ополоснула лицо, причесалась, немного подмазалась. Я вернула Рекламной
Улыбке его кепку, и сейчас она лежала перед нами на стойке. Толстая жен-
щина в черном пальто сновала взад и вперед по пустому залу, вытирая сто-
лы, и, делая вид, что поглощена своей работой, слушала, о чем мы гово-
рим.
- Алло? Оно белое, подкладка в крупных цветах, - сказала женщина на
другом конце провода. - С небольшим стоячим воротничком. Есть марка ма-
газина: "Франк-сын. Улица Пасси".
Я устало кивнула головой, давая понять Рекламной Улыбке, что, возмож-
но, это мое пальто. Как бы придавая мне мужества, он сжал мне плечо и
спросил в трубку:
- А в карманах ничего нет?
- Что вы, я не осмелилась рыться в карманах.
- Ладно, а теперь все-таки поройтесь.
Наступило молчание. Казалось, что эта женщина стоит рядом, так ясно я
слышала ее дыхание, шелест бумаги.
- Есть билет на самолет "Эр-Франс", вернее, то, что осталось от него.
Вроде обложки от книжечки, представляете? А внутри листки вырваны. На
обложке стоит фамилия: Лонго, мадемуазель Лонго.
- Билет из Парижа?
- Из Парижа-Орли в Марсель-Мариньян.
- А число стоит?
- Десятое июля, 20 часов 30 минут.
- Вы уверены?
- Я умею читать.
- И все?
- Нет, есть еще какие-то бумаги, деньги и детская игрушка. Маленький
розовый слоник на шарнирах. Если надавить снизу, он вроде шевелится. Да,
маленький слоник.
Я всем телом навалилась на стойку. Рекламная Улыбка, как мог, поддер-
живал меня. Забинтованной рукой я делала ему знаки, чтобы он продолжал,
что нужно продолжать, что я чувствую себя хорошо. Он спросил:
- А что из себя представляют остальные бумаги?
- Да неужели этого недостаточно, чтобы она узнала свое пальто? Что вы
хотите там найти, наконец?
- Вы ответите мне или нет?
- Да здесь много всего, даже не знаю... Есть квитанция гаража.
- Какого?
- Венсана Коти в Авиньоне, бульвар Распай, счет на 723 франка.
Число то же самое-10-е июля. Чинили американскую машину - я не могу
разобрать марку-под номером 3210-РХ-75.
Рекламная Улыбка сперва повернул голову к окну, чтобы посмотреть но-
мер "тендерберда", но с того места, где мы стояли, его не было видно, и
он вопросительно взглянул на меня. Я кивнула в знак того, что номер тот
самый, и оторвала ухо от трубки. Я не хотела больше слушать. Мне удалось
добраться до стула, и я села. Дальнейшее я помню очень смутно. Я
чувствовала себя опустошенной. Рекламная Улыбка продолжал еще несколько
минут разговаривать по телефону, но уже не с женщиной, а с каким-то ав-
томобилистом, кажется, немцем, который остановился здесь, чтобы выпить с
семьей по рюмке вина. Рекламная Улыбка с трудом объяснялся с ним.
Потом он вдруг оказался рядом со мной и сжимал ладонями мое лицо. Я
не помню, как он подошел, у меня в сознании вдруг что-то оборвалось.
Всего лишь на одно мгновение. Я попыталась улыбнуться Рекламной Улыбке.
Я видела, что это его немного успокоило. Мне казалось, что я знаю его
давным-давно. И женщину в черном, которая молча стояла за его спиной, -
тоже. Он сказал мне:
- Я вот что думаю. Кто-нибудь мог проникнуть к вам, когда вас не было
дома, и украсть пальто. Оно было там?
Я помотала головой. Я уже ничего не знала. Пусть Рекламная Улыбка и
правда туго соображает, но мне-то уж пора перестать обманывать себя. В
моей квартире на улице Гренель два замка и дверь очень крепкая. Туда
нельзя проникнуть, не взломав дверь топором, не переполошив всех сосе-
дей. Нужно разгадать, как похитили мое пальто, как отправили телефоног-
рамму Морису Кобу... Хватит обманывать самое себя.
Который может быть час? Который теперь час? Я брожу из комнаты в ком-
нату по этому дому, где все в действительности началось, брожу взад и
вперед. Порой я откидываю штору на одном из окон и смотрю на звезды, ко-
торые сверкают в темноте. Я даже пыталась было их сосчитать. Порой я ло-
жусь на кожаный диван и лежу там, долго лежу в полумраке - свет в комна-
ту пробивается из прихожей, - крепко прижав руками к груди ружье.
