коже ее плотно облегала кости, и на исхудавшем, белом до синевы лице
лихорадочно блестели воспаленные, нездоровые глаза.
Однажды - это случилось вечером, когда нянька на кухне кормила Алану
остывающей кашей - госпожа спустилась к ним. Неверным шагом пройдя мимо
обмершей женщины, она молча подхватила Алану на руки и судорожно прижала к
себе - так, что глаза девочки расширились от боли. Тория трясла ее и
тискала, истерично целуя, путаясь пальцами в растрепанных волосах,
постанывая и приговаривая чуть слышно: "Малыш... Мальчик мой...
Маленький... Сынок..." Потом до Аланы дошел весь ужас происходящего, и,
забившись от страха, она закричала во все гордо, заплакала так, что
слезинки разлетелись веером; будто протрезвев от этого крика, Тория
безвольно опустила руки, позволяя девочке выскользнуть на пол, повернулась
и ушла, не говоря ни слова.
Всю ночь старая женщина и маленькая, дрожащая Алана скулили и
плакали, тесно прижавшись друг к другу.
5
Утро он провел в одиночестве, как, впрочем, и предыдущий вечер, и
утро перед тем. Попойки в доме Соллей постепенно сошли на нет; для жителей
Каваррена не осталось тайной его странное нежелание исполнить свой
воинский долг - явиться на зов и возглавить гарнизон в борьбе с
разбойниками, о которых уже и в Каваррене говорили, что они необычайно
жестоки и наглы. Город, как и прежде, жил слухами - но и слухи не вечны,
кто-то уже потерял интерес, кто-то пожал плечами, а кто-то и прямо объявил
Эгерта Солля изменщиком и трусом...
Он усмехнулся. Горожане могли предположить, что их, горожан, мнение
мало заботит Солля - но у них не хватило бы воображения понять, в какой
колоссальной степени ему наплевать на все их пересуды. Он сидел у окна и
равнодушно смотрел, как пузырятся под дождем лужи, как бродят по двору псы
и время от времени гремят по мостовой кареты с кичливыми гербами.
В дверь нерешительно стукнули; горестный лакей просунул в щель свой
круглый, пуговкой, нос:
- Господин... Там... Спрашивают...
Эгерт вяло отмахнулся. Посетители не интересовали его.
Лакей ушел - однако через минуту вернулся снова, несколько
возбужденный:
- Господин... Она говорит... что это важно... Что она...
- Кто - она? - Эгерт удивился. Визит к нему дамы в самом деле был
диковинкой.
Лакей помялся. Тихонько вздохнул:
- Девчонка, мой господин. Такая... девчонка, одним словом.
Эгерт подумал, разглядывая дождь. Погода казалась мало подходящей для
визитов, и он рассудил, что, возможно, таинственная посетительница и
впрямь слишком хочет его видеть.
- Проси, - бросил он лакею. Тот снова замялся:
- Так она... Мокрая, господин мой, грязная, ковер замарает...
- И ты не в состоянии избавить меня от визитов замарашек? - спросил
Эгерт холодно. Лакей засуетился:
- Так... гнать, что ли?..
Эгерт со вздохом поднялся.
Девушка ждала у дверей; она действительно походила на искупавшегося в
тине ежа, черные волосы слиплись и висели сосульками, под подошвами
прохудившихся башмаков натекла уже целая лужа, и потому Эгерт узнал ее не
сразу, а только тогда, когда она шагнула ему навстречу и хрипловато,
простужено пробормотала:
- Господин Солль... Я приехала, чтобы... Луар.
Этого имени она могла бы и не произносить. Он и без того прекрасно
помнил осенний праздник с бродячим театром, искрометную комедиантку,
вызывающую всеобщий смех, и своего сына в сером плаще служителя Лаш.
Девушка по имени Танталь была связана в его памяти с шоком, ужасом и болью
открытия - а потому он и сейчас поморщился, как от боли:
- Что - Луар?
Она захлопала ресницами, то и дело судорожно сглатывая. Кажется, его
равнодушие и неприязнь оказались для нее неожиданным ударом - и сейчас она
изо всех сил искала слова, чтобы задобрить его:
- Луар... Я хочу поговорить с вами. Господин Солль, я виновата, но
так вышло, что я все знаю...
