Себастьян Жапризо
Дама в автомобиле в очках и с ружьем
Изд. "Орлов и сын", Москва, 1992 г.
OCR Палек, 1998 г.
ДАМА
Я никогда не видела моря.
Перед моими глазами, совсем рядом, словно морская гладь, рябит выст-
ланный черными и белыми плитками пол.
Мне так больно, что кажется, будто это пришла моя смерть.
Но я жива.
В тот момент, когда на меня набросились - я не сумасшедшая, на меня
действительно кто-то набросился или что-то обрушилось, - я подумала: я
никогда не видела моря. Вот уже несколько часов меня не оставляет страх.
Страх, что меня арестуют, страх перед всем. Я придумала целую кучу иди-
отских оправданий, и самым идиотским из них было то, что мелькнуло у ме-
ня в голове в эту минуту: не причиняйте мне зла, на самом деле не такая
уж я скверная, просто мне хотелось увидеть море.
Еще я помню, что закричала, закричала что было мочи, но крик этот так
и не вырвался из моей груди. Кто-то отрывал меня от пола, душил.
Продолжая вот так беззвучно кричать, кричать, кричать, я еще подума-
ла: нет, этого не может быть, просто меня мучит какой-то кошмар, сейчас
я проснусь у себя в комнате, настанет утро.
А потом произошло вот что.
Заглушая во мне мой крик - я отчетливо услышала этот звук! - раздался
хруст кости: это ломали мою руку, да, да, мою руку.
Боль не красная и не черная. Боль-это колодец слепящего света, су-
ществующий только в нашем сознании. Но все же вы в него падаете.
Прохладные плитки пола освежают мне лоб. Должно быть, я снова потеря-
ла сознание.
Не шевелиться. Главное - не шевелиться.
Я вовсе не лежу на полу, а стою на коленях, прижав к животу горящую
словно в огне левую руку, я согнулась пополам от боли, я пытаюсь унять
ее, но она пронизывает плечи, затылок, поясницу.
Сквозь рассыпавшиеся по лицу волосы я вижу, как прямо перед моими
глазами по белой плитке ползет муравей. Дальше тянется вверх что-то се-
рое, по-видимому сток умывальника.
Не помню, чтобы я снимала очки. Наверное, они упали, когда меня пота-
щили назад, зажав мне рот, чтобы заглушить мой крик. Нужно найти очки.
Сколько же времени я стою вот так, на коленях, в этой полутемной ка-
морке шириной в два и длиной в три шага? Никогда в жизни я не падала в
обморок. То, что случилось сейчас, - это даже не провал в сознании, а
всего лишь трещинка в нем.
Если бы я находилась здесь давно, там, на станции техобслуживания,
кто-нибудь забеспокоился бы... Я стояла перед умывальником, мыла руки.
Правая рука - я сейчас приложила ее к щеке - еще влажная.
Нужно найти очки, нужно встать.
Когда я резко, слишком резко, поднимаю голову, пол перед моими глаза-
ми встает дыбом, я боюсь, что снова потеряю сознание, но вдруг все сти-
хает - и шум в ушах, и даже боль. Теперь она сосредоточилась в левой ру-
ке, я не смотрю на нее, но чувствую, что она сильно распухла и стала
словно каменная.
Надо ухватиться правой рукой за раковину и встать.
Ну, вот я и стою. Перед моими глазами в зеркале вместе со мною кача-
ется мое туманное отражение, и мне кажется, что время возобновило свой
бег.
Я знаю, где я: в туалете станции техобслуживания на шоссе в Аваллон.
Я знаю, кто я: идиотка, скрывающаяся от полиции. Лицо в зеркале, к кото-
рому я приближаю свое лицо так близко, что чуть ли не касаюсь его, ско-
ванная болью рука, которую я подношу к глазам, чтобы посмотреть на нее,
слеза, стекающая по щеке и падающая на эту руку, тяжелое дыхание в ка-
кой-то щемящей тишине - все это я.
Войдя сюда, я положила сумку на полочку под зеркалом, в которое сей-
час смотрюсь. Сумка на месте.
Я с трудом, помогая себе зубами, открываю ее правой рукой и ищу вто-
рую пару очков, ту, в которой я печатаю на машинке.
Мое отражение в зеркале стало отчетливым, и я вижу свое плачущее, в
грязных потеках, искаженное страхом лицо.
