лась. Я смотрела, как она прогуливается с ним в пустом павильоне среди
декораций, и меня охватывала страстная и безнадежная мечта оказаться
вдруг там, с ними, мне хотелось снова и снова смотреть этот фильм, смот-
реть без конца.
Матушка, сидя в поезде, утешала себя тем, что, мол, слава Богу, самое
страшное в этой отвратительной мерзости было все-таки недоговорено, по-
казано намеками, которые, кстати, не дошли даже до нее, и уж я-то навер-
няка не могла понять их. Но с тех пор как я живу в Париже, я смотрела
этот фильм еще несколько раз и теперь знаю: как ни была я потрясена тог-
да, все-таки главное я уловила.
Вчера вечером, запечатывая те два письма, которые я отстукала на ма-
шинке, я решила, что пойду в кино. Наверное, так бы я и поступила, будь
у меня хоть десятая доля того здравомыслия, какое мне порою приписывают,
хотя и на этом далеко не уедешь. Я бы сняла телефонную трубку и наконец
в кои-то веки не в последнюю минуту, а за несколько часов до сеанса по-
дыскала себе компаньона. А тогда - уж я-то себя знаю, - даже если б на
Париж сбросили водородную бомбу, я все равно не отступилась бы и ничего
бы не произошло.
Впрочем, кто знает? Ведь если говорить честно, то все равно когда -
вчера, сегодня или через полгода, - но что-то в этом роде должно было
случиться. В глубине души я фаталистка.
Но я не позвонила по телефону, а, закурив сигарету, вышла в коридор
положить письма в корзинку для почты. Потом спустилась на второй этаж,
некоторое время пробыла в чулане, куда складывают газеты и который носит
пышное название "архив". Жоржетта - девушка, которая там работает, - вы-
сунув язык, вырезала объявления. Я просмотрела в утреннем выпуске "Фига-
ро" кинопрограмму, но ничего соблазнительного не нашла.
Когда я поднялась к себе, в кабинете меня ждал шеф. Я открыла дверь,
считая, что там никого нет, и увидела его стоящим посреди комнаты. У ме-
ня упало сердце.
Наш шеф-мужчина лет сорока пяти, а может, и чуть старше, довольно вы-
сокий, и весит он килограммов сто. Пострижен очень коротко, почти наго-
ло. Лицо у него оплывшее, но приятное. И говорят, когда он был помоложе
и не такой толстый, он был красив. Зовут его Мишель Каравей. Вот он-то и
есть основатель нашего агентства. Реклама - его призвание, он умеет чет-
ко и ясно объяснить, что ему надо, и в нашем деле, где нужно убедить не
только тех, кто заказывает рекламу и, значит, платит нам за нее, но и
покупателя, он большой мастак.
Его отношения со служащими и интерес к ним не выходят за деловые рам-
ки. Что касается меня, то лично я знаю его очень мало. Вижу я его один
раз в неделю, в понедельник утром, когда у нас бывает получасовая летуч-
ка в его кабинете, на которой он подытоживает наши текущие дела. Да и
присутствую я там только в качестве секретаря, чтобы записывать.
Три года назад он женился на моей ровеснице, ее зовут Анита, у кото-
рой я была секретарем, когда она работала в другом рекламном агентстве.
Мы дружили с ней, насколько это возможно, когда проводишь сорок часов в
неделю в одной комнате, каждый день вместе обедаешь в кафе самообслужи-
вания на улице Ла-Боэси и время от времени по субботам ходишь вместе в
мюзик-холл.
Анита и предложила мне, когда они поженились, перейти к Каравею. Она
прослужила там всего несколько месяцев. Сейчас я выполняю примерно ту же
работу, что и она, но я не обладаю ни ее способностями - а они у нее не-
заурядные, - ни ее тщеславием, и, ясно, не получаю ее жалованья. Я ни-
когда не встречала человека, который бы лез вверх с таким упорством и
эгоизмом, как она. Она исходит из принципа, что в этом мире, где люди
приучаются склоняться перед бурей, нужно создавать бури, чтобы вознес-
тись в их вихре. Ее прозвали Анита-наплевать-мне-на-тебя. Она это знала
и даже подписывалась так в служебных записках, когда устраивала кому-ни-
будь разнос.
