мои расплылись, так же как недавно тушь для ресниц на лице Аниты. Впер-
вые я физически ощутил, что мне предстоит вас убить, лишить жизни живое
существо, сидящее сейчас рядом со мной, и сделать это не путем каких-то
расчетов и умозаключений, но просто-напросто собственными руками, как
убивает свою жертву мясник. Я пережил паршивую минуту, Дани. Потом все
проходит. И что бы мне ни говорили по этому поводу, как бы ни пытались
меня убедить в обратном, теперь я знаю: проходит. Все проходит, да. На
какой-то миг, всего на один миг вы испытываете тошнотворное нежелание -
наивысшей точки оно достигает, когда кажется, что лучше умереть самому,
- но потом оно проходит навсегда, а к тому осадку, что остается от него,
вы постепенно привыкаете. Убивать легко и умирать легко. Все легко.
Трудно только одно: хоть на минутку утешить того, кто замурован в нас,
кто не вырос и никогда не вырастет, кто беспрестанно взывает о помощи.
По пути в Отей я послал вас купить пузырек дигиталиса по рецепту Ко-
ба, который захватил с собой. Сначала я думал использовать его как еще
одно доказательство вашей связи с Кобом, но, пока вы ходили, я поразмыс-
лил, и мне пришло голову, что в нужный момент, завтра утром, это ле-
карство может стать тем самым оружием, которое я искал, чтобы вас убить.
Я решил создать такую версию: привезя труп своего любовника в багажнике
его "тендерберда" из Вильнева в Париж, вы, потеряв всякую надежду скрыть
свое преступление, покончили с собой. Выпить пузырек дигиталиса - мне
показалось, что это вполне правдоподобный способ самоубийства для женщи-
ны. А добиться, чтобы вы это сделали, я сумел бы без особого труда. Я
силой заставил бы вас, вы слишком слабы, чтобы оказать мне сопротивле-
ние.
Дом Коба в квартале Монморанси не вызвал у вас ни малейшего удивления
- вы явно были убеждены, что находитесь у нас. Когда я, поднявшись на
второй этаж к Аните, рассказал ей об этом, она не поверила. А вы уже се-
ли за старенький "ремингтон" покойного хозяина и принялись печатать. Ми-
шель была с нами, она сидела тут же на площадке лестницы в кресле с вы-
сокой спинкой и держала на коленях куклу. Теперь, когда она была рядом,
я чувствовал себя хорошо. Анита сказала мне: "Я знаю Дани лучше тебя.
Уверена, что она не поддалась на обман. Просто никогда нельзя понять,
что скрывается там, за ее темными очками". Я пожал плечами. Лично мне в
эту минуту не давал покоя ваш белый костюм. Раз он был сшит в ателье, с
которым связано мое агентство, я не мог позвонить туда, чтобы мне немед-
ленно доставили такой же. Правда, у Аниты был белый костюм, но он ни ка-
пельки не походил на ваш. Она мне сказала, что посмотрит ваш и тогда
что-нибудь придумает. Белые лодочки у нее есть, а уж причесаться, как
вы, она сумеет. Я объяснил ей, что она должна сделать: отвезти девочку к
своей матери, купить на аэровокзале Энвалид билеты на самолет до Марсе-
ляМариньяна, затем поехать на фестиваль рекламных фильмов, где мы должны
были быть вдвоем, и дать понять окружающим, что я тоже там, потом отпра-
виться на авеню Моцарта, переодеться, взять такси до Орли, сесть в само-
лет "Эр-Франс", который улетает около одиннадцати часов и делает посадку
в Лионе. В Лионе мы встретимся. Мы уточнили все детали этой встречи, а
также вашего пребывания вечером в доме Коба.
Снизу до нас доносился стук машинки. Анита сказала, что, зная вас,
она убеждена, что вы не остановитесь, пока у вас не заболят глаза, и вы
не из тех, кто станет рыскать по чужой квартире. Но я все же предпочел
принять меры предосторожности. Мы нашли у Коба несколько таблеток снот-
ворного и растворили их в вине, которое Анита поставила потом для вас на
столик вместе с холодным ужином. Чтобы снотворное оказало свое действие,
его надо было положить щедро, так как Анита сказала, что больше одного
бокала вина вы никогда не пьете. Я кинул таблетки в вино на глазок. Все
это мы проделали на кухне, в то время как вы считали, что я уже уехал.
