Надо было все же убедиться, что у нее нет оружия. Но почему вдруг ему на
ум пришла такая нелепая мысль, что оно у нее есть? Вот именно это и не
давало ему покоя.
Теперь же он совсем ничего не понимал. Это была она - такая же пере-
пуганная, странная, - но за день что-то в ней изменилось: стерлась, если
можно так сказать, та агрессивность, которую он в ней почувствовал на
рассвете. Впрочем, нет, это не совсем точно - не агрессивность, а отчая-
ние... Нет, опять не то, наверное, нет слова, чтобы определить ее утрен-
нее состояние, когда она была на грани чего-то, и вот это "что-то" те-
перь позади. Нарди мог поклясться, что если на рассвете в машине и было
оружие, то теперь его там нет.
Честно говоря, потом, отоспавшись после дежурства, Нарди испытал ка-
кую-то неловкость, вспомнив о молодой даме в "тендерберде". Он нарочно
не взял с собой Раппара, когда снова увидел эту машину, - побоялся ока-
заться в еще более глупом положении. И теперь был рад, что так поступил.
- Похоже, мадемуазель Лонго, мы с вами оба обречены на ночное де-
журство. Вы не находите?
Нет, она ничего подобного не находила. Она даже не узнала его.
- Я вижу, задние фонари у вас уже в порядке. (Молчание.) Наверное,
отошли контакты? (Молчание.) Во всяком случае, сейчас они горят. (Молча-
ние, длящееся целую вечность.) Вы их починили в Париже?
Загорелое лицо, наполовину скрытое большими темными очками и освещен-
ное светом приборного щитка, маленький рот, пухлые губы, словно она с
трудом сдерживает рыдания, светлый локон, выбившийся из-под бирюзовой
косынки. И молчание. Что же она натворила?
- Эй, послушайте, я же с вами разговариваю. Вам починили фонари в Па-
риже?
- Нет.
- А где?
- Не знаю. Где-то под Аваллоном.
Слава Богу! Заговорила! Он даже нашел, что по сравнению с утром ее
голос сейчас звучит громче, тверже. Выходит, она немного успокоилась.
- Но вы были в Париже?
- Да, кажется.
- Вы в этом уверены?
- Уверена.
Нарди провел указательным пальцем по губам, стараясь на этот раз как
следует разглядеть ее, хотя ему всегда было неловко так разглядывать
женщин, даже проституток.
- Какие-нибудь неприятности? Она лишь слегка покачала головой, и все.
- Вас не затруднит, если я попрошу вас на минутку снять очки? Она
сняла их и поспешила объяснить, словно в этом была необходимость:
- Я близорука.
Она была настолько близорука, что, сняв очки, явно не видела ничего.
И, судя по всему, не пыталась видеть, потому что не щурила глаза, как
это делала дочка Раппара, которая после кори тоже стала близорукой и,
когда щурилась, выглядела очень жалко. Наоборот, едва она сняла очки,
как глаза ее широко раскрылись и стали какие-то беспомощные, пустые, со-
вершенно изменив ее лицо.
- И с таким зрением вы ухитряетесь вести машину в темноте? Он поста-
рался сказать это мягко, но тут же подосадовал на себя за эту фразу, ти-
пичную для какого-нибудь тупого, твердолобого блюстителя порядка. К
счастью, она сразу же снова надела очки и вместо ответа слегка кивнула
головой. Но Нарди не давала покоя еще и ее перевязанная рука.
- А ведь это неблагоразумно, мадемуазель Лонго, тем более с больной
рукой. (Ответа нет.) Помимо того, насколько я понимаю, вы весь день за
рулем? (Ответа нет.) В оба конца, это сколько же получается? Километров
шестьсот? (Ответа нет.) Вам так необходимо ехать? Куда вы направляетесь
сейчас?
- На Юг.
- А точнее.
- В Монте-Карло.
Нарди присвистнул.
- Уж не собираетесь ли вы совершить этот путь без остановки? Она
энергично помотала головой. Наконец-то в первый раз она ответила на его
вопрос вполне определенно.
- Я скоро остановлюсь в какой-нибудь гостинице.
- В Шалоне?
- Да, в Шалоне.
- В гостинице "Ренессанс"? Она снова непонимающе взглянула на него.
- Вы же мне говорили, что ночевали в "Ренессансе". Разве это не прав-
да?
