шеную капусту с сосисками, потом взял свой чемоданчик и вскочил в авто-
бус. Кофе он выпил в кафе на окраине города. Кафе было при довольно при-
личной гостинице, с большим камином в зале и официантками в черных
платьях с белыми передничками. Поняв из разговора какой-то пары за со-
седним столиком, что ночью они едут в Мулен, он познакомился с ними - с
белокожей брюнеткой лет сорока с крутыми бедрами и ее деверем, нотариу-
сом из Лонгийона. Они уже кончали ужинать. Филипп наплел невесть что:
будто он решил посвятить свою жизнь воспитанию малолетних преступников и
вот сейчас получил назначение в Сент-Этьен.
Насколько он понял, даму подобными баснями не растрогаешь. После
клубники со сливками она закурила сигарету и явно думала о чем-то своем.
Он перекинулся на ее толстого деверя с багровым лицом, одетого в летний
костюм из какой-то блестящей ткани, и сказал ему, что впервые видит та-
кого элегантного нотариуса. Часов в одиннадцать вечера Филипп вместе с
новыми знакомыми сел в черный "Пежо-404", который явно страдал одышкой,
и они уехали.
К часу ночи он уже знал об их жизни все: и о земле, полученной в нас-
ледство, которую они имели глупость продать, и о злом паралитике деде, о
характерах мужа дамы и другого его брата, к которому они ехали в Мулен.
Нотариус остановил машину, чтобы немного поспать, и Филипп, довольно
мрачный, вышел с дамой выкурить английскую сигарету на обочине дороги.
Томно потянувшись, она сказала, что на природе, когда кругом все так
прекрасно и тихо, она чувствует себя молодой. Они пошли по тропинке, ко-
торая, должно быть, вела на какую-нибудь ферму. Дама то и дело останав-
ливалась, пытаясь в темноте угадывать названия цветов. По слегка дрожав-
шему голосу он догадывался, что в горле у нее застрял комок, что ею ов-
ладевает страсть и поэтому она выдумывает Бог знает что.
Затратив уйму времени на поиски подходящего места, он овладел ею,
стоя на коленях, потому что она боялась испачкать юбку, и всякий раз,
когда она в изнеможении откидывалась назад, спрашивал себя, уж не слу-
чится ли с ней чего, не отдаст ли она Богу душу прямо тут, у него в ру-
ках. А она, задыхаясь, несла всякую чушь - его прямо-таки тошнило от
нее, - что, дескать, с ней такое впервые, что он не должен ее презирать,
что отныне она принадлежит только ему, и когда его перестали притягивать
ее белые, почти светящиеся голые ляжки, его и впрямь чуть не вывернуло.
После, оправляя платье, она спросила, любит ли он ее. Нашла о чем спра-
шивать.
Когда они вернулись, ее деверь все еще спал в машине. Они его разбу-
дили. Тереза - так ее звали - потребовала, чтобы Филипп сел с нею сзади,
и деверь, наверное, догадался обо всем, но ничего не сказал. Когда они
въезжали в городок Бон, она задремала. Филипп, раскрывая ее сумочку,
щелкнул замком, и нотариус, замедлив ход, тихим голосом предупредил его:
"Вы моложе и сильнее, но я буду защищаться, и это плохо кончится. Не на-
до, прошу вас". Филипп закрыл сумочку и вышел из машины. Тереза продол-
жала спать.
Все, что у него было, - это десять с чем-то франков, чемоданчик и
непреодолимое желание поспать. Он пошел по пустынному Бону к вокзалу,
ориентируясь на шум поездов. В зале ожидания он прикорнул, но сон был
тревожный, и часов в восемь он встал, побрился в уборной, выпил кофе и
купил пачку сигарет. Потом, решив, что в его положении нужно быть береж-
ливым, сигареты вернул.
