волосы, плевали в лицо, пока Руал не потерял сознания.
Полуживого, его выбросили в канаву, полную ледяной воды, которая и
привела его в чувство. Очнувшись, он слышал голоса:
- Не сдох он, что ли?
- Да вроде сдох... Ясновидец...
- А ты притопи его на всякий случай...
- Охота руки марать...
Голоса отдалились. Руал судорожно дернул рукой - и нащупал-таки за
пазухой чудом уцелевший в остатках одежды сверток.
Марран лежал в канаве на обочине большой дороги, перед глазами у него
извивался в мокрой глине придавленный камнем дождевой червяк -
подергивалось склизкое, кольчатое тело, захлестывалось петлями,
проглядывали сквозь розовую кожу темно-фиолетовые внутренности.
Захлебываясь в мутной луже, Руал ощущал себя таким вот
полураздавленным червем - никчемным, мерзким, корчившимся в ожидании своей
жалкой смерти.
- Вот что, дорогуша, - сказал Ларт на следующий после визита в ратушу
день. - Я еще раз убедился, что в серьезных делах твоя помощь так же
эффективна, как ловля блох каминными щипцами. Поэтому сегодня тебе
поручается сторожить наши комнаты.
Мне нечего было возразить. Я горестно наблюдал, как он собирается,
засыпает в кошелек пригоршню золотых монет и отправляется на поиски
мифических следов мифической Третьей силы в городе Карате. Закрывая за
собой дверь, Ларт бросил через плечо:
- И не смей переступать порога, даже если вся гостиница вспыхнет
огнем!
Его шаги стихли на лестнице. Я почувствовал себя узником каменного
мешка, как бы в насмешку окруженного роскошью и комфортом.
Часы на башне напротив пробили одиннадцать утра. Пошатавшись по
комнатам, я уселся на подоконнике и принялся глазеть на прохожих. Все они
представлялись мне сейчас чужими и в высшей степени никчемными людьми,
глупыми и чванливыми; среди женщин я не отметил ни одной, превосходящей
привлекательностью дохлого хорька. Горько вздыхая, я вспоминал родные
места, трактирщика, наливавшего мне в долг, и милашку Данну, считавшую
меня учеником чародея. По стеклу ползала муха - я жестоко с ней
расправился.
В этот момент душевного упадка мне послышался стук в дверь. Неприятно
пораженный, я замер. Стук повторился, на этот раз явно, хотя и негромко.
Я струхнул, потому что одно дело прикидываться волшебником по
поручению и в присутствии Легиара, и совсем другое - изображать магическое
величие в одиночку, на свой страх и риск. Мне пришла в голову малодушная
мысль притаиться.
Стук, однако, повторился снова. Весь подобравшись, я отправился к
двери, пытаясь выработать на ходу достаточно убедительную для мага линию
поведения.
- Что вам угодно? - рявкнул я, распахивая дверь.
В двух шагах передо мной испуганно хлопало васильковыми глазами
очаровательное существо в чепце и передничке горничной. Я охнул.
- Господин волшебник... - тонким дрожащим голоском пропела эта
пичуга. - Простите... Уборка... Извините... - и она присела до земли в
неуклюжем реверансе.
Не веря своему счастью, я отступил вглубь комнаты. Пичуга, немного
приободрившись, втащила в номер ведро с водой и щетку на длинной ручке.
Ей, может быть, исполнилось шестнадцать. Ростом она была мне по
плечо, а я ведь не великан. Из-под накрахмаленного чепца выбивались
рыжеватые волосенки, а на румяной мордочке с пухлыми щечками читалась
уморительная решимость выполнить трудную и опасную миссию по уборке комнат
чародея.
Судьба сжалилась-таки надо мною, решив вознаградить за провал на
званом ужине у мэра.
Пичуга принялась за работу - извлечена была из ведра истекающая водой
мохнатая тряпка, ловко наверчена на щетку и запущена под кресло, в которое
я немедленно влез с ногами. Стараясь не смотреть на меня, васильковые
глазки серьезно потупились.
- Как тебя зовут? - спросил я небрежно.
- Мирена... - скромно ответили васильковые глазки.