Я больше не осмеливаюсь смотреть на левую руку и прижимаю ее к себе,
к перепачканному белому костюму.
Входная дверь закрыта. А ведь когда я вошла, я оставила ее распахну-
той.
Нет, я не сумасшедшая. Я остановила машину. Попросила заправить ее. Я
хотела причесаться и вымыть руки. Мне указали на белый домик, стоявший
поодаль. Внутри было слишком темно для меня, и я не закрыла за собой
дверь. Не знаю, случилось ли это сразу или я успела причесаться. Помню
только, что я отвернула кран и что вода была холодная... Да, конечно же,
я причесалась - я в этом уверена! - и вдруг, словно порыв ветра, кто-то
возник за моей спиной, я не знаю кто, какое-то страшное чудовище. Меня
приподняло над полом, я кричала изо всех сил, но из моей груди не вырва-
лось ни единого звука, и не успела я понять, что со мной произошло, как
страшная боль, пронзившая мне руку, сокрушила все мое существо, и я ока-
залась на коленях, одна.
Нужно проверить сумку.
Деньги на месте, в фирменном конверте нашего агентства. У меня ничего
не украли.
Нелепо. Невероятно.
Я пересчитываю деньги, сбиваюсь, начинаю считать снова, и у меня ле-
денеет сердце: меня не хотели ограбить, хотели только одного - я сошла с
ума, я сойду с ума! - сломать мне руку.
Я смотрю на нее, на раздувшиеся посиневшие пальцы, и вдруг не выдер-
живаю: валюсь на умывальник, снова падаю на колени и начинаю выть. Я бу-
ду выть как зверь до скончания века, я буду выть, рыдать и биться до тех
пор, пока кто-нибудь не придет сюда и я не увижу дневной свет.
С улицы до меня доносятся чьи-то торопливые шаги, скрип гравия, голо-
са.
Я продолжаю выть.
Дверь резко распахивается, и в каморку врывается ослепительный день.
Яркое июльское солнце все на том же месте, над холмами. И люди, что
входят сейчас, склоняются надо мною и говорят все разом, - те же самые,
кого я видела, когда вышла из машины. Я узнаю их: это хозяин станции те-
хобслуживания и два владельца автомобилей, судя по всему, местные жите-
ли, которые, видно, тоже подъехали сюда заправиться.
В то время как мне помогают подняться, а я безудержно плачу, мой мозг
сверлит одна глупая мысль: а ведь вода в умывальнике все течет. Только
сейчас я услышала этот звук. Я хочу закрыть кран, я хочу это сделать.
Все с недоумением смотрят на меня, ничего не понимая. Ни того, что я
не знаю, сколько времени нахожусь здесь. Ни того, что у меня две пары
очков: протягивая мне те, что валялись на полу, они раз десять требуют
подтверждения, что это мои очки, действительно мои. "Успокойтесь, ну ус-
покойтесь же", - твердят они, принимая меня за сумасшедшую.
На улице так светло, так спокойно, все предметы до того ужасающе ре-
альны, что я сразу же перестаю плакать. Самая обыкновенная станция те-
хобслуживания. Заправочные колонки, посыпанные гравием дорожки, белое
здание с наклеенной на окно крикливой рекламой, живая изгородь из бе-
ресклета и олеандра. Шесть часов вечера, летнего вечера. Как же я могла
кричать, кататься по полу?
Машина стоит на том самом месте, где я ее оставила. При взгляде на
нее прежний страх, который как бы затаился во мне в тот момент, когда
это произошло, вновь охватил меня. Сейчас меня начнут расспрашивать, от-
куда я еду, что я натворила, я буду нести всякую околесицу, и они дога-
даются о том, что я скрываю.
У порога конторы, к которой меня ведут, в ожидании стоят женщина в
синем фартуке и девочка лет шести-семи. На их лицахтень беспокойства, но
больше - любопытства, как будто здесь происходит что-то занимательное.
Вчера вечером, как раз в это время, другая девочка, с длинными распу-
щенными волосами, прижимая к себе куклу, вот так же смотрела, как я
приближаюсь к ней. И вчера мне тоже было стыдно. Я даже не знаю - чего.
Впрочем, нет, знаю. Прекрасно знаю. Я не могу вынести детского взгля-
да. За ним всегда стоит другая девочка - я сама, какой я была когда-то,
- и эта девочка смотрит на меня.
Море.