Немного погодя он сел в автобус, идущий в Шалон-сюр-Сон. Денег у него
больше не было, но разве так уж дьявольски трудно найти на автостраде N
6 какую-нибудь дуру с набитым кошельком? Однако это оказалось действи-
тельно дьявольски трудным. От обеда и до самого вечера бродил он по Па-
рижской авеню, по улице Ситадель, и никто ему не попался, и не на что
даже было зайти в бистро. Прибегать к грабежу, когда в ход идут и кулаки
и нож, было не в его вкусе. Пока еще есть время - он дал себе срок до
полуночи, - он предпочел бы обойтись без водителей грузовиков и прочих
болванов мужского пола, потому что с ними начнешь разыгрывать бедного
студента-медика в мечте утащить бумажник, а кончишь на скамье подсуди-
мых. Кроме того, если женщине можно и даже нужно, в случае необходимос-
ти, дать оплеуху, то с мужчиной так легко не разделаешься, его уже надо
стукнуть по башке как следует, а если он посильнее тебя, то двинуть его
ногой пониже живота. Головавещь хрупкая, да и прочее тоже. Нельзя же
ставить на одну карту толщину черепа и толщину бумажника.
Будь сейчас утро или хотя бы не суббота, он бы зашел в любой дом с
дешевыми квартирами, познакомился с какой-нибудь домашней хозяйкой, из-
мученной, с непонятой душой, голлисткой по политическим пристрастиям, и,
пока ее муж не пришел со службы, а ребятишки из школы, он взял бы у нее
интервью для "Прогре де Лион", и их разговор закончился бы в супружеской
постели, а она бы потом объяснила мужу, что потеряла свой кошелек в ма-
газине стандартных цен. Или же он сам отправился бы в этот магазин и об-
работал бы там какую-нибудь продавщицу. Но в субботу, тем более к вече-
ру, продавщицы совсем одуревают от ошибок кассирш и тупости покупа-
тельниц, так что у него не было никакой надежды на успех.
Часов в пять, побеседовав с бельгийскими туристами, которые, к сожа-
лению, возвращались на родину, он сказал себе: на этот раз, милый мой,
ты остался с носом и дело кончится тем, что тебе придется изувечить ка-
кого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, ведь перед тем, как
четырнадцатого утром он сядет в Марселе на теплоход, ему необходимо по-
бывать в Кассисе, где у него есть один приятель-владелец гаража, живший
раньше в Меце, который мог бы снять его с мели. Сегодня одиннадцатое.
При таких темпах он доберется до Марселя не раньше конца месяца.
Тут ему пришла в голову одна мысль, не такая уж гениальная, скажем
прямо, но все же лучше, чем ничего: попытать счастья у дверей какого-ни-
будь коллежа или лицея, когда оттуда повалят ученики. Он исходил немало
улиц, порядком сбив ноги, пока не сообразил, что уже начались каникулы и
школы опустели. Но ему все-таки удалось набрести на какие-то коммерчес-
кие курсы для девушек - там в ожидании толпились мамаши. Вот только че-
модан в руке был некстати. С ним он смахивал на приезжего деревенщину.
Когда пташки выпорхнули, ему прямо в глаза светило солнце над фабрич-
ной крышей, поэтому он с трудом выбрал то, что искал. Это была блондин-
ка, высокая, в теле, с вызывающе громкими голосом и смехом, со стянутыми
кожаным ремешком книжками под мышкой. Он сказал себе, что ей шестнадцать
лет, - из принципа, потому что чувствовал бы себя униженным, если бы дал
ей меньше. Ну, вперед!.. Она шла в окружении подружек, и их число таяло
на каждом перекрестке, где они, прежде чем расстаться, останавливались и
долго болтали. Он узнал ее фамилию - Граншан, а чуть позже и имя - Доме-
ника. Она заметила, что он идет за ними. Время от времени она кидала на
него взгляд своих голубых глаз - он выдавал ее глупость, - затем перево-
дила его на чемодан.
У стадиона, на улице Гарибальди, она наконец осталась одна. Он схва-
тил ее за руку, сказал только: "Доменика, я ведь тоже человек, ты должна
меня выслушать", - и тотчас отпустил ее, перепуганную до смерти, отошел
и сел на каменный бордюр, ограждавший футбольное поле. Не сразу, лишь
через полминуты она подошла к нему. Не глядя на нее, он сказал, что уже
давно любит ее и одновременно ненавидит, что над ним смеялись из-за нее,
и вот он подрался, потерял работу и, перед тем как уехать, просто не мо-
жет - даже если она тоже поднимет его на смех - не сказать ей, что он
почувствовал в ту минуту, когда впервые увидел ее, - ну и прочую бели-
берду в том же духе. Потом он взглянул на нее: она стояла растерянная, с
пунцовыми щеками, но уже без страха в глазах, а он, похлопывая ладонью
по бордюру рядом с собой - приглашая ее присесть, - спрашивал себя,
сколько у нее при себе денег или сколько она сможет достать и сколько
времени у него уйдет на то, чтобы завладеть ими.