За плечом у Солля навострил уши любопытный лакей. Солль подавил в
себе малодушное желание отослать его.
- Что - все? - спросил он нарочито громко, чтобы доказать и себе и
лакею, насколько безразличны ему все на свете тайны. Впрочем, в глубине
души он был уверен, что девчонке известно что-то совсем другое, мелкое,
незначительное.
Она перевела дыхание. Покосилась на лакея; попросила тихо и жалобно:
- Наклонитесь... Я скажу...
Пожав плечами, он наклонил голову - и тогда, приблизив свои синие от
холода губы к его уху, она прошептала чуть слышно:
- У него медальон... Он ходил на могилу... Но он не виноват. Он был в
Башне Лаш... Он станет, как Фагирра. Нельзя... Почему вы его бросили?!
Лакей ничего не расслышал и обижено засопел. Эгерт стоял, забыв
выпрямиться, и поэтому воспаленные глаза девчонки оказались совсем рядом с
его глазами. Умоляющие, мокрые, испуганные собственной дерзостью глаза:
- Господин Солль... Я, конечно, не имею права... Но больше ведь
некому вам это сказать... Простите...
Он с трудом разогнул сразу занемевшую спину. Тяжело направился к
себе; у подножия лестницы оглянулся:
- Ты, наверное, хочешь есть?
Она молчала, смотрела затравленно и не знала, чего от него ожидать.
Он через силу улыбнулся:
- Ладно... Тебя покормят. Потом поговорим.
Она поспешно кивнула, но он увидел, что она хочет еще что-то сказать,
хочет и не решается.
- Ну? - спросил он через плечо.
Она прерывисто вздохнула:
- Если можно... Я хотела бы... помыться.
Весь путь до Каваррена занял, по ее словам, "много дней" - как много,
она сказать не могла, сбилась со счета где-то посреди дороги. Она здорово
изменилась с тех пор, как Эгерт видел ее последний раз - исхудала,
повзрослела и растеряла половину своей веселости. Впрочем, горячая ванна и
сытный обед вернули в нее кое-какую жизнь - краем глаза Эгерт заметил, как
она походя пристроила салфетку на согнутый локоть статуи, украшавшей
столовую, отчего бронзовый пастушок сделался похожим на трактирного слугу.
Эгерт привел ее в кабинет и дал возможность разглядеть и вепрей на
гобеленах, и женщину в мальчиком на парадном портрете; потом она села в
кресло, в то самое, где несколько месяцев назад сидел Луар. Эгерт подавил
в себе горечь.
Она заговорила, сначала с трудом, преодолевая робость, потом все
быстрее и раскованнее, причем голос ее удивительным образом менялся в
зависимости от того, кто именно был в этот момент героем рассказа. Эгерт
почувствовал, как по спине его бегут мурашки - в устах полузнакомой
девчонки явственно звучали интонации Луара. Она говорила, привычно
управляя вниманием слушателя, поочередно влезая в шкуру всех
многочисленных персонажей - а он смотрел в ее мерцающие черные глаза и
думал, что в ней проскальзывает что-то от Тории - совсем юной, еще не
пережившей смерти жениха, одухотворенной своей наукой и своей любовью...
Конечно, Танталь ни лицом, ни нравом ничуть не была похожа на Торию. Но
вот этот блеск в глазах...
Он позволил себе расслабиться. Чуть-чуть. Распустить бронированный
панцирь, отрезавший его от мира, подумать о молодой Тории, о родинках на
ее шее, и о первой брачной ночи строгого и целомудренного Луара...
Какое счастье, что все эти месяцы мальчик был не один.
Я рассказала ему все. То есть я, конечно, рассказала ему все, что
считала нужным, что, по моему мнению, он должен был знать про Луара.
Кое-какие подробности я, конечно же, упустила - и тут же попалась, потому
что Эгерт Солль не был дураком.
