центом: "С таким мотором вы, небось, гоните вовсю". Я в знак согласия
тряхнула головой. Он сказал, что в таком случае мы, к сожалению, никогда
больше не встретимся. Когда я тронулась с места, он открыл дверцу своего
грузовика и забрался в кабину. Помахав мне рукой, он крикнул: "Если
встретимся, я вам его верну". Он что-то держал в руке, но я была уже
слишком далеко, чтобы разглядеть, что именно. Я догадалась только тогда,
когда посмотрела на ветровое стекло. Он ухитрился стащить у меня букетик
фиалок.
После Оксера я свернула на шоссе, где еще велись дорожные работы, и
погнала по нему. Я и сама не ожидала от себя такой прыти. Южнее Аваллона
я снова выехала на автостраду N 6. Солнце уже стояло не так высоко, но
жара еще не спала. А мне почему-то было холодно. Голова у меня была пус-
тая и гудела. Наверное, от возбуждения, от страха, который я испытывала,
все сильнее и сильнее нажимая босой ногой на акселератор. Думаю, этим же
объясняется и то преувеличенное значение, какое я придала небольшому
происшествию, которое случилось вскоре. Если меня станут допрашивать, о
нем не следует даже упоминать. Это только собьет всех с толку, они поду-
мают, что у меня не все дома, и перестанут верить моим словам.
Это произошло в первой же деревушке, которую я проезжала, свернув с
автострады. Верно, мне она показалась знакомой. Совершенно верно. Но
ведь любая деревня с рядом серых домов, с уходящей в синее небо коло-
кольней, с холмами на горизонте, с летним солнцем, которое вдруг ударяет
тебе прямо в лицо, когда ты выезжаешь на длинную улицу - такую длинную,
что у меня заболели глаза и я остановилась на две минуты, - любая такая
деревня создала бы у меня впечатление, что я уже здесь бывала, но бывала
давно, очень давно, слишком давно, чтобы можно было вызвать в памяти ка-
кую-нибудь связанную с нею подробность или чье-то имя.
У двери кафе, узкой, похожей на темную щель двери, на складном
стульчике сидела худая старуха с изможденным лицом в черном фартуке. Ос-
лепленная солнцем, я ехала очень медленно, но что-то вдруг словно под-
толкнуло меня вернуться. Я увидела, что старуха машет мне рукой, зовет
меня. Я остановилась у тротуара. Женщина, с трудом передвигая ноги, мед-
ленно приближалась ко мне. Я вышла из машины. Говорила она громко, хрип-
лым, свистящим голосом астматика, и я с трудом ее понимала. Она сказала,
что утром я забыла у нее свое пальто. Помню, что в руке она держала зе-
леные стручки гороха, а когда она сидела, у нее на коленях стояла кор-
зинка. Я ответила, что она ошибается, я не забывала у нее никакого
пальто хотя бы потому, что я никогда не была здесь. Но она стояла на
своем: утром она мне подала кофе и бутерброды и она тогда уже поняла,
что я не в себе, и ни капельки не удивилась, обнаружив после моего ухода
на спинке стула мое пальто. Я сказала, конечно, большое спасибо, но это
ошибка, и поспешно села в машину.
Она внушала мне страх. Ее глаза с какой-то злобой скользили по моему
лицу. Она двинулась за мной. Она вцепилась своей морщинистой темной ру-
кой с узловатыми пальцами в дверцу машины. Она твердила, что я пила у
нее кофе и ела бутерброды, пока на станции техобслуживания "обихаживали"
мою машину.
Я никак не могла вставить ключ в замок зажигания. Помимо своей воли я
принялась оправдываться: утром я была в Париже, Бог знает в скольких ки-
лометрах отсюда, она просто спутала две похожие машины. Ее ответ, сопро-
вождаемый отвратительной старческой улыбкой, был ужасен или, во всяком
случае, в ту минуту показался мне ужасным:
- Машину-то обихаживали, я ее даже не видела, а вот вас-то я видела.
Не знаю, что на нее нашло, но я оторвала ее руку от дверцы, крикнула,
чтобы она оставила меня в покое, что я ее не знаю, что она меня никогда
и в глаза не видела и пусть не плетет, будто она видела меня, никогда,
никогда... Тут до меня дошло, что мой крик могут услышать и другие жите-
ли деревни. Кое-кто уже смотрел в нашу сторону. Я уехала.