Матушка перестала со мной разговаривать. И сама с собой я тоже больше
не разговариваю. Только повторяю про себя песенку моего детства: "Светлы
мои волосы, темны мои глаза, черна моя душа, холоден ствол моего ружья".
Я повторяю ее снова и снова.
Если кто-нибудь придет за мной, я не спеша прицелюсь в полумраке, я
буду метить прямо в голову, кто бы это ни был. Короткая вспышка - и все.
Я постараюсь убить его с первого выстрела, чтобы не тратить зря пат-
роны. Последний оставлю для себя. И меня найдут тут, избавившуюся от
всего, я буду лежать с открытыми глазами, словно глядя в лицо своей под-
линной жизни, лежать в белом костюме, запятнанном кровью, тихая, чистая
и красивая - одним словом, такая, какой я всегда мечтала быть. Только
раз я захотела на праздники пожить иной жизнью, и вот - все, мне не уда-
лось, потому что мне никогда ничего не удается. Никогда ничего не удает-
ся. Мы ехали очень быстро, дорогу он знал как свои пять пальцев. Он явно
был встревожен и обескуражен этим разговором с АваллономДва-заката, но в
то же время я чувствовала, что он наслаждается тем, что сидит за рулем
новой для него машины, и его простодушная детская радость раздражала ме-
ня. Он снова надел свою красную клетчатую кепку. Он почти все время вел
машину на предельной скорости с легкостью и уверенностью профессионала.
Когда мы проезжали через какой-то городок, кажется, через Салон, ему
пришлось сбавить скорость, и он, воспользовавшись этим, достал из карма-
на рубашки сигарету. Он немного разговаривал со мной. Что-то рассказал о
своем детстве, о работе, и ни слова - о пальто и всей моей истории. На-
верное, хотел, чтобы я хоть ненадолго забыла о том, что со мной случи-
лось. Оказывается, он не знает, кто его родители, рос в приюте, а когда
ему было лет десять, его взяла оттуда крестьянка из деревни в окрестнос-
тях Ниццы, и, говоря о ней, он называл ее "моя настоящая мама". Видно
было, что он ее боготворит.
- У нее была ферма неподалеку от Пюже-Тенье. Вы бывали в этих местах?
Ох, и здорово мне там жилось! Здорово, черт побери! Когда мне было во-
семнадцать лет, умер муж моей мамы, но она все продала, чтобы поставить
меня на ноги. Купила мне старенький "рено", и я возил минеральную воду в
Валь. Ну, в нашем деле, чтобы хорошо зарабатывать, приходится крутить
баранку днем и ночью, а я хоть с виду и балагур, но когда нужно серьезно
поработать, то обращаются ко мне. Теперь у меня две машины: "сомюа" и
"берлие". На "берлие" возит товар в Германию один мой товарищ по приюту.
Он мне как брат, он за меня даст отрубить себе обе руки, и из него не
выжмут ни одного слова, которое могло бы повредить мне. Его зовут Батис-
тен Лавантюр. Ох и парень! Я вам не рассказывал? Мы с ним решили стать
миллиардерами. Он считает, так будет легче жить.
И снова стрелка спидометра показывала сто шестьдесят. Ле Гевен замол-
чал. Немного погодя я спросила его:
- Ле Гевен - бретонская фамилия?
- Что вы! Я родился в департаменте Авейрон. Меня подобрали, как в
"Двух сиротках", на церковной паперти. Ну, надо же было дать мне ка-
кое-то имя. Может, из газеты взяли или еще откуда...
- И вы так и не нашли свою родную мать?
- Нет. Я не искал ее. Да и какое это имеет значение - кто вас родил,
кто вас бросил. Все это чепуха.
- А сейчас вы простили ее?
- Ее? Знаете, я думаю, что у нее тоже не все ладилось, раз она броси-
ла своего ребенка. Да и потом - я живу, правда ведь? Она всетаки дала
мне главное-жизнь. И я доволен, что появился на свет.
Больше мы не разговаривали до самого моста через Дюранс, по которому
я вчера ехала с Филиппом. Машины здесь шли в несколько рядов. "Сомюа"
ждал нас на обочине, под палящим солнцем. Маленький Поль дремал на си-
денье в кабине. Он проснулся от шума открываемой дверцы и тут же выпа-
лил, что Рекламная Улыбка идиот, что им теперь ни в жизнь не успеть се-
годня взять груз в Пон-Сент-Эспри, а завтра все будет закрыто.
