Затерявшись в толпе зевак, мы видели, как сиганул из форточки Кошмар,
как переругивались растеряно Руви и Куни, как бегали с ведрами лакеи и
всплескивала руками горничная.
- Знамение... - бормотал Легиар. - Она не далась мне в руки... Какая
книга... Знамение!
Похоже, он временно обо мне забыл - и слава небу.
Село было небольшое, зажиточное, опрятное, с невысокими плетнями
вместо заборов. На длинных жердях сушились разнообразные глиняные горшки,
расписанные цветами и пчелами. Гордостью местных жителей были ульи и еще
старинный промысел - особенная роспись по глине в темно-медовых тонах,
изображающая непременно цветы и непременно пчел.
Одинокая вдова, приютившая Ильмарранена на ночь, сама походила на
пчелу - коричнево-золотая, полная, хлопотливая, она изо всех сил старалась
угодить своему случайному гостю. Руал ночевал на сеновале, где ему
постелена была чистая постель. Сквозь крышу смотрели звезды - Ильмарранен
поглаживал золотую ящерицу, притаившуюся у него на груди.
Утром вдова встала ни свет ни заря, напекла пирожков, усадила Руала
за стол. Она щедро угощала его парным молоком и медом из собственных
ульев, чтобы потом, усевшись напротив и опершись на локти, искать его
взгляда темными матовыми глазами.
- Не спешил бы, - сказала она, когда Руал уже стоял в дверях.
Он улыбнулся виновато:
- Не могу... Должен идти.
Вдова горестно покачала головой и проводила его до ворот. Так он и
запомнил ее - печальная, одинокая пчела, глядящая ему вслед, прикрываясь
ладонью от солнца.
Далеко-далеко отсюда другая женщина тоже неотрывно смотрела на
дорогу. Так же светило солнце, ветер так же поднимал столбы пыли, но
дорога была пуста, и ожидание было тщетно. Никак не унимался ребенок;
баюкая его, женщина шептала необычные, с трудом различимые слова, а
успокоив ненадолго, снова наклонялась к окну и снова смотрела.
Дорога была пуста, а ожидание было тщетно.
Руал брел сельской улицей. Играли, отражая солнце крутыми боками,
расписанные цветами и пчелами глиняные горшки на плетнях. Выскочили откуда
ни возьмись две голенастых девчонки, поздоровались с прохожим, потом
засмущались и брызнули прочь. Там и здесь в огородах маячили согнутые
спины; где-то чинили крышу, и полуголые рабочие картинно восседали на ней
верхом, мерно взмахивая молотками. Мрачно покосилась встречная старуха,
удивленно вытаращился на чужака чумазый малыш, копошащийся на куче песка.
Выглянула из подворотни рыжая собака, забрехала без особого рвения, потом
чихнула и скрылась. Руал улыбнулся.
Он миновал околицу, двинулся через луга, где высились копны сена,
через поля, где горбились жнецы, берегом тихой речки, где ребятишки
таскали карасей из ленивой, неподвижной, прозрачной до дна воды. В полдень
он пообедал в компании маленьких рыболовов, угощая их пирожками, любовно
приготовленными вдовой. В ответ получал свежий сыр, душистый хлеб и
цветочный мед. Он жевал травинку и щурился на масляные блики, игравшие на
ровной поверхности затонов, смотрел, как неподвижно зависали над водой
тяжелые стрекозы, как сновали водомерки, как вертелись и ложились на бок
пестрые поплавки. Он просидел бы на берегу до вечера, если б не ждала его,
понукая, подстегивая, пыльная лента дороги.
После полудня погода испортилась. Быстро сгустились нехорошие,
свинцового оттенка тучи и наступило затишье - зловещее, многообещающее.
Руал ускорил шаг - впереди виднелись первые дома незнакомого поселка. В
этот момент затишье оборвалось, как обрывается натянутая струна.
Рванул ветер, заметались придорожные деревья, силясь убежать и
спрятаться, судорога прошла по золотому полю неубранной пшеницы, и поле
это вступило в черную, непроглядную тень. Небо предстало вдруг в красивой
сетке молнии, и в ту же секунду победно ударил гром. Руал пригнулся и
побежал, но крупный ледяной дождь преследовал бегущего, молотил по спине,
бесчинствовал и издевался, пока Ильмарранен, задыхаясь, не добежал до
накрытого сверху рогожей стога сена и не врылся, как крот, в его душистые
недра.