Он встал и отошел к окну. Глядя в его широкую спину, я снова
почувствовала головокружение от мысли, что пришла-таки, что он принял меня
и разговаривает почти как с равной, что я сижу в его кресле и грею ноги в
его ковре, что мы с ним беседуем один на один - а ведь он всегда
представлялся мне чем-то совершенно недосягаемым, как статуя на высоком
постаменте...
Я прикрыла глаза. Странствия хороши, когда ты трясешься полегоньку в
повозке, когда с тобой друзья и всегда имеется сытный ужин; то ли дело
пешком и в одиночку, да по нынешним неспокойным дорогам, да впроголодь, да
ночуя под заборами...
Я улыбнулась. Добрые деревенские ребята давали мне денег за "пшак". Я
подходила к первому попавшемуся и предлагала "пшакнуть" за медную монетку;
тот долго маялся - но любопытство брало верх, и я показывала несложный
трюк, которому обучил меня Флобастер, маленькое представление с надуванием
щек, шевелящимися ушами и смешным "пшаком" в конце... Эдакий
незамысловатый цирк.
Детишки и молодежь, жадные до зрелищ, собирались компаниями и
приводили друзей, порой я собирала целую пригоршню монет - но случалось и
так, что на околице меня догонял здоровенный парнище и отбирал все - и то,
что заработала, и то, что было раньше, и даже хлеб...
Улыбка моя погасла. Я не удержалась и вздохнула - Солль обернулся от
окна, за которым все так же лилась вода. Мы встретились глазами, и я
поняла, что все, о чем я умолчала, ясно ему как день.
- Да, - сказала я громко, пытаясь собственной дерзостью погубить свои
же неуверенность и страх. - Да. Я вот люблю его. Ну и что?
Он воспринял мое признание совершенно неожиданно. Криво усмехнулся:
- А я, значит, не люблю. Мать не любит.
Я заметалась, не зная, что ответить; он снова отвернулся:
- Меня тут в последнее время принято упрекать... То долг воинский не
выполняю, то сына вот отверг... То есть не сына, а... Но все равно
предосудительно. Бросил на произвол судьбы... Так?
Я встала. Подошла к нему, опустилась на колени:
- Так. Вот убейте меня, выгоните... Я же все понимаю. И про госпожу
Торию, и про вас... И вообще это не мое дело. Но Луар-то не виноват. Ну за
что же... Он же не виноват, что родился, за что ему это... И если с ним
теперь что-то случится... вы будете виноваты. А теперь можете бить меня...
И выгонять...
Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом наклонился, ухватил
жесткими пальцами под мышки - у меня даже дух перехватило. Поднял с колен
и поднял над полом, будто котенка; лицо мое оказалось вровень с его лицом.
Так прошло несколько долгих минут, на протяжении которых я старалась не
дышать.
- Хорошо, - он вздохнул и поставил меня на пол. - Тебе потребовалось
мужество, чтобы сказать мне все это. Теперь я тоже... проявлю мужество.
Сядь...
Повинуясь его жесту, я водворилась обратно в кресло. Он прошелся по
комнате, прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Остановился напротив меня;
я заерзала и встала.
- Да сиди ты... - он легонько толкнул меня в плечо. Постоял,
раздумывая; вздохнул:
- Когда Тории Солль было двадцать с небольшим лет... Она, юная
невеста, приехала в Каваррен с женихом... Это был не я. Это был студент по
имени Динар Дарран.
Он помолчал, наблюдая за моей реакцией. Конечно, я удивилась, но
сочла неприличным показывать это. Он, похоже, остался доволен моей
выдержкой, хмыкнул и продолжил:
- Они прибыли в Каваррен по некоему делу, связанному с научными
изысканиями... На беду, тут случился я, первый боец и первый любовник в
городе, и, конечно, красота Тории не оставила меня равнодушным... Я повел
себя скверно, и взбешенный студент Динар вызвал меня на дуэль... Я убил
его, - Солль снова прошелся по комнате, искоса изучая, как понравится мне
это признание. Я сидела ни жива ни мертва - что-то говорило мне, что никто
другой не удостаивался раньше столь откровенной Эгертовой исповеди. Мне
даже стало страшно - честь это или наказание?
- Я убил его, - повторил Эгерт, глядя в потолок. - Он, бедняга, и
