Вцепившись в его воротник и поедая брата влюбленными глазами, она серьезно
шептала что-то о кладе, вырытом соседскими мальчишками из-под куста сирени
- а он так же серьезно утешал ее, уверяя, что клад можно сделать новый и
спрятать его так, что никто никогда не отыщет...
Потом они ушли гулять - вдвоем; Луар отстранил няньку и сам помог
Алане привести в порядок платок и шубку. Дородная женщина долго вздыхала
им вслед; потом скорбно обернулась ко мне:
- Деточка... Вы, может быть, знаете... Да что же делается-то у них,
жили ведь душа в душу... Неужто у господина Эгерта... знаете, как
бывает... взыграло, вторая молодость вроде, ну, в народе покруче
говорят... А?
Я молча покачала головой. Избавьте Эгерта от ваших подозрений;
впрочем, Эгерту наверняка плевать.
Гульба затянулась до рассвета; в последнее время всегда было так.
Каждая новая попойка оказывалась отчаяннее предыдущей - а эта, последняя,
была отмечена некоторым даже надрывом.
Эгерт усмехнулся. Несколько дней назад капитан гуардов интересовался
как бы между прочим - когда господин Солль собирается отбыть?
По всему Каваррену стонали жены - известно, что попойка со старым
другом вещь благородная и естественная, но тридцать попоек одна за
другой?! Небо, не у всех же такое железное здоровье, как у господина
Эгерта...
Он не пьянел. Он обнаружил это с раздражением и тоской - никакого
облегчения, никакого расслабления, трезвый рассудок и тупая головная боль
под утро...
Дни шли за днями. Слуги сбивались с ног, приводя в порядок разоренный
обеденный зал. Пьяные Соллевы собеседники вываливались из седел, и
обеспокоенные домочадцы повадились присылать за ними кареты.
Эгерт знал, что городом ползут самые невероятные слухи. Среди сплетен
попадались простые и пошлые, как то: признанный герой заливает вином
многочисленные измены красавицы-жены. Другие байки, наоборот, были сложны
до неправдоподобия - Солль-де заключил договор со злым колдуном и получит
сказочное могущество, если до срока пустит на ветер все достояние своих
каварренских предков...
Эгерт потер висок. До "на ветер" еще далеко - впрочем, если
постараться...
Слава небу, он не единственный источник сплетен в спокойном мирном
Каваррене. В последнее время много говорили о разбойниках, о каких-то
кровавых набегах, о беспокойстве на больших дорогах... Ветераны хватались
за шпагу по десять раз за коротенький разговор - вояки, бойцы, не кровь -
кипящая смола...
Эгерт усмехнулся особенно криво и желчно. Каваррену не суждено было
пережить Осаду; Каваррен не знает, как изо дня в день делить между
голодными оставшиеся крохи, дежурить на стенах, вешать мародеров и каждую
ночь ждать штурма...
Впрочем, орда приходила раз - почему бы ей не прийти снова?
Его вяло царапнуло беспокойство. Тория одна... Тория... от которой он
отрекся.
Сгорбившись над столом и стиснув зубы, он переждал очередной приступ
- желание прямо сейчас, сию секунду тронуться в путь, вернуться к ни в чем
не повинному, родному, измученному, смешанному с грязью, самому дорогому
человеку...
Потом его бросило в жар, он застонал и закрыл глаза ладонью. В бреду
и снах он сотни раз видел это - Фагирра обладает Торией...
И Тория устало покоряется неизбежному. Кротко...
Он ткнулся лицом в стол. Под окном пронзительно, надрывно возопила
молочница.
Тяжелое дыхание. Влажная от пота кожа. Скрипучий деревянный топчан...
Ее запрокинутая голова...
Эгерт Солль наотмашь хлестанул себя по лицу. Видение исчезло.
Алана хранила тайну целых полдня.
Вечером, прибежав в комнату матери и уткнувшись лицом ей в подол, она
жалобно просила позвать Луара домой - она, Алана, звала, но он так и не
пошел... Маму наверняка послушает, надо позвать, ему ведь одному плохо...
Узнав, в чем дело, Тория призвала к себе няньку и тоном, которому
позавидовал бы и ледяной торос, велела ей убираться.