- Правда.
- Ваш номер остался за вами?
- Нет, не думаю.
- Не думаете? Она покачала головой и отвернулась, избегая его взгля-
да. Держа перевязанную руку на руле, она сидела неподвижно, но в ее позе
не было того вызова, как у некоторых водителей, которые, слушая нравоу-
чения жандарма, думают при этом: "Валяй, валяй, все это безумно интерес-
но, а когда ты кончишь паясничать, я наконец смогу ехать дальше". Нет,
она просто производила впечатление человека растерянного, потерявшего
почву под ногами, которому не приходит на ум ни одна мысль, ни одно сло-
во, и вид у нее был такой же беспомощный, как тогда, когда она сняла оч-
ки. Если бы он потребовал, чтобы она проехала с ними в жандармерию, она
не стала бы противиться и, наверное, даже не спросила бы зачем.
Он зажег свой фонарик и пошарил лучом в машине.
- Можно посмотреть, что у вас в ящичке для перчаток? Она открыла его.
В ящичке лежали только документы, и она примяла их рукой, показывая, что
больше там ничего нет.
- Вашу сумочку.
Она раскрыла и сумку.
- А в багажнике есть что-нибудь?
- Нет. Чемодан здесь.
Он посмотрел содержимое ее черного чемоданчика: одежда, два полотенца
и зубная щетка. Просунувшись в открытую дверцу, Нарди навис над передним
сиденьем. Она отодвинулась, чтобы дать ему место. Нарди чувствовал себя
болваном, к тому же надоедливым болваном, но его не оставляло пред-
чувствие, что он упускает нечто необычное, серьезное, в чем ему следова-
ло бы разобраться.
Вздохнув, он захлопнул дверцу.
- Мадемуазель Лонго, мне кажется, у вас какие-то неприятности.
- Просто я устала, только и всего.
За спиной Нарди с шумом пролетали машины, от света фар тени резко
смещались на лице молодой женщины, все время меняя его.
- Давайте сделаем вот что: вы дадите мне слово, что остановитесь в
Шалоне, а я позвоню в "Ренессанс" и закажу для вас комнату.
Таким образом он сможет проверить, была ли она там накануне, не обма-
нывала ли. Он просто не представлял себе, что еще можно предпринять.
Она кивнула в знак согласия. Нарди посоветовал ей ехать осторожно -
перед праздниками на дорогах много машин - и, поднеся палец к шлему,
отошел, но какой-то внутренний голос все время твердил ему: "Не отпускай
ее, иначе вскоре убедишься, что ты растяпа".
Она даже не сказала ему "до свиданья". Он остановился на шоссе, широ-
ко расставив ноги, чтобы машины, ехавшие в том же направлении, что и
она, замедлили ход и дали ей возможность влиться в их поток. Возвращаясь
к своему мотоциклу, он следил за ней глазами. И уговаривал себя, что, в
конце концов, не может он отвечать за всех и ему не в чем упрекнуть се-
бя. А если уж она мечтает закончить свою жизнь с портретом в газете, то,
наверное, где-нибудь на ее пути, на автостраде N 6 или N 7, найдется ка-
кой-нибудь более упрямый его коллега, который помешает ей это сделать.
После пятнадцати лет службы Нарди верил, пожалуй, лишь в одно-единствен-
ное достоинство полицейских, верил свято, как в Евангелие: их много. И
все они один упрямее другого.
Включив дальний свет, она неслась по автостраде, и в то же время ей
словно бы снился сон. Сон как сон. Такие сны ей снились много раз и до-
ма: проснувшись, о них и не вспоминаешь. А сейчас она знала, что ей даже
не предстоит проснуться в своей комнате. Впрочем, она и не спала уже. А
сон, что она видела, был чей-то чужой сон.
Разве так не бывает: ты делаешь всего один шаг, самый обыкновенный,
такой же, как и все твои шаги в жизни, и вдруг, незаметно для себя, пе-
реступаешь границу действительности, ты остаешься самой собой, живой,
бодрствующей, но в то же время оказываешься в чьем-то сну, предположим,
своей соседки по приютской спальне? И ты все идешь и идешь, уверенная,
что ты пленница этого совершенно нелепого мира, хотя и точной копии нас-
тоящего, но ужасного тем, что в любую минуту он может улетучиться из го-
ловы твоей подружки, и ты исчезнешь вместе с ним.
