Он настороженно пытался понять, вру я или нет; наконец, поверив,
устало вздохнул и расслабился.
Серо-голубые глаза его казались темными в тусклом свете единственного
свечного язычка. Совершенно больные глаза - сухие. Исхудавшее лицо не то
чтобы возмужало - подтянулось, что ли, сосредоточилось, напряглось, будто
позарез нужно ответить важному собеседнику - да вот только вопрос
позабылся... Руки с обгрызенными ногтями лежали на коленях; на тыльной
стороне правой ладони краснел припухший полукруг - след истерически сжатых
зубов. Еще не успев поймать мой взгляд, он тут же интуитивно убрал руку.
Он выслушал меня внимательно. Помолчал, глядя в пламя свечи. Облизнул
сухие губы:
- Да... Я... думал, Но... смею ли я?
Я возмутилась уже по-настоящему. Что значит - смею?! Это родной отец,
вы же с ним и словом не перемолвились, ничего не прояснено, и, если
госпожа Солль, возможно, не совсем здорова - то тем более важно
встретиться с господином Эгертом и...
В середине моей пылкой тирады он опустил голову. Устало покачал
шапкой спутанных волос. Госпожа Тория... Он почему-то уверен, что она
здорова. Тут нельзя говорить о... душевном расстройстве... Конечно, в это
легче поверить, но...
Он снова покачал тяжелой головой. Снаружи рванул ветер, и пламя свечи
заколебалось.
- Я даже не знаю, где он, - беспомощно сказал Луар.
Мне захотелось закатить глаза, но я сдержалась. Конечно, господин
Эгерт в Каваррене, в родовом гнезде - где же еще?!
Он просветлел. Уголки губ его чуть приподнялись - в теперешнем его
состоянии это должно было означать благодарную улыбку:
- Значит, вы считаете...
Поразительный мальчик. Выплакавшись у меня на груди (тс-с! слез-то и
не было!) он все-таки продолжал величать меня на "вы".
Я энергично закивала. Луар обязан отправиться в Каваррен и поговорить
с отцом начистоту. Чем скорее, тем легче будет обоим.
Луар колебался. Ему, оказывается, все дело представилось так, что
своим внезапным диким отъездом отец отрезал самую мысль о возможной
встрече - во всяком случае, до тех пор, пока сам он, Эгерт, не
соблаговолит вернуться и объясниться. Пытаясь сдвинуть с места Луаровы
представления о дозволенном и недозволенном, я покрылась потом, как
ломовая лошадь.
Дело довершила нарисованная мной картина - вот господин Эгерт сидит в
родовом замке (или что там у него в Каваррене), сидит, уронив голову на
руки, тяжело страдает и желает видеть сына - но не решается первым сделать
шаг навстречу, боится обиды и непонимания, мается одиночеством и робко
надеется - вот скрипнет дверь, и на пороге встанет...
Щеки Луара покрылись румянцем - впервые за все эти дни. Он ожил на
глазах, вслед за мной он поверил каждому моему слову, он мысленно пережил
встречу с отцом и возвращение в семью - и, наблюдая за его метаморфозой, я
с некоторой грустью подумала, что, быть может, сейчас искупила часть своей
безымянной вины... А возможно, и усугубила ее - кто знает, чем обернется
для мальчика эта внезапная надежда...
Мальчик же не имел ни времени, ни сил на столь сложные размышления.
Враз успокоившись и просветлев, этот новый, обнадеженный Луар исходил
благодарностью, и я с некоторым удивлением увидела его руку на своем
колене:
- Танталь... Вы... Ты... Просто... Жизнь. Ты возвращаешь жизнь...
Ты... просто прекрасная. Ты прекрасна. Вы прекрасны.
И, глядя в его сияющие глаза, я поняла, что он не кривит душей ни на
волосок. В эту секунду перед ним сидело божество - усталое божество со
следами плохо стертого грима на впалых щеках.
- Танталь... - он улыбнулся, впервые за много дней по-настоящему
улыбнулся. - Можно... я...
Он подался вперед; где-то на половине этого движения решимость
оставила его, но отступать было поздно, и тогда, удивляясь сам себе, он
суетливо ткнулся губами мне в висок.
Он тут же пожалел о содеянном. Вероятно, детский поцелуй показался
ему верхом распутства - он покраснел так, что в свете одинокого огонька
лицо его сделалось коричневым.
Я прислонилась спиной к переборке. Кожа моя помнила царапающее
прикосновение запекшихся губ; прямо передо мной сидел парень, невинный,
как первая травка, мучительно стыдящийся своего благодарного порыва.
Казалось бы, жизнь его полна куда более тяжких вопросов и проблем - но вот
он ерзает, как еж на ежихе, из-за такой малости, как близко сидящая
девушка...
Мне сделалось грустно и смешно. Почти не рассуждая, я поймала его
руку и прижала к своей груди - крепко, будто клятву принося.
Он оцепенел; наверное, ему было бы легче, если б я сунула его руку
прямиком в горящую печку. Ладонь была холодная, как рыбий плавник; мне
сделалось жаль бедного мальчика.
- Да ничего в этом нет, - сказала я устало, выпуская его руку. -
Так... Обычное дело. Все люди обедают, едят картошку и шпинат, но никому
ведь не придет в голову краснеть и дрожать: сегодня я впервые покушаю...
отведаю свеклы... интересно, какова она на вкус...
Он, кажется не понял. Я не выдержала и улыбнулась:
- Ну... Все очень просто, Луар. Гораздо проще, чем считают
девственники. Хочешь попробовать?
Он смотрел на меня во все глаза. Не хватало еще, чтобы он принял меня
за публичную девку.
