где вы потом печатали на
машинке. Втолкнул в кресло и открыл дверь в соседнюю комнату, чтобы при-
нести воды. Там, на стене, я увидел фотографию обнаженной Аниты. Я долго
плакал, прислонившись к этой стене. Я думал о своей маленькой дочке. Вся
моя жизнь в ней. Вы должны понять меня, Дани. С тех пор как она роди-
лась, я наконец познал безграничную, безраздельную привязанность, совер-
шенно фанатическую, познал всепоглощающее чувство. И, чтобы защитить
прежде всего свою дочь, Дани, я решил убить вас. Это главное, что вы
должны понять, в этом вся суть.
Мой выбор объясняется тем, что я знаю о вас. Я наблюдаю за вами го-
раздо дольше, чем вы думаете. Я наблюдаю за вами с того самого дня, ког-
да впервые увидел вас, - вы пришли в агентство подписать контракт. Мне
помнится - хотя, может, я и ошибаюсь, - на вас было очень светлое золо-
тистого цвета платье, как ваши волосы. Вы показались мне красивой, даже
волнующей. Я вас ненавидел. Ведь я очень осведомленный рогоносец, Дани.
Мне известны все "забавы" моей жены до нашей свадьбы в той квартирке на
улице Гренель, куда я вместе с вами поднялся в пятницу вечером. Мне из-
вестно все о тех молодчиках, постройнее и посмазливее меня, для которых
она раскорячивалась, и даже о том, что однажды двое подонков развлека-
лись с нею на вашей постели на пару и сумели довести ее до экстаза, чего
мне от нее никогда не добиться. Хотя она призналась мне в этой гнусности
много позже, под тумаками, как она в конце концов всегда во всем призна-
ется. Я знал, что вы предоставляли Аните свою квартиру и этим спо-
собствовали ее падению. И тем ненавистнее был мне ваш вид добропорядоч-
ной девушки, которой нечего стыдиться. Для меня вы являлись постоянным
напоминанием о том, что мне хотелось забыть, вы неизменно присутствовали
в тех моих чудовищных сновидениях, которые порождали мою ревность. Вы
были для меня монстром.
Я всегда украдкой наблюдал за вами, Дани. Тайком, но жадно.
Я смотрел, как вы орудуете левой рукой. Мне всю жизнь казалось, что
левши сумасшедшие, злые и скрытные, как и те, кто грызет ногти. Вы,
должно быть, при встречах со мной страшно потешались в душе, вспоминая о
тех подонках, которые переспали с Анитой, о тех мерзостях, к которым они
ее склоняли. И я сходил с ума. Она, конечно же, продолжала изменять мне,
и вы, вероятно, об этом знали. Она, несомненно, рассказывала вам о лю-
бовных утехах, как они разнообразны, и говорила, что в этих делах я
просто щенок, толстый неумелый щенок. У меня не было власти над вами, но
я мечтал, чтобы вас тоже втоптали в грязь, чтобы исчезла наконец удиви-
тельная гармония ваших черт, ваших слов, вашей походки.
О той отвратительной истории, перед которой меркнет все остальное, я
узнал в прошлом году. Как-то поздно вечером мы с Анитой встретили в рес-
торане одного молодого человека ее возраста, хилого и самовлюбленного,
как все они. С тех пор как я женился на Аните, я ненавижу всех молодых
мужчин. Я без малейших угрызений совести передушил бы их собственными
руками, если бы мог сделать это безнаказанно. Всех до единого. Или же
заставил бы остальных мужчин относиться к ним как к публичным девкам.
Для меня нет большей радости, чем узнать, что какой-нибудь актер, кото-
рого Анита или самая глупейшая машинистка из агентства считает неотрази-
мым, оказался жалким педерастом. Я убежден, что актеры все таковы, ведь
они добровольно становятся всеобщим достоянием. Увидев этого парня, Ани-
та побелела. Рука, которую она протянула ему, дрожала, и голос ее, когда
она сказала ему несколько слов, тоже дрожал. Мы начали ужинать. Он сидел
с компанией за другим столиком, и я видел, как он смеялся, ерзал на сво-
ем стуле, то и дело исподтишка бросая взгляд в нашу сторону, на Аниту.
Оставив ужин почти нетронутым, я расплатился. Отвел Аниту в машину, ко-
торая стояла на улице Кантена Бошара, почти напротив кино, где мы перед
этим смотрели веселую картину для грустных людей, и там избил ее. Она
рассказала мне о том майском вечере, еще до нашей женитьбы, когда она
напилась вместе с вами и двумя молодыми людьми - один из них был этот
самый тип из ресторана. Она рассказала мне, что, выйдя ночью из очеред-
ного кабака, вы все отправились на вашу квартиру, чтобы выпить еще по
стаканчику. Рассказала, как в то время, как она с уже задранной юбкой
миловалась с одним мерзавцем - не с тем, что был в ресторане, а с дру-
гим, - этот домогался того же от вас. Как вы обругали ее, убежали из
собственной квартиры, бросив ее там одну. Она твердила сквозь рыдания, и
я знал, что она не лжет: "Я совсем потеряла голову, я не соображала, что
делаю. Дани не пьет, не путается с мужчинами, она кичится своей доброде-
телью, тем, что ей никто не нужен, и предает тебя при первом же случае.
Она ни на миг не задумалась обо мне, понимаешь, просто ушла, а я была
пьяна, вдребезги пьяна". Я отправил Аниту домой на такси, а сам вернулся
в ресторан. Парень был еще там. Я дождался его на улице и своей обычной
неторопливой походкой пошел метрах в ста за ним, по Елисейским полям. Он
не видел меня. С ним была блондиночка, влюбленная, как все вы. Он повел
ее пешком к себе, на улицу Ла Боэси. Они то и дело останавливались, что-
бы похихикать у какой-нибудь витрины с погашенными огнями, или бесстыдно
целовались на глазах у поздних прохожих. Я настиг их в подъезде дома,
куда они вошли. Сперва я ударил его, потом ее. Она упала без памяти, не
успев ни оправиться от удивления, ни закричать. Я поднял ее на руки, а
его - он еле стоял на ногах - подтолкнул к лестнице. Я поклялся приду-
шить его, если он позовет кого-нибудь на помощь. Совершенно растерявший-
ся от страха, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я по-
ложил белокурую девицу на пол и запер дверь. Я опять принялся избивать
парня, который начал было пререкаться. Держа за борт разодранного пиджа-
ка, я притиснул его к стене и бил не помня себя то одной рукой, то дру-
гой. Потом, уже совсем не соображая, что делаю, я одним рывком, разод-
рав, сдернул с него брюки и трусы в цветочек и потащил в соседнюю комна-