Я приходил во все больший восторг. Пичуга елозила тряпкой по полу,
рукава ее платьица задрались к локтям, обнажая тоненькие белые руки, а
чепец съехал на лоб, обнаружив сзади, на шее, милый рыженький завиток.
Работала она не ахти как - я, бывало, мыл пол куда быстрее и чище.
Мне стоило значительных усилий подавить в себе желание преподать ей урок
влажной уборки. Вот она выпрямилась, тыльной стороной ладони убирая от
глаз непослушные прядки - и встретилась со мной глазами. Без того розовые
щеки ее стали совсем красными.
- Не будет ли любезен господин волшебник... - пролепетала она, -
позвать господина своего слугу, чтобы карниз...
Она запнулась.
- Что, милая? - переспросил я благосклонно.
- Карниз... Протереть... - прошептала она, - высоко, я не достану...
Я понял наконец - она собиралась стереть пыль с карниза под окном, до
которого ей было, как до неба.
- А моего бездельника нет, - сказал я огорченно, - я, видишь ли,
услал его сегодня с важным поручением. Что же делать?
Она покусала губки, потом решительно тряхнула головой и полезла на
подоконник.
Будь ее рука хоть вполовину длинней, она, возможно, дотянулась бы до
карниза, став на цыпочки. Я понаблюдал за ее отчаянными акробатическими
упражнениями, потом подошел сзади, взял ее за талию и поднял повыше.
Весу в ней было, как в годовалом котенке. Под корсетом прощупывались
теплые ребра. Дернувшись от неожиданности, она вскоре затихла, повисела
минуту без движения и наконец стряхнула мне на голову щепотку мелкой белой
пыли.
Я осторожно поставил ее на подоконник. Не глядя, она соскочила на пол
и кинулась к своему ведру, будто ища у него помощи и защиты.
- Вот и справились, - сказал я мягко.
Васильковые глазки были широко распахнуты, худая грудка под
передником ходила ходуном.
- Волшебники странный народ, Мирена, - начал я, делая шаг ей
навстречу. - Им приходится путешествовать, сражаться с чудовищами,
помогать людям... Тебе, например, нужна помощь?
Она отступила, держа перед собой тряпку, как белый флаг. Я улыбнулся
мудро и устало:
- Дитя мое, волшебники не такие, какими кажутся... Посмотри на меня.
Ты видишь, я молод? Но я уже повидал такое, чего тебе никогда не
вообразить... Оставь свою тряпку. Я совершил множество подвигов... А
теперь я хочу покоя. Положи тряпку на пол. Просто покоя, и чтобы в печке
трещал огонь, и нежного друга рядом... Брось тряпку, в конце концов!
У нее были сухие, горячие губы. Тряпка шлепнулась на пол, подняв
фонтан брызг.
- О, господин волшебник... - шептала пичуга, вздрагивая и
отстраняясь. - Я всегда робела перед важными господами... А колдунов
вообще не видела... Нет, я знаю свое место, господин волшебник! Я просто
служанка, я боюсь высокородных!
- Не бойся меня, дитя мое... Я беспощаден к врагам, но ты - ты другое
дело...
Я взвалил ее на плечо и поспешно поволок в спальню. Предательски
скрипнула входная дверь.
Конечно, это бал Ларт, вездесущий, вовремя появляющийся Ларт,
ответивший на мое замешательство скептической улыбкой.
Мирена отдувалась, поправляя чепец.
- Я не помешал, мой господин? - спросил Легиар заботливо.
Я промямлил что-то нечленораздельное, а пичуга вдруг спохватилась:
- Ах, господин слуга! А я же не убрала у вас в комнате!
И, подхватив ведро, тряпку и щетку, она нырнула в комнатушку для
прислуги. Ларт проводил ее оценивающим взглядом, хмыкнул и неспешно
двинулся следом. Я остался стоять посреди гостиной, в луже воды.
Мирена не возвращалась. Звук тряпки, возимой по полу, вскоре стих. Я
подошел к портьере, закрывавшей вход в комнату для прислуги, и
прислушался. Знакомый тонкий голосок повторял возбужденно:
- А я тогда говорю, что боюсь важных господ, особенно волшебников!
