Невнятный страх исчез, едва Амулет вернулся на свое место. Луар криво
усмехнулся; неизвестно, кто здесь чей хозяин. Ничего не зная о свойствах
золотой пластинки, он подозревал только, что медальон гораздо сильнее
своего нового хозяина; впрочем, Луар скромно надеялся когда-нибудь стать с
ним вровень.
Некого спросить. Накопилось так много вопросов - но сумасшедший
хранитель, швыряющийся святынями, не снизошел до объяснений. Теперь Луар
оказался с медальоном один на один, и единственный человек, который может
ему помочь - декан Луаян... Его дед, посвятивший долгую жизнь толстой
мудрой книге.
Кабинет отца приносил Тории забвение.
Днями напролет она просиживала за огромным столом, глядя перед собой
и ни о чем не думая. Всякий, кто проходил в такие часы под дверью ее
кабинета, невольно понижал голос и поднимался на цыпочки - будь то зеленый
студент либо сам господин ректор. Тише, госпожа Тория работает.
Она действительно работала - часто оставаясь на ночь, гнула спину над
книгами, старательно делала выписки, готовясь к лекциям, которым так и не
суждено было состояться. Она точно знала, что ей будет страшно подняться
на кафедру и посмотреть всем им в глаза...
Она не уточняла, кто такие "все они". Все они знают, что она
отреклась от сына; может быть, им известно, почему она это сделала. Той
девчонке-комедиантке, невесть как оказавшейся на ее пути, наверняка
известно все... Впрочем ее, Торию, и раньше не особенно заботило чужое
мнение. Ей хватает собственного судьи, с некоторых пор угнездившегося в
душе.
Кабинет недоступен для суеты и осуждения. В кабинет не проникают
посторонние мысли; Тория уверила себя, что здесь можно думать только о
великих исторических событиях, о боях и царствах, о магах и полководцах...
И еще об отце, декане Луаяне.
Она совершала долгие обходы, выискивая в кабинете все то, к чему отец
когда-то прикасался. Она собрала в библиотеке все его рукописи - и часами
глядела на страницы, не видя слов, любуясь только почерком. Целые главы из
книги "О магах" сами по себе засели у нее в памяти с точностью до запятой.
Она построила вокруг себя непрочный, зато вполне непроницаемый мир;
не спокойствие, но некая иллюзия спокойствия - и все это рухнуло, когда в
один из дней в кабинет заглянул возбужденный служитель.
- Госпожа моя! - воскликнул он радостно. - Вот хорошо как, и господин
Луар к нам пожаловал, в библиотеке он, сами можете...
И отшатнулся, увидев, как переменилось ее лицо.
Деревянным голосом она поблагодарила. Заперла за служителем дверь;
распахнув первую попавшуюся книгу, уселась за работу - но с таким трудом
выстроенная защита обрушилась, рука с пером мелко вздрагивала, глаза
смотрели слепо, а в ушах звучали попеременно вкрадчивый смех Фагирры и
звонкий выкрик той девчонки: "Я от своего сына не отрекалась!"
Она поднялась, чуть не опрокинув кресло. Вцепилась ладонями в край
отцова стола, будто прося помощи и защиты; не дождавшись ни того, ни
другого, отперла дверь и вышла.
Кто-то шарахнулся с дороги и потом испуганно поздоровался - уже из-за
спины. Она шагала по коридорам, лицо ее было бесстрастным, а в душе
сшиблись и сцепились клубком паника, стыд, трусливое желание бежать,
малодушная боязнь упреков - и некое чувство, которого она долго не могла
распознать, а распознав, не поверила.
Она хотела его видеть. Она должна была его видеть, потому что долгими
бессонными ночами ей не раз являлась мысль о его смерти. В бреду она почти
желала этой смерти - и теперь радовалась, что ее черные помыслы не
навредили ему, что он по крайней мере жив...
Она подошла к дверям библиотеки. Отступила, вернулась; каменные лица
с барельефов смотрели в пространство такими же, как у нее, отрешенными
глазами. Поклонился встречный студент; замешкался, будто желая о чем-то
спросить - и сразу же ретировался. Пусто. Никого нет.
Дверь открывалась без скрипа.