На самом же деле, когда Анита показывала вам вашу спальню, я прошел в
комнату, где вы печатали, вынул из вашей сумочки ключи от квартиры на
улице Гренель, водительские права и - эта идея мне пришла в голову вне-
запно - вашу бирюзовую шелковую косынку. Нежно поцеловав уснувшую в кух-
не Мишель, я взял один из чемоданов Коба, в который уложил наверху его
одежду-ту, что он носил в свой последний день, - и спустился в подвал.
Он лежал в нелепой позе, как поверженная статуя, освещенный резким
светом лампочки. Я сказал ему мысленно, что наконец мы поменялись места-
ми - теперь он в более дурацком положении. Сейчас мы вместе с Анитой за-
щищаем свою единую жизнь - нашу и Мишель, - и Анита больше, чем ког-
да-либо прежде, стала мне женой. Что он мог ответить на это? Жалкий бол-
ван, да, жалкий подонок. Я поднял винчестер и положил его наискосок на
чемодан. На столике я обнаружил коробку патронов (30х30) и тоже взял с
собой. Убедившись, что одна гильза осталась в магазине ружья, я разыскал
на полу две остальные. Затем запер дверь на ключ и вышел через черный
ход в сад. Анита ждала меня там, прислонясь к стене. Я дал ей денег. Все
ключи Коба я оставил у себя, мне некогда было разыскивать в связке, ко-
торый из них от дома в Вильневе. Анита меня поцеловала, у нее были горя-
чие губы. Она сказала мне, что будет такой, какой я хотел бы ее видеть,
и еще сказала, что я верный человек и она меня любит.
Когда я сел в свою машину, было уже больше половины седьмого. Послед-
нее мое воспоминание о доме Коба в тот вечерэто освещенное окно на пер-
вом этаже, за которым смутно виднелось ваше лицо и светлые волосы. Я по-
ехал на улицу Гренель. На лестнице мне никто не повстречался. Я открыл
дверь, вошел и запер ее за собой. Первым делом я передал телефонограмму
в Орли. Потом засунул в чемодан Коба два ваших платья, черные брюки, ва-
ше белье и еще кое-какие вещи из ящиков шкафа. Я взял также белое пальто
и одну серьгу - вторая закатилась куда-то под тахту. Было уже десять ми-
нут восьмого. Самолет Коба вылетал в семь сорок пять, но я все-таки заг-
лянул в ванную комнату - там еще валялось платье, в котором вы были в
агентстве. Я взял и флакон ваших духов.
И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка приближалась к
половине восьмого, вторая показывала сто шестьдесят. Машину я оставил у
сторожа стоянки перед автовокзалом. Извинившись перед приемщиком багажа
за опоздание, я сунул ему свой чемодан и чаевые. Я мчался что было духу.
У выхода на летное поле мне вручили "вашу" телефонограмму. Чтобы меня
запомнили, я дал десять франков на чай. В "каравелле" у меня не спросили
фамилию, но я под разными предлогами дважды повторил стюардессе, что ме-
ня зовут Морис Коб, Морис Коб, и что я лечу в Вильнев-лез-Авиньон. Я вы-
пил рюмку водки, взял предложенную мне газету. Лететь предстояло час с
небольшим. Я принялся размышлять. Меня совершенно не волновало то, что я
нисколько не похож на Коба. Среди такого количества пассажиров никто не
запомнит, как выглядел один из них. Могут примерно запомнить фамилию, да
еще может запасть в голову Авиньон, и достаточно. И как раз во время
этого полета, когда я подумал о том, что Аните тоже предстоит выдавать
себя за другую, но у нее возникнут гораздо большие трудности, чем у ме-
ня, она должна оставить о себе очень четкие воспоминания, - мне в голову
и пришел трюк, чисто рекламный трюк с забинтованной рукой. Такие подроб-
ности запоминаются лучше всего: "Это была дама на "тендерберде", и у нее
была забинтована рука". Я сразу же оценил, сколь выгодна будет эта инс-
ценировка, тем более если забинтовать левую руку. В гостинице Анита смо-
жет сама не заполнять карточку, поскольку она левша. А так как она не
левша, то ей повязка не помешает. Ваше самоубийство само по себе явится
доказательством вашей вины. А если у вас будет покалечена рука, никто не
удивится, что вы не оставили никакой записки, которая бы пролила свет на
ваш поступок.