- А слуг не боишься? - деловито поинтересовался Ларт.
- Слуг - нет... - смущаясь, ответила пичуга.
Стало тихо. Потом тонкий голос просительно залепетал что-то,
явственно произнеся несколько раз "не надо". У меня свело челюсти.
За портьерой упало что-то тяжелое. Просительный голос испуганно
вскрикнул, на секунду превратился в умоляющий, потом затих. Что-то
успокаивающе проворковал Ларт.
Гулко ударили часы на башне.
Я почувствовал, что у меня промокли ноги, повернулся и пошел прочь,
скрываясь от оглушающего страстного шепота.
И тут меня остановил странный, не имеющий отношения к страсти звук -
пугающий, негромкий, но внятный, как шипение ядовитой змеи. Вскрикнул Ларт
- я не слышал раньше, чтобы он так кричал. Это был крик испуганного
человека. Я кинулся назад и одним махом откинул портьеру.
Мирена, маленькая глупенькая Мирена стояла посреди комнаты в одной
сорочке, с распущенными по плечам, растрепанными волосами. Лицо ее
изменилось до неузнаваемости, глаза закатились под лоб. Рот был
полуоткрыт, губы и язык не шевелились, и все же внятно, совершенно
явственно из ее горла вдруг донесся чужой, низкий голос:
- Она... Она наблюдает... Ищи, Легиар... Ее дыхание среди нас, среди
нас... Ей нужен привратник...
Я набрал в грудь воздуха, чтобы заорать что есть мочи. Ларт
предупредил это намерение и быстро зажал мне рот рукой.
А с неподвижных губ Мирены слетало, чередуясь с шипением и странным
пузырящимся звуком:
- Она идет... Она на пороге... Ожидает... Ждать - недолго...
Ржавчина, ржавчина! Помни, Легиар! Огонь, загляни мне в глаза. Рваная
дыра, где было солнце. Посмотри, вот лезвие исходит слезами, она, она...
Мирена вдруг прерывисто вздохнула, дернулась и опустилась на пол. Мы
оба кинулись к ней.
Она попросту спала - крепко и безмятежно, как ребенок.
- Знамение, - прошептал бледный Легиар. - Знамение.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСПЫТАНИЯ
Лето перевалило через свой полдень и потихоньку, ни шатко ни валко,
двинулось навстречу неминуемой осени.
Теперь он хромал меньше и мог преодолевать большее расстояние, прежде
чем падал от усталости.
Днем солнце удивленно таращилось на странного человека, который с
достойным удивления упорством шел бесконечными, пыльными и поросшими
травой дорогами - шел вперед без цели и надежды, просто затем, чтоб идти.
Ночью звезды равнодушно смотрели, как он искал пристанища и часто, не
найдя его, засыпал под открытым небом. Время от времени и солнце, и звезды
подергивались клочьями туч, бесновались грозы, проливались дожди - а
человек все шел, без цели, без надежды, и не было, по-видимому, причины,
которая могла бы заставить его остановиться хоть ненадолго.
Древние леса сменились редкими рощицами, а потом бесконечной степью,
похожей на стол под ворсистой скатертью. Затем дорога, кажется, повернула
- вдали замаячили подобия гор, но дорога повернула еще раз, решительно,
круто, и горы остались где-то сбоку, чтобы вскоре скрыться совсем.
Люди, жившие в окружении лесов, были поджарыми и недоверчивыми;
жители степи охотнее пускали путника на ночь, разрешали отработать ужин и
часто давали ему в дорогу лишний кусок хлеба. Он пил воду из редких
придорожных колодцев. Иногда колодец оказывался пуст, и тогда он страдал
от жажды сильнее, чем от тоски. Степь угнетала его - ему казалось, что на
него смотрят. Ощущение это порой было так сильно и явно, что, засыпая, он
привык натягивать рваную куртку на голову.
Когда по дороге снова стали попадаться редкие рощицы, он ненадолго
вздохнул свободнее, но потом вдруг пришло чувство некоего неясного
беспокойства.
Однажды вечером он развел свой костер под одиноким деревом в чистом
поле.
Трещали щепки в огне; их, впрочем, должно было хватить ненадолго, а