Ей показалось, что библиотека пуста; под окном вылизывал шкуру
поджарый кот-мышелов. Покосился на Торию желтым глазом; вернулся к своему
занятию.
Она испытала мгновенное облегчение - и тогда за ближайшим высоким
стеллажом кто-то пошевелился и вздохнул.
Она подавила желание бежать. Постояла, медленно, как по тонкому льду,
сделала один шаг и другой.
Он сидел у подножия стремянки - на полу. Книги громоздились перед ним
стопкой; Тория видела только вытянутую ногу с потертой подметкой сапога,
опущенные плечи да закрывающие лицо светлые волосы.
Тория беззвучно вскрикнула. Эгерт. Он сидел, как сидел обычно Эгерт -
та же поза, те же падающие на глаза светлые пряди...
Дыхание ее сбилось. Тот, что сидел на полу, услышал присутствие
другого человека и поднял голову.
Из-под светлых волос в лицо Тории глянул отрешенными прозрачными
глазами молодой Фагирра.
Посыпались с полки опрокинутые книги. Крича - и по-прежнему немо -
она прорвалась сквозь заступившие дорогу стеллажи; зажимая рот рукой,
вышла из Университета и почти бегом поспешила домой. С прокушенной ладони
капала кровь.
В тот же день, поспешно собрав Алану и ничего не понимающую няньку,
госпожа Тория Солль отбыла в загородный дом.
Над подмостками южан пузырился линялый навес. Зрители стояли
подковой, время от времени взрывался утробный смех; затесавшись в самую
гущу, я обреченно смотрела одну пьесу за другой.
Хаар перегибал палку. Ежесекундно желая ублажить самого
непритязательного зрителя, он шел порой на совершеннейшие пошлости; в
одном из фарсов на сцену выносили настоящее дерьмо на лопате - а после
диалога, состоящего сплошь из крепких словечек, опрокидывали благоухающую
кучу на лысую голову придурковатого комика.
Толпа хохотала от пуза. Тут и там шныряли карманники, так что узелок
с пожитками приходилось крепко прижимать к груди. Уши мои горели от стыда
- не то за себя, не то за Хаара, не то за лысого комика; это ненадолго,
говорила я себе. Скоро вернется Луар...
Денег у меня почти совсем не осталось. Честно говоря, лучше бы мне
было наняться в трактир служанкой. Никто не вспомнит, что после отъезда
Флобастера я оказалась ни с чем; никто не вспомнит, что в труппу Хаара
меня занесло не от хорошей жизни... Скажут - переметнулась. Сам Хаар решит
- переметнулась, сманил-таки... Да что там Хаар, и при чем здесь пересуды.
Сама я в это поверю, вот в чем беда. "Переметнулась"...
Двойное предательство. Уж лучше служанкой в трактир...
Но мысль о трактире вызывала во мне какой-то мистический страх. Сразу
вспоминались слова Флобастера - "всю жизнь будешь мыть заплеванный пол и
выслушивать брань"...
Я передернулась, как от холода. Толпа вокруг значительно поредела -
фарс сменился какой-то драмой, донельзя скучной, Хаар не умеет ставить
драмы, вот почему он их так не любит...
Потом я поняла, что меня заметили. За занавеской - в том самом месте,
где обычно бывает дырочка - обнаружилось некое движение; мне показалось,
что я вижу даже мигающий в прорехе глаз. Глядели из-за фанерного дерева
посреди сцены, да и сами персонажи в перерывах между репликами бросали на
меня косые ревнивые взгляды. Тот самый перемазанный дерьмом комик, старуха
с неожиданно звонким детским голоском, герой-любовник с круглым как
барабан лицом и масляным взглядом, героиня, красивая дамочка с капризно
оттопыренными губками...
Мои будущие спутники. С ними жить под одной крышей, с ними делить
хлеб и вино, деньги, ругань...
У южан очень большая труппа. Человек десять, не меньше. Вряд ли они
обрадуются пришелице, чужачке, конкурентке...
Представление закончилось. Зазвенела, наполняясь, тарелка; я невольно
вытянула шею, подсчитывая чужой доход. Не тарелка, а целый тазик, и
доверху полный - мы обычно столько не собирали. Хаар знает, как угодить
публике. Публика глупа.