Недели через три после свадьбы Анита родила девочку. С тех пор она не
служит и я ее практически не вижу. Что же касается Мишеля Каравея, то до
вчерашнего вечера я считала, что он забыл о моем знакомстве с его женой.
В тот день Каравей выглядел не то усталым, не то озабоченным, и цвет
лица у него был землистым, как в те дни, когда он садится на диету, что-
бы похудеть. Назвав меня по имени, он сказал, что попал в затрудни-
тельное положение.
Я увидела, что кресло для посетителей, стоящее у моего стола, завале-
но папками. Я убрала их, но он не сел. Он оглядывал мой кабинет так,
словно впервые вошел сюда.
Он сказал, что завтра утром улетает в Швейцарию. У нас в Женеве круп-
ный заказчик, некий Милкаби, владелец фирмы, выпускающей сухое молоко
для новорожденных. Чтобы получить заказ на следующую рекламную кампанию,
Каравею предстоит час или два отстаивать свои интересы перед лицом дюжи-
ны директоров и их заместителей с ледяными лицами и ухоженными маникюр-
шами руками, показывать им макеты, отдельные оттиски на меловой бумаге,
цветные фотографии - словом, постараться с честью выйти из этого сраже-
ния, и все уже готово, лишь наша ударная сила - литературная часть - на-
ходится под угрозой. Каравей объяснил мне, даже не улыбнувшись (подобные
объяснения я слышала уже не меньше ста раз), что составлен целый доклад
о нашей рекламной тактике и тактике наших конкурентов, но в последнюю
минуту он, Каравей, все переделал, и теперь это уже не доклад, а исчер-
канный черновик, - иными словами, лететь ему не с чем.
Каравей говорил быстро, не глядя на меня - ему было неловко просить
меня об одолжении. Он сказал, что не может отправиться туда с пустыми
руками. Не может он и отложить встречу с Милкаби, он уже дважды отклады-
вал ее. Хотя швейцарцы и тугодумы, но если мы откажемся от встречи в
третий раз, то даже они сообразят, что мы прохвосты и лучше им разносить
свое сухое молоко по домам бесплатно, чем связываться с нами.
Я уже давно поняла, куда он клонит, но молчала. Он тоже умолк и маши-
нально перебирал безделушки, стоявшие на моем столе. Я села. Закурила
новую сигарету. Предложила закурить и ему, но он отказался.
Наконец он сказал, что питает большую надежду на то, что у меня не
намечено на сегодняшний вечер никаких планов. Он часто выражается так
витиевато, иногда даже обидно. Думаю, в его представлении у меня не мо-
жет быть иных планов на вечер, кроме как выспаться, чтобы набраться по-
больше сил для завтрашней работы. А я, дура несчастная, не знала, что
ему ответить, "да" или "нет", и нарочито безразличным голосом спросила:
- Сколько страниц надо написать?
- Около пятидесяти.
Я выпустила дым изо рта, образовав красивое облачко, которое должно
было показать шефу, что я его осуждаю, но тут же подумала - и это мне
все испортило - Ты пускаешь дым, как в кинофильме, он сразу догадается,
что ты набиваешь себе цену".
- И вы хотите, чтобы я напечатала это сегодня вечером? Да мне не одо-
леть столько! Для меня потолок - шесть страниц в час. И то высунув язык.
Лучше попросите мадам Блондо, может, она справится.
Но он ответил, что самолет улетает только в полдень. И, кроме того,
эту работу немыслимо поручить мадам Блондо: она хотя и печатает быстро,
но не разберется в тексте, испещренном поправками, сносками, с незакон-
ченными фразами. А я в курсе дела.
И еще он сказал мне одну вещь, которая, пожалуй, и побудила меня сог-
ласиться: он не хотел - он всегда был против этого, - чтобы сотрудники
оставались в агентстве после окончания рабочего дня, тем более - стучать
на машинке. Ведь верхние этажи заселены жильцами, а договор на аренду
нашего помещения и так заключен лишь благодаря каким-то махинациям. Шеф
сказал, что я буду печатать у него дома, и если не успею закончить рабо-
ту вечером, то, чтобы не терять времени, у них и переночую. А утром к
его отъезду закончу.