Молнии хлестали одна за другой, дождь свешивался с темного неба
неровными, медленно шевелящимися космами. Внутри стога было сухо, через
неправильной формы дыру Руалу был виден кусок дороги и край пшеничного
поля, из золотого сделавшегося серым.
Небо потемнело еще больше, сумерки сгустились, будто средь бела дня
вдруг навалился вечер. Новая туча, явившаяся из-за реки, помедлила и
разразилась жесточайшим градом.
Притихший Руал наблюдал со страхом, как пляшут ледяные шарики на
размокшей, размытой дороге, как содрогается пшеница, как с треском
лопаются придорожные лопухи. Потом туче наскучила игра, она выдохлась,
отступила, град сменился дождем и сразу - дождичком, который вскоре утих
совсем. Как ни в чем не бывало, явилось солнце, чтобы осветить печальные
следствия беззакония, учиненного градом.
Руал выбрался из своего убежища - под ногами у него хрустнули тающие
под солнцем льдинки. Все вокруг имело жалкий, растерзанный вид.
Ступая, как по битому стеклу, он пошел в сторону пшеничного поля.
Пролетела прямо у него над головой невесть откуда взявшаяся крупная
ворона, угнездилась на поникшей ольхе, каркнула хрипло.
Пшеничные колоски были измяты, изломаны, искалечены. Все зерно
высыпалось на землю.
- Они наслали на нас град! Они колдуны и чернокнижники! Спросите,
почему их поля уцелели, а наши все погублены!
- Спросите... - хором загудела толпа.
- Почему туча обошла их угодья стороной? Почему мы должны теперь
умирать с голоду?
- Колдуны! Колдуны! - кричали обозленные, почерневшие от ненависти
люди.
Площадь посреди поселка была окружена линялыми, покосившимися
заборами, под которыми роскошествовала зеленая, в рост человека, крапива.
Оратор стоял на огромной бочке посреди площади, затянутый ремнем поверх
круглого живота, сам похожий на бочку с одним обручем. Односельчане его,
понесшие в один день колоссальные убытки, толпились вокруг, наступая друг
другу на ноги и горланя:
- Колдуны! Пчелятники - колдуны!
Человек на бочке вскинул руку:
- Разве мы не знали этого раньше? Разве пчелятники не катались в
масле тогда, когда мы маялись в нищете? Разве не умер сынишка угольщика,
искусанный их пчелами насмерть?
- Правильно! - тонко выкрикнул женский голос. - Свекровь купила у них
расписной горшок, поела из него и отравилась!
- А не надо было покупать, - откликнулась другая женщина, - все
знают, что ихние горшки отравленные!
- Колдуны! - завопили обезумевшие люди.
Руал стоял в толпе, беспомощно оглядывался, не понимая, что
происходит. Топотали расхлябанные башмаки, из длинных, обрамленных грязной
бахромой рукавов выглядывали видавшие виды кулачища. Похоже, жители этого
большого, бедного, обделенного счастьем поселка давно копили злобу на
благополучных соседей. Наделавшая несчастий буря была последним звеном в
длинной череде претензий, свар и хранимых обид.
Возмущение нарастало:
- У меня тетка ослепла от их меда! - доказывал молодой долговязый
парень, вертясь как волчок.
Руал не выдержал:
- Да перестань врать! Я сегодня ел их мед и прекрасно вижу твою
противную физиономию!
К нему обернулись:
- Ты что, из пчелятников?
Занеслись в воздухе тяжелые кулаки.
- Да я путник, - примирительно буркнул Руал, отступая. Его оставили в
покое.
Подпоясанный ремнем слез с бочки, и на нее забралась заплаканная
женщина в когда-то нарядном, а теперь изодранном нервными руками
передничке:
- Дети у меня... Дети... - и разрыдалась вдруг так горько, что, не в
силах продолжать, тут же и спустилась снова. У Руала болезненно сжалось
сердце.