Если дело обернется для меня плохо, если меня арестуют и мне придется
доказывать - как это говорят? - свое алиби, давать объяснения, то начать
нужно именно с моря.
Конечно, это будет не вся правда, но я стану говорить долго, не пере-
водя дыхания, говорить со слезами в голосе, я изображу себя жертвой на-
ивной, грошовой мечты. Для большей убедительности я что-нибудь приплету:
приступы раздвоения личности, алкоголиковпредков или же что ребенком я
упала с лестницы. Я хочу опротиветь тем, кто будет меня допрашивать, я
хочу утопить их в потоке сентиментальных небылиц.
Я скажу им: я не ведала, что творю, это была и я и не я, понимаете?
Просто я подумала: вот подходящий случай увидеть море. Значит, оно и ви-
новато.
Мне, конечно, возразят: если мне, мол, так хотелось увидеть море, я
давно могла это сделать. Достаточно было купить билет на поезд и по при-
езде остановиться в пансионате "Палава-ле-Фло". Ведь другие именно так и
поступают, и ничего - выдерживают, на то и существует оплаченный отпуск.
А я отвечу им, что не раз хотела это сделать, но у меня ничего не вы-
ходило.
Кстати, это правда. Вот уже шесть лет я каждый год пишу в различные
туристические компании, в гостиницы, мне присылают проспекты, я начинаю
приглядывать в витринах магазинов купальные костюмы. Однажды я даже чуть
было не протянула руку - так протягивают руку к звонку, но не нажимают
его, - чтобы записаться в какой-то клуб организованного отдыха. Две не-
дели у моря на Балеарских островах, дорога в оба конца самолетом, и, ко-
нечно, осмотр Пальмы, оркестр, тренер по плаванию и яхта, закрепленные
за вами на все время вашего отдыха, хорошая погода, гарантированная
"Юнион-Ви", и еще масса всяких соблазнов, так что от одного чтения прос-
пекта уже покрываешься загаром. Но почему-то, сама не могу объяснить по-
чему, каждый отпуск я провожу так: первую половину в главной (и
единственной) гостинице Монбриана, департамент Верхняя Луара, а вторую -
неподалеку от Компьена, у моей школьной подруги, которая живет там "с
собственным мужем" и глухой свекровью. И мы играем в бридж.
И это вовсе не потому, что я человек привычки или страстно люблю кар-
ты. И не потому, что чрезмерно застенчива. Наоборот, нужно обладать чер-
товским нахальством, чтобы потчевать знакомых рассказами о своих похож-
дениях в Сен-Тропезе, на Лазурном берегу, когда в действительности возв-
ращаешься всего-навсего из Компьенского леса. Так что я не знаю, в чем
дело.
Я ненавижу тех, кто видел море, ненавижу тех, кто его не видел, и мне
кажется, что я ненавижу весь мир. Вот и все. Пожалуй, я ненавижу и себя.
Если это что-нибудь объясняет, пусть будет так.
Зовут меня Дани Лонго. Вернее, Мари Виржини Лонго. Но когда я была
маленькой, я выдумала себе имя Даниель. Я вру с тех пор, как дышу. Сей-
час-то Виржини нравится мне больше, но разве добьешься, чтобы это поняли
другие? Дудки!
По документам мне двадцать шесть лет, по умственному развитию-один-
надцать-двенадцать, рост метр шестьдесят восемь, волосы довольно свет-
лые, вдобавок я каждый месяц обесцвечиваю их тридцатипроцентной пере-
кисью водорода; я не уродлива, но ношу дымчатые очки, чтобы скрыть свою
близорукость, - это моя уловка, хотя все давно раскусили меня, идиотку,
- и единственное, что я умею делать наиболее прилично, это молчать.
Кстати, я никогда ни с кем не заговариваю, разве что попрошу передать
мне соль. Дважды я нарушила свое правило, и в обоих случаях это ни к че-
му хорошему не привело. Ненавижу людей, которые не понимают с первого
раза, что с ними не хотят иметь дело. Ненавижу себя.
Я родилась во Фландрии, в поселке, о котором у меня сохранилось лишь
одно воспоминание-запах смешанного с грязью угля, который разрешают под-
бирать возле шахты женщинам. Мой отец - итальянский эмигрант, он работал
на железнодорожной станции - погиб, когда мне было два года, под ваго-
ном, из которого перед этим украл ящик английских булавок. Я думаю, он
просто не разглядел надпись на ящике - ведь близорукость я унаследовала