Пожилая женщина расплакалась:
- Небо... Госпожа моя... Столько лет... уже она... как родная... Не
знаю, в чем провинился этот несчастный мальчик... Но девочка-то ни в чем
не виновата, госпожа моя... Я знаю... Не щенок же он - человек... За что
же, госпожа...
Тория молчала. Впервые за много дней она увидела себя - и свои
поступки - чужими, хоть и верными и преданными глазами. Бесчеловечная
мать...
Криво улыбнувшись, она отменила приказ. Повернулась и ушла к себе -
прямая, как мачта. Ей мерещилось, что она разносчица с площади, что на
макушке у нее лежит ноша, которую нельзя уронить или расплескать; нельзя
даже повернуть голову - а ноша давит, норовит вдавить в пол, оставить на
ковре бесформенное мокрое пятно...
Ночью ей показалось, что она вспомнила.
На крик прибежала Далла - перепуганная, в смятой сорочке. Тория
стояла посреди комнаты, в судорожно стиснутом кулаке вздрагивала горящая
свечка, и расплавленный воск капал на побелевшие от усилия пальцы.
...Его руки были без костей. Мягкие и прохладные, будто тесто, белые
холеные ладони. Этими руками он тащил ее по изощренному лабиринту пытки;
она не знала, что коснется ее тела в следующую секунду -
ободряюще-ласковая ладонь или раскаленный докрасна, дымящийся стальной
прут.
В его глазах стояло наслаждение. Руки...
...Нет, он не касался ее. Все допросы подряд он просиживал в высоком
кресле с удобными подлокотниками, и только один раз, отослав палача...
Тория захлебывалась водой из поднесенной Даллой чашки. Он не отсылал
палача... Он...
Память взбеленилась. Исступленная память не желала допускать разум за
эту проклятую дверь; Фагирра мертв, кричала память - и была права.
Грохот инструментов в железном тазу. Бескостные ладони на ее
бедрах...
Отчаянно завопила Далла. Чашка покатилась по полу, расплескивая воду;
на глазах горничной госпожа Тория Солль побледнела как мертвец и лишилась
сознания.
Бродячий театр - не иголка, в городе ему не потеряться. На площади
перед рынком играют южане и только южане - кто, стало быть, поставил
подмостки посреди торгового квартала?
А о том, что на просторном дворе гостиницы "Соломенный щит" играют
лицедеи, твердили все зеваки на три квартала окрест; за полквартала я
услышала жалобы прекрасной Розы, грустящей о безвременно погибшем Оллале.
Вокруг повозок стояла толпа; зрители переминались с ноги на ногу,
поплевывали семечки, кто-то уходил равнодушно, кто-то подходил,
любопытствуя - а Флобастер в красной накидке палача уже показывал толпе
отрубленную голову Бариана...
Я замедлила шаг. Нечто в груди моей странно и болезненно сжалось, и
только теперь я поняла с удивлением, до чего он мне дорог, этот выдуманный
мир на деревянном помосте, этот неуклюжий и смешной мирок, в котором я
жила, как орех в скорлупе, до самой встречи с Луаром...
И я ужаснулась, осознав, как далеко пребывала все эти несколько дней.
Так долго. Почти неделю без спектаклей - любая рыба, извлеченная из воды,
уже сдохла бы. А я вот стою, проталкиваю комок обратно в горло и ловлю в
прорезях красной маски глаза Флобастера...
Никто не сказал мне ни слова - будто так и надо.
Молча забравшись в свою повозку, я переоделась, напялив накладной
бюст, и вовсю нарумянила щеки. Флобастер, следивший за мной глазами на
затылке, дал Мухе знак - тот объявил "Фарс о рогатом муже".
У меня стало легче на душе. Почти совсем легко - будто все
по-прежнему, нет на свете никакого Луара-сына-Фагирры и никогда не было
ледяной ночи под ледяными взглядами...
Пристанищем труппе служил теперь "Соломенный щит". Пересчитав
заработанные деньги, Флобастер довольно крякнул.
Я долго колебалась - нужно было подойти к нему и сообщить, что я
снова ухожу, что меня не будет до утра, и то же завтра, и послезавтра...