Зрители потянулись прочь - и мне захотелось уйти тоже. Я уже сделала
несколько шагов, когда хваткая как коготь лапа Хаара цапнула меня за
плечо:
- А, любезный талант... Расцветающий талант нашел наконец, где
пустить корешки... Так, милая? Или ты попросту гуляешь?
Длинный рот его улыбался, а глаза оставались серьезными - цепкими и
томными одновременно. Подбородок, тщательно выскобленный бритвой, покрыт
был невыводимыми черными точками. От Хаара пахло пудрой и дорогим
одеколоном; предположение о том, что я "гуляю", было чистой воды
лицемерием - ему давно уже донесли, что труппа Флобастера покинула город.
- Как тебе спектакль? - в голосе его скользнули покровительственные
нотки. Он будто радовался за меня - как же, наконец-то сподобилась
поглядеть на настоящее искусство...
Я не нашла в себе сил хвалить зрелище - а ругать побоялась.
- Господин Хаар не собирается в дорогу? - ответила я вопросом на
вопрос. Он хмыкнул:
- Тебя это заботит? Не волнуйся, труппа Хаара не испытывает в дороге
ни лишений, ни нужды... Впрочем, я намерен пробыть здесь еще несколько
недель.
Он привычно говорил "я", а не "мы". Он постоянно наслаждался
собственным здесь присутствием; я с нежностью вспомнила Флобастера - а
тиран же был... скупердяй... самодур...
Хаар понимающе шлепнул ладонью по моему узелку с пожитками. Крепко
взял меня за локоть.
- Пойдем, дитя, - сказал он таким тоном, каким обычно говорят
продавцу: заверните мне ЭТО.
И я пошла.
Новая труппа встретила меня именно так, как я того заслуживала.
Сразу вспомнился приют: косые улыбки из-за плеча, пересуды
вполголоса, вечное желание толкнуть или щипнуть - хотя бы словом или
красноречивым взглядом. Все эти люди принадлежали Хаару, как марионетки -
но, в отличие от марионеток, еще и грызлись между собой за право
принадлежать ему полней.
В первую ночь, лежа без сна на отведенном мне тощем тюфяке, я все
пыталась представить, по каким дорогам тащатся сейчас наши повозки, что
делает Флобастер, как говорят о моем отречении Бариан и Муха... Думать об
этом было тяжело, и, закрыв глаза, я принялась вспоминать Луара.
Он вернется, и тогда я скажу ему правду. Я скажу, что больше нас
ничего не разделяет - и мне плевать, даже если его прокляла мать и лишил
наследства отец. Ради него я пошла на неслыханное предательство - не
значит ли это, что я жить без него не могу?!
И еще. Я попрошу его раздобыть для меня эту книгу - "О магах". Я не
успела прочесть ни о Первом прорицателе, ни о безумном Лаш - а теперь мне
почему-то казалось, что это очень важно, что обязательно нужно прочитать и
запомнить...
Настало серое утро, и хозяйственный Хаар занялся обустройством своего
нового имущества, то есть меня; ради этого дела он решил обновить какой-то
старый, вышедший из употребления фарс.
Мой новый хозяин был свято убежден, что нет ничего смешнее, чем когда
на сцене задирают кому-нибудь подол, пинают под зад да еще обсыпят мукой -
все равно кого, лишь бы погуще. Я никак не могла уяснить смысл своей роли;
Хаар раздражался, обзывал меня тупой коровой, щелкал пальцами и требовал
повторить все сначала. Труппа зубоскалила.
После третьего или четвертого повторения я перестала злиться и
нервничать - мне сделалось все равно. Пусть только вернется Луар...
Будто почувствовав перемену моего настроения, Хаар объявил конец
репетиции, ободряюще похлопал меня по крестцу и заявил, что, хоть задатки
у меня слабенькие, но актрису из меня он тем не менее сделает.
Я смолчала.
Старуха, заведовавшая в труппе хозяйством, извлекла откуда-то ворох
грязного тряпья и велела его выстирать; пока я таскала воду, ворочала в
корыте совершенно несгибаемую холстину и вылавливала со дна ускользнувшее
