отшатнулся и в ужасе уставился на Луара - ждал, вероятно, что безумец тут
же и откажется от своей затеи.
- Эге, - сказал Луар равнодушно. - Пожалуй, и гореть не будет, - и он
сунул в проем зажженный факел.
Осветились заплесневелые стены, потолок, поросший известковыми
сосульками, коридор, длинный, как кишка. Факел пригас - но все же не угас
вовсе, и Луар удовлетворенно кивнул.
Первый шаг оказался трудным - но ни лейтенант, ни каменщик, ни даже
безумный старик не смогли бы заметить его колебания. Луар справился с
собой не легко, но быстро; даже у декана Луаяна не было такой возможности
- узнать тайну Ордена из первых рук. А ведь Луара интересует не только
священное привидение, Первый Прорицатель и ржавчина на медальоне; у сына
Фагирры есть шанс узнать, что составляло смысл жизни его отца и в чем
смысл его смерти. Возможно, темнота в провале - не разрытая могила, а
наследное имение, отчий дом?
Он мрачно усмехнулся, согнулся в три погибели и с факелом наперевес
нырнул в пролом.
Святая святых.
Закрывая лицо рукавом, он брел в густых слоях слежавшегося воздуха,
обходя тухлые лужи и пятна плесени. Коридоры двоились и троились, круглые
ступени ложились веером, приглашая подняться; он двигался как заведенный,
не боясь заплутать или не найти обратного пути - а боясь только
остановиться, потому что очень скоро ему стало казаться, что некто
невидимый следует за ним по пятам.
Не он выбирал дорогу - дорога выбирала его сама, и он почти не
удивился, оказавшись перед массивной дверью из позеленевшей бронзы. Засов
на двери был взломан, и у Луара не было причин, оправдавших бы его
нежелание войти.
Он вошел.
Свет факела сразу же перестал достигать потолка и стен; дуновение
почти что свежего, живого воздуха позволило оторвать руку от лица и
судорожно вздохнуть. И в ту же секунду он поперхнулся, потому что огромное
темное пространство вокруг разом осветилось огнями.
Он ощутил себя не то выброшенным в звездное небо, не то окруженным
полчищем врагов, из которых каждый держал в руке по факелу. Он метнулся -
огни метнулись тоже, и тогда, сдержав страх, он понял их природу.
Яркие огоньки, острые, как иглы, тусклые огоньки, совсем мелкие огни
в темной пустоте, недостижимо далекие, едва различимые, как пыль. Все они
были отражениями его факела, и, пройдя несколько десятков шагов, он лицом
к лицу встретился с собой - угрюмым парнем со впалыми щеками и чадящим
факелом в руке, тусклым отражением в огромном, пыльном, подернутом
паутиной зеркале.
Зеркальный зал. Черное пространство без границ, дробящееся и
продолжающееся на сотнях запыленных граней. Плывущие в пространстве
огоньки; некоторое время Луар стоял, покачивая факелом и вдыхая особенно
сильный здесь запах старых благовоний. Это сердце Башни... Он кожей
чувствует, что попал в самое ее сердце - но ему нужен мозг. Факел скоро
догорит, пора отправляться...
Окна в коридоре были замурованы изнутри. Кое-где попадались
развороченные ниши - вероятно, вскрытые тайники. В глубине одного из них
сидел скелет, и остатки капюшона падали на костяной лоб. Луар отшатнулся,
наткнувшись на взгляд пустых глазниц. Сторож? Пленник? Жертва Мора?
Следующая дверь была приоткрыта; Луару оставалось только поддеть ее
носком сапога и с усилием распахнуть.
Снова запах, и снова иной. Сырость и благовония; посреди комнаты
огромный стол, и все кругом завалено бумагами - осклизлыми, позеленевшими,
смятыми, как палая листва. Никто не помнит уже, кем именно учинено
разорение - то ли озверевшие горожане здесь хозяйничали, то ли сами
служители ворошили свой же архив... Во всяком случае, бургомистр может
спать спокойно - на этих гнилых клочках, что устилают здесь пол с гнилыми
же остатками ковра, никто и никогда не прочитает имени его непутевого
тестя.