Вот так. Все это произошло четверть часа назад, может, чуть меньше. Я
поехала прямо, стараясь думать о Матушке, о чем-нибудь успокоительном, о
своей квартире, о море. Но не смогла. По левую сторону дороги я увидела
станцию техобслуживания. Правда, недавно в Орли я проверила уровень го-
рючего, стрелка была в самом верху шкалы. Сейчас она спустилась лишь на-
половину, и я могла бы проехать еще много километров. Но все же я пред-
почла остановиться.
Механик, который подошел ко мне, до этого весело болтал о чем-то с
двумя автомобилистами. На нем не было ни форменной фуражки, ни спецовки.
Я направилась к белому домику, сняла косынку. Помню скрип гравия у меня
под ногами и особенно отчетливо-солнечные блики, пробивавшиеся сквозь
листву деревьев на холмах. Внутри было сумрачно, тепло и тихо. Я приче-
салась, отвернула кран умывальника. И вот тут мое второе "я", мой страх,
дремавший во мне, пробудился и стал кричать, кричать что было мочи. Меня
схватили сзади, да так неожиданно, что я не успела даже шевельнуться, и
хладнокровно, упорно - я знаю, да, я знаю, за какое-то бесконечное мгно-
вение я это поняла и умоляла, умоляла не делать этого - мне стали ломать
руку.
АВТОМОБИЛЬ
Мануэль мог бы абсолютно точно сказать им, что это была за машина:
"тендерберд" последней модели, весь напичканный всевозможной автомати-
кой, V-образный восьмицилиндровый двигатель в 300 лошадиных сил, макси-
мальная скорость - 120 миль, емкость бензобака - 100 литров. Мануэль
имел дело с автомобилями с четырнадцати лет - а сейчас ему уже под сорок
- и интересовался всем, что мчится на четырех колесах, не меньше, чем
теми, кто ходит на двух ногах и высоких каблуках. Читал он только "Авто-
мобильный аргус" и проспекты с рекламой женской косметики, которые лежа-
ли обычно на стойке в аптеке.
В Америке он, демонстрируя свои познания, хотя бы получал удо-
вольствие. Там вас слушают. Даже если вы плохо говорите по-английски и
целую вечность подбираете нужное слово. Мануэль, баск по национальности,
всю свою молодость проработал в Америке, главным образом в Толедо, штат
Огайо. У него и сейчас живет там брат, старший и самый любимый. Об Аме-
рике Мануэль тосковал в основном из-за брата и еще из-за рыжеволосой де-
вушки-ирландки, с которой он катался на лодке по реке Моми во время
праздника, организованного баскской колонией. В общем-то, между ними ни-
чего не было, если не считать, что однажды она зашла к нему в комнату, а
он попытался залезть рукой к ней под юбку, но она быстро поставила его
на место.
Когда он жил в Толедо, у него было много любовниц, в основном женщины
легкого поведения или замужние дамы, и он вспоминал о них без всякой
грусти. Теперь он пытался убедить себя, что тогда был слишком горяч и
нетерпелив и что, если бы он приложил немножко усилий, Морин, как и дру-
гие, была бы его. В память о том празднике на реке он называл ее Морин,
потому что это звучит почти как Моми и походит на ирландское имя, но как
ее звали на самом деле, он позабыл. А может, она вовсе и не ирландка.
Порою, когда вино вгоняет его в тоску, он даже начинает сомневаться, бы-
ла ли она в самом деле рыжая. Дочь своей жены - девочке было два года,
когда он стал ее папой, - он тоже нарек Морин, но все называли ее Момо
или Рири, даже школьная учительница, и он ничего не мог с этим поделать.
Так вот всегда в жизни и бывает: как ни припрятывай корочку хлеба, у те-
бя обязательно ухитрятся ее утащить.
Мануэль не любил навязываться кому-либо со своими рассуждениями, тем
более клиентам, он по опыту знал, что владелец французской машины спра-
шивает вас об американской лишь для того, чтобы узнать, сколько она сто-
ит. А техническая сторона француза не интересует, он обычно уже заранее
убежден, что с этой точки зрения она не стоит ничего. Это, естественно,
не относится к знатокам, но те и не задают вопросов, они сами задурят
вам голову, расхваливая машину. Вот почему Мануэль, когда его спросили о
"тендерберде" с золотисто-песочными сиденьями, кратко ответил:
- Она должна стоить не меньше пяти тысяч монет. Сущие пустяки.