Плачущую женщину сменила молодка в многоярусных бусах:
- Слушайте, соседи! У меня в огороде листика целого не осталось! Что
же это, а? - А ихнюю земельку и не тронуло, только дождичком подмочило!
Так что нам, ждать, пока эти колдовские морды пожар на нас нашлют или
чуму? Да бить их надо!
- Бить! Бить! - завопила осененная счастливой мыслью толпа.
- Бить, - продолжала женщина, - и хлеб ихний себе забрать, чтобы по
справедливости было! А то гляди ж ты - только дождичком подмочило!
Руал озирался, вглядываясь в лица. Все были вдохновлены, все орали,
всем было за что мстить. Руал вспомнил приютившую его вдову, голенастых
девчонок и мальчишек-рыболовов.
На бочку тем временем вылез здоровенный хмурый человек, которого
приветствовали криками:
- Скажи, кузнец! А ну, скажи!
Кузнец обвел всех тяжелым взглядом из-под щетками торчащих бровей.
- А что... скажи... - проговорил он неожиданно высоким голосом. - Я
там своих парней послал горн раздувать... До ночи накуем пик железных,
сколько успеем. На чернокнижника с голыми руками не попрешь... А вы несите
в кузню косы поломанные, мечи будут... Мы не ягнятки, вот что! Измываться
не дадим!
Толпа загудела:
- Правильно! Хватит терпеть!
- Не достанет пик - с топорами пойдем!
- Бить пчелятников, бить!
Ильмарранена сильно толкнули в спину: кто-то пробирался вперед,
кто-то отходил, и образовавшийся водоворот вынес Руала так близко в бочке,
что тяжелые кузнецовы ботинки оказались у него прямо перед лицом.
- Бить колдунов, - подытожил кузнец, - завтра, как рассветет,
соберемся у кузни, разберем оружие и вдарим! Хватит языками плескать,
языком чернокнижника не проймешь... Утром пики будут и мечи!
Толпа закивала, соседи хлопали друг друга по плечам, благословляя на
бой. Бочка опустела, Руал видел вблизи ее истоптанное днище, темные доски
и ржавые обручи. При желании он мог дотронуться до нее рукой.
- У меня зять оттуда... - тихо сказали у него за спиной. - Никакие
они не колдуны. У них тоже дети...
Другой голос перебил:
- А что мне до чужих детей? Лишь бы своих пять душ прокормить...
- Бить! Бить! - кричали отовсюду.
Руал смотрел в землю. Расправа, подумал он, одна большая расправа
всех над всеми. Я расправился, надо мной расправились...
Вспомнились крутые бока глиняных горшков, расписанных цветами и
пчелами. Ровные ряды ульев...
Он опомнился, уже стоя на бочке. К нему разом повернулось две сотни
голов, настороженно нахмурились брови, презрительно оттопырились губы.
- Опомнитесь, - сказал Руал, - какие они колдуны. Я странник, я был
там и видел. Они не виноваты, вы же сами знаете!
- Вон! - крикнул кто-то один, и сразу его крик подхватил десяток
голосов:
- Вон! Пошел вон, приблуда!
- Остановитесь! - крикнул Руал. Его схватили за ноги сразу несколько
человек. Бочка пошатнулась.
- Оста... - кричал Руал, уже видя, как в дом вдовы врываются громилы
с железными пиками и белыми от ненависти глазами. Как разлетаются ульи,
падают в пыль расписные черепки...
- Люди! - закричал Ильмарранен, осененный внезапной мыслью. - Бойтесь
знамения! Я гадальщик и ясновидец, бойтесь знамения!
Его уже стащили с бочки за ноги, опрокинули на землю.
- Я вижу! - кричал он что есть силы. - Я гадальщик и ясновидец!
Бойтесь знамения, ибо оно знаменует смерть!
Его дважды ударили ногами, связали чьим-то поясом и заперли в сарае -
"чтобы не донес пчелятникам".
Весь вечер в кузне, стоявшей в стороне от поселка, кипела работа.
Весь вечер Руал Ильмарранен пытался освободиться.
Сгустилась темнота, притомившиеся вояки собрались в трактире, и Руалу
из его сарая была слышна их пьяная похвальба.
Ночь была темная, безлунная, по небу бешено неслись стаи туч, то