Факел предупреждающе затрещал. Времени оставалось всего ничего.
Осторожно ступая по мусору, Луар обошел вокруг стола. Поднял факел
повыше, осмотрел гладкие, без единой щели каменные стены.
- Мне нужно, - сказал он хрипло, обращаясь не то к столу, не то к
собственной мечущейся тени. - Я его сын и имею право... Я единственный
наследник.
Тишина. Ужасающий запах, чадящий факел и корка из мертвых бумаг.
Кончиками пальцев он дотронулся до стены, осторожно провел, будто
почесывая каменную тушу Башни. Поднял руку выше; провел снова - наугад,
без надежды.
Щелчок прозвучал, как удар хлыста. Луар отпрыгнул, поскользнувшись и
еле удержавшись на ногах. Гладкая стена обнаружила одну щель, потом
другую, потом желобок, потом квадратную дверцу, которая без скрипа
качнулась в сторону.
Луар понял, что дрожит.
Подойти к тайнику оказалось еще труднее, нежели шагнуть в пролом
навстречу запаху и темноте. Но теперь у его страха не было свидетелей - и
потому Луар позволил себе искусать до крови без того запекшиеся губы.
Тайник был не тронут. Он пережил Мор, пережил крах ордена Лаш и, без
сомнения, пережил бы еще много лет и событий - если бы сын Фагирры не
явился, дабы получить наследство Ордена.
Тайник был осмолен изнутри. Луар мысленно поблагодарил его устроителя
за догадливость, потому что архив оказался не тронут ни плесенью, ни
гнилью, ни водой; Луар воткнул факел в кольцо на двери, трясущимися руками
вытащил содержимое тайника, сел на пол и уложил драгоценные бумаги себе на
колени.
Светлое небо... Полные списки служителей Ордена, с кратеньким досье
на каждого - Магистр, если только это был Магистр, отличался дотошностью и
педантизмом. Возможно, часть этих сведений позволяла поддерживать в Ордене
железную дисциплину... Сколько людей в городе и окрестностях отдали бы
правую руку за возможность бросить все это в огонь?
Обрывки каких-то донесений - вероятно, самых важных, если они
удостоились хранения в архиве... Огромная толстая бумага с золотым уголком
- "Перечень наиболее страшных преступлений против Священного Привидения
Лаш"... Луар присвистнул - первым в списке значилось "незаконное
присвоение магического дара, совершаемое особой, такового дара не
имеющей..."
Далее. Косой неразборчивый почерк: "...именно этот человек,
приближенный к интересующему нас лицу, оказался чрезвычайно легок в
управлении... Он трус и боится силы, он несчастен и тянется к мягкости...
достичь желаемого... его имя - Эгерт Солль."
У Луара пересохло во рту. Он быстро глянул в конец листа -
размашистая подпись, в которой легко угадывались буквы "Ф", "А", "Р"...
Могила под снегом. Ветер в голых ветвях. Донесение, или донос... Все,
что осталось ему от отца. От настоящего отца.
Но Эгерт Солль - трус?! Ах, да... То было время, когда действовало
заклятье... Его отец... приемный отец... как его называть?!.. был
заклят... Наказан за что-то, за убийство на дуэли...
Луар бессильно опустил руки; на колени ему легла неожиданная тяжесть.
Книга? Книга среди архивных бумаг?
Он вытащил ее из обшей пачки. Переплет казался обгорелым - да, книга
явно побывала в огне, и случилось это не двадцать лет назад, а, может
быть, все сто... Сколько же лет этому хламу...
Он с трудом разлепил листы и открыл первую страницу. Огонь истребил
половину ее - но пощадил заглавие, нарисованное тщательно и замысловато.
"Завещание Первого Прорицателя".
Факел затрещал.
...Декан, декан, вы слышите?! Вы видите, декан Луаян? Дедушка,
посмотри, ты же говорил, что ЭТОГО больше нет!..
Факел затрещал снова, предостерегая в последний раз: в темноте ты не
найдешь обратного пути...