Мануэль наполнил бак бензином и теперь протирал ветровое стекло. Ря-
дом с ним стояли местный виноградарь Шарль Болю и агент по продаже нед-
вижимого имущества из Солье, долговязый и худой обладатель малолитражки,
который заезжал на станцию три раза в неделю, но имени его Мануэль не
знал. Как раз в эту минуту они услышали крик. Мануэль, как и его собе-
седники, несколько долгих секунд стоял, застыв на месте, хотя он, пожа-
луй, не мог бы сказать, что это его так уж удивило. Во всяком случае,
меньше, чем если бы это произошло с другой женщиной.
Когда он увидел эту молодую даму, он почему-то сразу подумал, что она
немножко не в себе. Может, дело тут было в ее темных очках, ее немногос-
ловности (она произнесла всего одну-две фразы, самые необходимые) или в
той немного небрежной, усталой манере во время ходьбы склонять голову
набок. У нее была очень красивая, очень своеобразная походка: когда она
шла, казалось, что ее длинные ноги начинаются у талии. Глядя на нее, Ма-
нуэль невольно подумал о раненом животном, хотя затруднился бы сказать,
на кого она больше походила на дикую кошку или антилопу, но явно на жи-
вотное, вырвавшееся из ночного мрака, потому что под светлыми волосами
дамы угадывались темные, мрачные мысли.
И вот в сопровождении троих мужчин она идет к конторе Мануэля. Когда
они выходили из туалета, мужчины хотели взять ее под руки, но она
отстранилась. Она уже не плакала. Она прижимала к груди раздувшуюся руку
с широкой синеватой полосой на ладони. И сейчас у нее была все та же
плавная походка. Мануэль смотрел на ее правильный, словно окаменевший
профиль с коротким прямым носом и крепко сжатыми губами. Даже несмотря
на выпачканный в пыли белый костюм и немного растрепавшиеся волосы, для
Мануэля она была олицетворением изящного животного, принадлежащего како-
му-нибудь господину с туго набитым кошельком.
Мануэль почувствовал себя слегка уязвленным, понимая, что такую жен-
щину ему не обольстить, да и вообще, такие не для него. Но еще больше
его огорчало другое. На пороге дома, рядом со своей матерью, стояла и
смотрела на них девочка. Мануэль предпочел бы, чтобы она этого не виде-
ла. Ей было семь лет, и, хотя Мануэль ни на минуту не забывал, что она
ему не родная дочь, он все же больше всего на свете дорожил этой девоч-
кой. И она платила ему тем же. Она даже восхищалась им, потому что, ког-
да у отцов ее школьных подружек что-нибудь не ладилось с мотором, они
смиренно обращались к нему, а уж его руки умели все наладить и испра-
вить. И сейчас Мануэлю было неприятно, что девочка видит его таким рас-
терянным.
В конторе он усадил даму из "тендерберда" у широкого окна. Все молча-
ли. Мануэль не осмелился отослать девочку, боясь, что она на него оби-
дится. Он пошел в кухню, достал из стенного шкафа бутылку коньяка, а из
раковины - чистую рюмку. Миэтта, его жена, вошла вслед за ним.
- Что случилось?
- Ничего. Я сам не знаю.
Прежде чем вернуться в контору, он хлебнул коньяку прямо из горлышка.
Миэтта не упустила случая сказать ему, что он слишком много пьет, на что
он по-баскски ответил, что благодаря этому он скорее умрет и она сможет
еще раз выйти замуж. Первым мужем Миэтты был какой-то испанец, о нем Ма-
нуэль не желал даже слышать. Но это была не ревность. Жену он не любил,
а может, просто перестал любить. Иногда ему вдруг приходило в голову,
что она наставляла рога своему испанцу и девочка родилась неизвестно от
кого.
Мануэль налил полрюмки коньяку и поставил на обитый железом стол кон-
торы. Все молча смотрели на рюмку. Дама из машины лишь отрицательно по-
мотала головой. Мануэлю неприятно было начинать разговор, главным обра-