У нее оказалось две бумажки по десять франков и еще пятифранковая мо-
нета - своего рода талисман - в кармашке блейзера. Она отдала их ему три
часа спустя, в подъезде своего дома, унылого, пропахшего супом с капус-
той, она тихонько плакала, называла его Жоржем - так он ей представился,
- она неумело целовала его сжатыми, солеными от слез губами, у него было
ощущение, что это убийство, и он злился на себя за то, что это
убийство-всего из-за каких-то двух тысяч старыми, он обещал ей, что ни-
когда не уедет и будет ждать ее завтра в полдень у какого-то там памят-
ника, да, конечно же, он знает, где он. Когда она, поднявшись по лестни-
це, в последний раз обернула к нему свою физиономию несчастной идиотки,
верящей в счастье, он про себя выругался: какого черта, ему тоже никто
не делал подарков, его подонок-отец тоже всю жизнь держал его мать за
дуру, а ведь она как-никак была его мать, разве нет? И вообще, ну их
всех к дьяволу.
Он зашел в кафе-экспресс и, глядя во тьму за стеклом витрины, съел
гамбургер. Кафе выходило на набережную Мессажери. Он долго сидел там,
понимая, что пойти куда-нибудь в другое место обойдется еще дороже, и,
кроме того, он по опыту знал, что после наступления темноты надо уметь
ждать, ждать упорно, на одном месте, иначе прозеваешь свое счастье. Око-
ло одиннадцати он увидел, как на набережной остановился белый "тендер-
берд". Он как раз доедал второй гамбургер и допивал второй графинчик ви-
на. Он разглядел в машине косынку, то ли зеленую, то ли голубую, и сзади
- номер департамента Сена. "Наконец-то", - подумал он.
В тот момент, когда он раскрыл дверь кафе, из машины вышла молодая
женщина. Высокая, в белом костюме. Она была уже без косынки, и ее золо-
тистые волосы блестели в свете фонарей на набережной. Левая рука у нее
была забинтована. Она перешла улицу и скрылась за дверью другого кафе,
чуть подальше. Ее настороженная и в то же время размашистая походка пон-
равилась ему.
Прежде чем заглянуть в кафе, Филипп тоже перешел улицу, только в об-
ратном направлении, прогулялся вокруг машины, проверяя, не сидит ли
кто-нибудь в ней. Там никого не было. Он открыл дверцу у руля. В машине
пахло дамскими духами. Над приборным щитком он обнаружил пачку сигарет
"Житан" с фильтром, вынул одну и закурил от зажигалки в машине, открыл
ящичек для перчаток, потом стоявший на заднем сидении чемодан: две пары
кружевных нейлоновых трусиков, светлое платье, брюки, купальный костюм и
ночная рубашка, пахнувшая теми же духами, в то время как все остальные
вещи еще пахли магазином. На всякий случай он положил в машину и свой
чемоданчик.
В кафе он входить не стал, а лишь заглянул туда через стекло. Молодая
женщина выбирала пластинку у музыкального автомата. Во рту она держала
соленую соломку. Он обратил внимание, что ее темные очки-с оптическими
линзами и странно отражают свет. Близорукая. Лет двадцать пять. Правой
рукой орудует неумело. Имеет мужа или любовника, способного сделать ей
такой рождественский подарок - тендерберд". Когда она нагнулась к проиг-
рывателю, костюм плотно обрисовал ее тело - крепкое, упругое, с длинными
ногами, на юбке он заметил несколько грязных пятен. У женщины была
скромная прическа, небольшой рот и небольшой нос. Когда она заговорила с
толстой рыжей покорительницей сердец, сидевшей за кассой, он по ее мимо-
летной грустной улыбке понял, что у нее какие-то неприятности или даже
горе. Мужчины, иными словами, все посетители кафе, украдкой бросали на
нее быстрые испытующие взгляды, но она явно этого не замечала. Она слу-
шала песенку Беко (Филипп тоже слышал ее на улице), в которой певец го-
ворил ей, что она одинока на свой звезде. Все ясно: ее бросил любовник и
рана совсем свежая. Таких не обкрутишь.