Так же как во сне, где причины, побудившие тебя действовать, меняются
по мере развития событий, так и Дани уже не знала, почему она в ночи
мчится по этой автостраде. Ты входишь в комнату-щелк! - нажимаешь кноп-
ку, и на экранчике появляется рыбачья деревушка, но Матушка здесь, и ты
пришла к ней признаться, что предала тогда Аниту, но никак не можешь
найти нужные слова, потому что вся эта история непристойна, и тогда ты
бьешь и бьешь Матушку, но это уже не она, а другая старая женщина, к ко-
торой ты приехала, чтобы забрать свое белое пальто, и дальше все в том
же духе. Сейчас ей ясно одно: нужно попасть в гостиницу, где она якобы
уже была, причем попасть в нее до того, как там скажут жандарму, что она
у них не останавливалась. Или наоборот, что останавливалась. Говорят,
когда человек сходит с ума, ему кажется, что сумасшедшие-те, кто его ок-
ружает. Видно, так оно и есть. Она сошла с ума.
После Арне-ле-Дюк она нагнала длинную вереницу грузовиков, которые
медленно тянулись друг за другом. Ей пришлось бесконечно долго тащиться
за ними, пока не кончился подъем. Когда она наконец обогнала один грузо-
вик, за ним второй и затем все остальные, ее охватило чувство огромного
облегчения. Оно было вызвано не столько тем, что она обогнала грузовики
и теперь перед ней лишь черная дорога да ночной простор, сколько запоз-
далой радостью, что ее не арестовали за угон автомобиля. Значит, ее не
разыскивают. Она спасена. Ей казалось, что она только сейчас рассталась
с жандармом. Она была в таком смятении, что даже не заметила, как проле-
тело время и позади осталось двадцать километров.
Хватит, пора перестать делать глупости и немедленно вернуться в Па-
риж. О море не может быть и речи. К морю она поедет в другой раз. Поез-
дом. Или же пожертвует остатки своих сбережений на малолитражку, треть
внесет сразу, а остальное - частями в течение полутора лет. Давно нужно
было это сделать. И поедет она не в Монте-Карло, а в какую-нибудь дыру
для безвольных слюнтяев. Не в огромную гостиницу с бассейном, с ласкаю-
щей слух музыкой и нежными свиданиями, а во вполне реальный семейный
пансион, с видом на огород, где пределом мечтаний будет глубокомысленный
обмен мнениями в послеобеденный час о пьесе Ануя с женой какогонибудь
колбасника, перед которой нельзя ударить в грязь лицом, или же, в лучшем
случае, с молодым человеком, который страдает дальнозоркостью и натыка-
ется на все шезлонги, и таким образом он и она, Дани Лонго, составят
подходящую пару, и какая-нибудь сводница, глядя на них, растроганно ска-
жет: "Это очень мило, но грустно, ведь если у них будут дети, они разо-
рятся на очках". Да, она может сколько угодно издеваться над этим, пре-
зирать, но именно это и есть ее мир, и другого она не заслужила. Она
просто дура, которая корчит из себя невесть что. Если тебе достаточно
увидеть свою тень, чтобы упасть в обморок, тогда сиди дома, в своей но-
ре.
Шаньи. Черепичные крыши, огромные грузовики, растянувшиеся по обочине
перед дорожным ресторанчиком. До Шалона семнадцать километров.
Боже, как она могла этими глупыми рассуждениями, не стоящими выеден-
ного яйца, вогнать себя в такую панику. Ну взять хотя бы Каравея. Неуже-
ли она действительно верит в то, что он, каким-то чудом раньше времени
вернувшись из Швейцарии, немедленно бросится в полицию и, таким образом,
растрезвонит на весь свет, что среди его сотрудников есть преступники?
Больше того, неужели она верит, что он решится раздуть эту историю, ведь
Анита его засмеет. Анита, конечно же, расхохоталась бы - ее реакция не
могла быть иной, - представив себе, как ее бедная трусливая совушка со
скоростью тридцать километров в час мчится прожигать жизнь.
В сумасшедший дом. Только там ее место. Единственное, что ей угрожа-
ет, когда она вернется, - это услышать от Каравея: "Рад вас видеть, Да-
ни, вы чудесно выглядите, но, как вы сами прекрасно понимаете, если каж-