Уходить легко под горячую руку, в ссоре; сейчас же, когда все вроде бы
уладилось, когда все доброжелательны и великодушны, подобный шаг следует
десять раз просчитать. Может быть, сегодня и вовсе не стоит уходить...
Разумная мысль, вот только я не могла подарить судьбе ни ночи. Ни
часа. Ни секунды. Он уедет - а ведь он твердо решил уехать! - и тогда у
меня останется сколько угодно времени, чтобы плакать и вспоминать...
Мои колебания разрешились легко и просто. Флобастер подошел ко мне
первый и позвал поужинать в соседнем трактире.
Внутри меня сделалось холодно - слишком не вязался этот ужин со всей
историей наших отношений. Я предпочла бы, чтобы он походя крутанул меня за
ухо и пригрозил кнутом; однако делать было нечего, и я покорно кивнула.
Вечерело; размокшая за день мостовая подернулась коркой опасного
ледка, и я не посмела отвергнуть предложенную руку. Локоть Флобастера в
плотном рукаве казался вдвое мощнее Луарового; счастливо избежав падения,
мы добрались до ближайшего пристойного кабачка и в молчании уселись за
свободный столик.
Нижняя губа Флобастера топорщилась, как крахмальная бельевая складка
- это означало, что он решителен и внутренне собран. Я попыталась
припомнить, когда в последний раз мы сидели с ним вот так, нос к носу - и
не припомнила.
Служанка принесла горячее мясо в горшочках и баклажку кислого вина;
Флобастер кивнул мне и с урчаньем принялся за трапезу. Мне на секунду
захотелось поверить, что вот мы поедим, вытрем губы и так же молча
вернемся обратно; конечно, это была глупая мысль. Флобастер никогда не
отступает перед задуманным - а сегодня он задумал нечто большее, нежели
просто сожрать свою порцию в моем почтительном присутствии.
И, конечно, я не ошиблась.
Он обождал, пока я закончу обгладывать доставшееся мне ребрышко (дело
делом, а есть мне хотелось ужасно). Помолчал еще, хлебнул вина. Сморщился.
Я терпеливо молчала.
Наконец, он сдвинул брови и еще дальше выпятил нижнюю губу:
- Ты... Ведь не дура, Танталь.
Я молча согласилась.
Начало не понравилось ему самому. Он снова поморщился, как от
кислого:
- Поэтому... я удивился. Что тебе в этом родовитом щенке?
Я поперхнулась вином.
Своей огромной пятерней он поймал мою беззащитную руку и крепко
прижал к столу:
- Ты ведь не дура... была до сих пор. Ты ведь тогда, помнишь, клялась
мне по малолетству, что и замуж не выйдешь, и ерунды всякой не будет... Ну
я, положим, уже тогда понимал, что клятвы забудутся, как время придет...
Ладно, Танталь. Можешь не верить, но я бы тебя с чистой душой отпустил
бы... Если б видел, что... понимаешь. Что это по-человечески... - он
перевел дух. Наклонился ближе, прожигая меня маленькими пристальными
глазами:
- Вот только то, что сейчас... Дурь это, Танталь. Глупость. Угар...
Не путайся с ним. Не знаю, почему - но только ничего, кроме горя... этот
парень... ты нужна мне в труппе!! - он вдруг разъярился, может быть, от
того, что не находил подходящих слов. Выпустил мою руку; сурово вперился
исподлобья: - Ты нужна...
Залпом осушил свой стакан. С грохотом поставил его на стол.
Отвернулся.
Я молча смотрела, как сползают по стенкам опустевшего стакана
одинокие кислые капельки.
С Флобастером трудно. У него собачий нюх. Вот только объяснить ничего
мне, наверное, не удастся; почуял-то он мгновенно, но вот понимает
по-своему.
- А я буду в труппе, - сказала я без выражения. - Не собираюсь...
Никуда...
Он снова подался вперед:
- Послушай... Будешь-не будешь... Без тебя не пропадем. Ты -
пропадешь.
Я не выдержала и фыркнула. Не то чтобы презрительно - но он тут же
налился кровью:
- Соплячка... Ты... Да помнишь...