- Ничего, успеем, - возразил Жан. - Сорок столбиков до шести вечера я
отмахаю, это при желании можно, а там суну им в лапу, чтобы они немного
задержались. Так что не волнуйся, спи себе на здоровье.
Прощаясь со мной на обочине около "тендерберда", он сказал:
- Я договорился по телефону с одним туристом, который сидел в том ка-
фе в Аваллоне-Два-заката. Он захватит ваше пальто. Он рассчитывает быть
в Пон-Сент-Эспри часов в девять или половине десятого, и я условился
встретиться с ним около грузовой автостанции. Если хотите, я, когда пог-
ружусь, приеду к вам. Ну, хотя бы в Авиньон, это рядом. Идет?
- А в Париж вы разве не поедете?
- Почему не поеду? Поеду. С Маленьким Полем я договорюсь, он отпра-
вится вперед. А сам потом найду какого-нибудь дружка, и мы с ним нагоним
Поля. Но, может быть, вам тоскливо будет болтаться здесь до вечера?
Я покачала головой и сказала, что нет. Он назначил мне встречу в
Авиньоне, в пивном баре напротив вокзала, в половине одиннадцатого. Ухо-
дя, он сунул мне в руку свою красную клетчатую кепку. "В залог, чтобы вы
не забыли. Вот увидите, все уладится".
Я смотрела, как он шел к своему грузовику. На спине у него синело
большое пятно от пота, оно резко выделялось на светлом фоне рубашки. Я
нагнала его и схватила за руку. Я и сама не знала, что еще хотела ему
сказать. Как дура стояла перед ним и молчала. Он покачал головой и, как
тогда, на грузовой автостанции в Марселе, погладил ладонью мою щеку. На
ярком солнце он казался совсем смуглым.
- В половине одиннадцатого, идет? Знаете, что вам надо бы сделать до
этого? Во-первых, пойти в Авиньоне к врачу, чтобы вам сменили грязный
бинт. А потом сходите в кино, все равно на что, а если останется время -
еще в одно. И постарайтесь до моего возвращения ни о чем не думать.
- Почему вы такой? Я хочу сказать, что ведь вы меня не знаете, я от-
рываю вас от работы, а вы со мной такой милый, вы мне... Почему?
- Вы тоже очень милая, только вы этого не понимаете. И, кроме того, у
вас потрясающая кепка.
Я нахлобучила ее на голову.
Когда грузовик исчез из моих глаз где-то вдали, я приподняла своей
забинтованной рукой козырек кепки и поклялась себе так или иначе покон-
чить с этой историей прежде, чем встречусь с Жаном, а потом - пусть Бог
будет мне свидетелем - я помогу Жану стать миллиардером, ему и его другу
Батистену Лавантюру, даже если для этого мне придется всю свою жизнь ра-
ботать сверхурочно. Авиньон.
Солнце все еще светило прямо мне в глаза. Я увидела зубчатые крепост-
ные стены, начало длинной улицы, вдоль которой тянулись террасы кафе, а
флаги, вывешенные по случаю 14-го июля, образовали бесконечный пестрый
туннель. Я тащилась за машинами, которые ехали в два ряда, то и дело ос-
танавливаясь. Разглядывала разноязыкую толпу на тротуарах - немцы, анг-
личане, американцы - всех можно было отличить по виду, загорелые руки и
ноги, нейлоновые платья, такие прозрачные, что женщины казались голыми.
Приятная тень, когда я проезжала мимо домов, чередовалась с беспощадным
солнцем... Где я. Матушка, куда я попала?
Бульвар Распай выходил на эту же улицу, слева. Пока я поворачивала,
машины за мной устроили настоящий концерт. Я забыла имя хозяина гаража,
что назвала по телефону молодая женщина из Аваллона-Два-заката, и запом-
нила только, что он находится на этом бульваре. Я проехала метров трис-
та, попеременно вглядываясь в обе стороны бульвара. Наконец над ворота-
ми, выкрашенными в канареечный цвет, я увидела вывеску: "Венсан Коты,
концессионер "Форда", машины любых иностранных марок". Рядом находилась
гостиница "Англетер", у подъезда которой какая-то парочка с таким трудом
извлекала из своей спортивной машины чемоданы, что собака с обвислыми
ушами прервала свою прогулку, чтобы полюбоваться этим зрелищем.