Я никогда не была у Каравеев. Побывать у них, повидаться с Анитой -
это было слишком заманчиво, чтобы я отказалась. За те две-три секунды,
пока он, потеряв терпение, не сказал сам: "Ну ладно, договорились! - я
вообразила себе Бог знает что. Господи, какая же я идиотка! Ужин втроем
- ни больше ни меньше! - в огромной гостиной при рассеянном свете ламп.
Воспоминания, приглушенный смех. "Ну, не стесняйтесь, положите себе еще
крабов". Анита, немного растроганная и сентиментальная от вина, берет
меня за руку, чтобы проводить в отведенную мне спальню. За раскрытым ок-
ном ночь, ветерок надувает шторы.
Каравей вернул меня к действительности: взглянув на часы, он сказал,
что я смогу спокойно работать, так как их служанка уехала отдыхать в Ис-
панию, а у него с Анитой, к сожалению, есть тяжкая обязанность - они
должны присутствовать во дворце Шайо на фестивале рекламных фильмов.
- Анита будет рада вас видеть, - добавил он все же. - Ведь она, ка-
жется, в свое время немного опекала вас?
Но сказал он это уже на пути к двери, не глядя на меня, словно я не
существовала, - вернее, я хочу сказать, словно я была таким же неодушев-
ленным предметом, как какая-нибудь электрическая пишущая машинка с шриф-
том "президент"...
Прежде чем выйти, он обернулся, неопределенным жестом показал на мой
стол и спросил, не остались ли у меня еще какиенибудь важные дела. Я со-
биралась править гранки одной промышленной рекламной брошюры, но это
могло и подождать, и тут в кои-то веки мне пришла в голову разумная
мысль, и я ее высказала:
- Мне нужно получить деньги.
Речь шла о премиальных в размере месячного оклада, которые нам выпла-
чивают в два срока: половину в декабре и половину в июле. Те, кто уже в
отпуске, получили эти деньги в одном конверте с жалованьем за июнь. Ос-
тальные получают их к 14 июля. Премиальные, так же как и жалованье, вы-
дает главный бухгалтер - он ходит по кабинетам и лично вручает каждому
конверт. Ко мне он обычно заходит не раньше чем за полчаса до конца ра-
бочего дня. Первым делом он отправляется в редакцию, где его появление
вызывает нечто вроде катаклизма, но на этот раз он, видно, задержался,
так как еще не было слышно шума, какой обычно поднимается, когда к бед-
няге бросаются редакторши.
Шеф застыл, держась за ручку двери. Потом сказал, что сейчас едет до-
мой и хотел бы сразу же захватить с собой и меня. А конверт с преми-
альными он вручит мне сам-это, кстати, позволит ему добавить в него еще
некоторую сумму, франков триста, если я не возражаю.
В его взгляде я прочла облегчение, да и я, конечно, была довольна, но
у него эта радость была мимолетной, словно я простонапросто помогла ему
уладить затруднительное дело.
- Так собирайтесь. Дани. Через пять минут я жду вас внизу. Моя машина
под аркой.
Он вышел, притворив за собой дверь. Но почти тотчас появился на поро-
ге. Я в это время ставила на место безделушку, которую он передвинул.
Это был слоник на шарнирах, розовый, как конфетка. Каравей заметил, с
какой тщательностью я восстанавливаю порядок на своем столе, и пробормо-
тал: "Простите". Потом он сказал, что рассчитывает на мою скромность и
надеется, что никто не узнает об этой работе, которую я буду делать вне
стен агентства. Я поняла, что он не хочет, чтоб я рассказывала о ней,
так как чувствует себя немного виноватым в том, что задержался с докла-
дом. Он хотел сказать еще что-то, возможно, объяснить мне это, но он
только взглянул на розового слоника и - ушел, на сей раз уже оконча-
тельно.
Я посидела немного за столом, думая, что будет, если я не справлюсь с
работой и не успею до его отъезда написать все пятьдесят страниц. Меня
беспокоило не время, нет - подумаешь, поработаю немного ночью, - а сов-
сем другое: выдержат ли такую нагрузку мои глаза, ведь от долгого напря-
жения они становятся воспаленными, начинают слезиться, болеть, в них
мелькают какие-то огненные точки - короче, мне бывает так худо, что я
уже ничего не вижу.