В Марселе-Мариньяне было уже темно. Получив свой чемодан, я купил в
зале аэропорта все необходимое для повязки. Потом сел в такси и поехал в
Авиньон. По дороге я рассказал шоферу о своей работе, выдавая себя за
инженера-строителя. Поговорили мы и о бедняках, которые живут в трущо-
бах. Потом я снова углубился в свои мысли. Мы остановились у ворот гара-
жа Коти. Я щедро отвалил шоферу чаевые - восемьдесят километров он пром-
чал за пятьдесят минут. Позже я подумал, что совершенно не запомнил его.
Даже не могу сказать, какого цвета были у него волосы. Что бы вам ни го-
ворили, Дани, но это так. В действительности никто ни на кого не обраща-
ет внимания. Именно на это я рассчитывал, когда собирался обвести вокруг
пальца тех, кому поручат вести следствие, и хотя бы в этом, мне кажется,
я был прав.
В гараже была тишина и полумрак. У застекленной будки ко мне подошел
мужчина. Я заплатил ему за ремонт "тендерберда". Он выдал мне счет. Я
сказал, что у меня вилла Сен-Жан в Вильневе. Он подогнал "тендерберд" к
воротам-с поднятым верхом, только что вымытый. Я сел за руль, пытаясь с
ходу угадать, как тронуть эту машину с места. Это оказалось просто. Мне
кажется, я уехал, не вызвав никаких подозрений.
Мне пришлось спросить дорогу в Вильнев - он оказался гораздо ближе к
Авиньону, чем я предполагал. Часы показывали четверть одиннадцатого,
когда я распахнул ворота виллы Сен-Жан. Едва войдя, я сразу достал из
чемодана винчестер и сделал три выстрела. Две пули я пустил в раскрытое
окно, одну - в стену в большой комнате. Чтоб сбить с толку какого-нибудь
дотошного эксперта, я подобрал пустые гильзы, а на пол, под стол, бросил
те, что нашел в Монморанси. В магазин я вложил три новых патрона. После
этого я стал вслушиваться в ночную тишину. Я уже заранее решил, что, ес-
ли кто-нибудь появится, я скроюсь, оставив здесь костюм Коба, ваши вещи
и машину. Но никто не появился. За четверть часа я сделал все, что нуж-
но. Большую фотографию, где вы сняты обнаженной, я нашел наклеенной на
деревянный подрамник наверху, в этой порнографической фотостудии. Я пос-
мотрел все папки со снимками, вынул ваши - за исключением двух, которые
вполне подходили для моего плана, - и Аниты, от которых хотелось выть.
Вот Аниту снимали с ее полного согласия, Дани. Все это я разорвал, сунул
в большой бумажный мешок и потом увез с собой. Я отыскал и нужные мне
негативы - они оказались в ящике, пронумерованные и занесенные в ката-
лог, как почтовые марки. Были там и рамки для контактной печати. Я отнес
вниз вашу большую фотографию и повесил ее на стену, взамен другой, на
которой была изображена девица лет двадцати, не старше, присевшая в ка-
кой-то нелепой позе. Прежде чем снова подняться в мастерскую, я впервые
вгляделся в ваше лицо. Не могу вам объяснить отчего, но у меня вдруг по-
явилось такое чувство, что вы в нашем лагере, что вы тоже, как и я, пре-
исполнены жалости к нам. Ваше лицо на этом снимке выражало нескрываемую
нежность к той, которая, пользуясь тем, что вы полуслепая, в ту минуту
предавала вас, потакая гнусным порокам этого подонка. Короче, на этом
снимке был запечатлен момент, который поразительно предопределил все
дальнейшее. Я оставил фотографию на стене, хотя прекрасно сознавал, что
я мерзавец.
Я разложил в спальне ваши вещи, опрыскал вашими духами простыни, ко-
торые, быть может, еще хранили запах духов Аниты. Постель была в беспо-
рядке. Кожаный ремень валялся на полу, там я его и оставил. Думаю, я уже
начинал уставать и чувства мои притупились. Кожаный ремень не произвел
на меня никакого впечатления, никакого. Я перенес в машину бумажный ме-
шок, ваше белое пальто, коврик, в котором вы потом обнаружили труп Мори-
са Коба. И еще коробку с патронами и ружье. Дверь в доме я оставил отк-
рытой. Я действовал как робот, но я сделал все, чтобы ввести в заблужде-