Луар заметался.
Книгу - под рубашку, под ремень... Он выстрадал эту книгу, он не
оставит ее во вскрытом тайнике на потеху плесени... И архив он тоже
заберет с собой. Он должен успеть...
Скоро стало ясно, что весь архив на себе не унести. Там, у подножия
Башни, дожидаются свидетели - подозрительный лейтенант, приставленный
бургомистром в шпионы, хмурый каменщик и, кстати, безумный старик, и кто
знает, где предел его безумию... Луар решил, что заберет самое важное,
остальное бросит.
Самым важным оказались списки служителей. "Перечень преступлений" -
долой... Стопка донесений, старых и новых, безжалостно смятая, втиснулась
в голенища - края торчали, пришлось выбросить половину...
Факел погас раньше, нежели он успел добраться до выхода - однако
предусмотрительный лейтенант, не желавший связываться ни с бургомистром,
ни с господином Эгертом, ни тем более с госпожой Торией Солль, установил в
проломе свечу.
Спустя неделю я выследила его.
Он снимал комнату неподалеку от площади и наружу выходил редко - я
ухитрилась увидеть его всего лишь два раза, хоть и провела в подворотне
напротив несколько долгих дней.
В харчевне "Утолись" меня подкармливали за кое-какую грязную работу;
наверное, не только в одежде моей, но и в глазах проявились бездомность и
неуверенность, потому что однажды меня остановил красно-белый патруль и с
пристрастием поинтересовался, уж не бродяжничаю ли я. К счастью, я сумела
возмутиться столь живо и достоверно, что стражники, поколебавшись,
оставили меня в покое. Забившись в какую-то щель, я долго переживала свой
страх; с бродягами в городе не церемонились, здесь любой нищий имел
более-менее жалкое пристанище - одна только я все еще сопротивлялась
судьбе и не спешила наниматься в служанки.
Впрочем, время играло против меня; случай со стражниками заставил
меня серьезно задуматься о будущем. Оно, это будущее, представлялось в
трех радостных картинах: во-первых, я могла последовать завету Флобастера
и найти работу в какой-нибудь харчевне; этот путь был, между прочим, не
так уж плох, потому что прилежная служанка рано или поздно заработает себе
новую сорочку, башмаки и платье с оборками, а тогда можно попытать счастья
и устроиться горничной в приличный дом, а там выйти замуж за лакея - и
жить себе до старости в сытости и довольстве. Во-вторых, дело шло к лету -
а летом в деревнях страда, и везде требуются молодые здоровые руки, пусть
неумелые, но зато голодные и потому согласные трудиться от зари до зари. А
потом, осенью, в деревнях играют свадьбы - опять-таки, молодая работница,
если она не косая и не хромая, имеет шанс получить в мужья жизнерадостного
крестьянского парня...
Я перевела дыхание. Третий путь был самым сомнительным, он почти
наверняка вел в никуда, он связан был с болью и унижением - и назывался
"борьба за Луара".
Много раз я спорила сама с собой, доказывая себе же, что мой
возлюбленный и в мыслях не имел меня оскорбить - он не прогонял меня и не
отталкивал, он не сказал мне ни единого грубого слова... Доказательства
отвергались с порога и опять-таки мной: он не гнал меня - он попросту меня
не заметил. Лучше бы он сподобился на оплеуху - это, по крайней мере,
стоило бы ему хоть каких-то усилий... Всякий раз подобный спор
заканчивался проклятием и забвением самого Луарового имени - однако
проходили несколько часов, и беседа с собой начиналась по новой.
Я вспоминала по минутам наши с ним дни и ночи - а их, оказывается,
было не так уж много. Я перебирала слова, сказанные нами друг другу, как
скряга перебирает драгоценные камни в своем сундучке. Я восстановила в
своей памяти сцену, которой никогда не была свидетелем - как мать бьет
Луара и с проклятием выгоняет из дому. Всякий раз эта сцена виделась мне
по-новому, но всякий раз я испытывала одинаковые угрызения совести.
Наконец, я стала думать о Тории Солль. О страшной и непостижимой