- Хорошо, - сказала я, отводя взгляд. - Не слушай меня... Забудь, что
я сказала. Тебе надо выспаться... Завтра в путь...
- Да, - отозвался он чуть слышно.
- Гезина вернется только утром... Так что спи спокойно.
- Да...
- Ну вот... Ночью будет совсем уж холодно, Флобастер, скупердяй, все
обещает переехать на постоялый двор, чтобы в тепле... А я дам тебе хорошее
одеяло. И вот еще, теплый плащ...
Склоняясь над сундуком, я прятала за деловым тоном внезапно возникшую
неловкость, а Луар стоял за моей спиной и размеренно, глухо повторял свое
"да". Потом замолчал.
Осторожно, боясь спугнуть неизвестно что, я выпрямилась и обернулась.
Он не сводил с меня глаз. Напряженных, вопросительных, даже
испуганных - но уж никак не похотливых. Что-что, а похоть я чуяла за
версту.
- Танталь...
Только теперь я различила, что его трясет. Мелкой нервной дрожью.
Здорово я его растревожила.
- Танталь...
Я вздохнула. Ободряюще улыбнулась; взяла его за мертвую холодную руку
и задула свечу.
На мгновение раскрываясь и пропуская вовнутрь белое облако пара,
тяжелая дверь поспешно захлопывалась; в придорожном трактире становилось
не то чтобы многолюдно - но все оживленнее, потому что с каждым облаком
пара являлся новый посетитель.
Завсегдатаи радостно приветствовали старых знакомцев, случайные
путники настороженно оглядывались по сторонам - однако первым делом каждый
вошедший спешил к камину, чтобы жадно протянуть озябшие руки к огню.
Луар сидел, наслаждаясь теплом; неподалеку хрустела дровами каменная
печка, булькали котлы да напевал под нос довольный жизнью повар. Луар ел -
неспешно и грациозно, будто в собственной столовой; с другого конца
длинного стола за ним наблюдала угрюмая старуха с раздвоенным подбородком.
Он скакал уже пять дней подряд, останавливаясь только на ночь;
возможно, он скакал бы и ночью, однако несчастная кобыла, чистокровное
украшение конюшни Соллей, не могла сравниться выносливостью с одержимым
надеждой Луаром. Лошадь нуждалась в еде и уходе, лошадь не переносила
мороза - а в пути Солля настиг мороз, неожиданный в эту пору. Дороги
опустели, волки сбились в стаи, а лесные разбойники потянулись к жилью;
только безумцы путешествуют в такое время - но Луар не чувствовал себя
безумцем.
Впервые за много дней он знал, чего хочет. Если выехать завтра до
рассвета и хорошенько постараться, то к вечеру, может быть...
Он опустил воспаленные веки. Перед глазами тут же возникла дорога -
замерзшая, с клочьями ржавой травы по обочинам, со стаями ворон,
кружащихся в воздухе, как хлопья копоти; всякий раз, засыпая на жестком
гостиничном тюфяке, он снова трясся в седле и высматривал покосившиеся
дорожные указатели...
Иногда он вспоминал то, что осталось за спиной - конечно, не мать.
Мать у него не было сил вспоминать, не хватало мужества; он вспоминал
повозку на ветру, домик на колесах и с холщовыми стенами, оплывающую
свечку, блестящие черные глаза, обрывки странного сна... Тот разговор был,
он подарил Луару истовую надежду, а сам полустерся в памяти. Разговор был
- но вот не приснилось ли все, что было потом?
...Напротив пьянствовала компания из трех крепких лохматых бородачей.
Старуха с раздвоенным подбородком нехотя цедила что-то из кружки; Луар
повел плечами, только сейчас почувствовав некую брезгливость и неудобство
от этого дымного, шумного, непривычного места.
Завтра, сказал он себе. Больше ни одной ночевки... Завтра он увидит
отца. Завтра вечером... Уже завтра.
Неслышно подошел трактирщик - справиться, а не нужна ли юноше комната
на ночь. Луар выложил названную трактирщиком сумму - и тут только заметил,
что кошелек опустел, только побрякивали на дне две медные монетки. Ничего,
сказал себе Луар. Завтра...
Трактирщик поклонился; Луар спрятал кошелек и устало опустил голову
на руки. Спать... Интересно, а если то, что приснилось в ту ночь, было
правдой, то почему он так равнодушен? Такая малость после всего, что с ним
случилась... первая ночь, проведенная с женщиной... Но ведь так не должно
быть. Может быть, он, Луар, не такой, как прочие мужчины?
В другое время подобная мысль повергла бы его в ужас - теперь же он
просто смотрел, как трется о ноги посетителей облезлая рыжая кошка, и
устало думал, что вот сейчас подняться на второй этаж и спать, спать...
- Парень!
Он вздрогнул. Прямо перед ним сидела старуха с раздвоенным
подбородком.
- Парень... Что ж ты... Он же с тебя вдвое содрал!
Луар смотрел, не понимая.
- Вдвое больше содрал против обычного... Тайша, трактирщик... Обманул
тебя, как маленького, а ты и не пикнул...
Луар качнул головой и попробовал улыбнуться. Старухины слова казались
ему далекими, как луна, и обращенными к кому-то другому.
- Эх... - старуха сморщилась, будто сожалея. Окинула Луара
внимательным, сочувственным взглядом. Огляделась. Прошипела сквозь зубы:
- Ты... Бородатых видишь? Они тебя... приметили. Сладкая добыча -
парень, один, одежонка хорошая, и заплатил, не торгуясь... Богатый, стало
быть, парень. Ты вот завтра поедешь, а они тебя в лесочке-то и встретят...
Коня, кошелек, тряпки - все себе заберут... Старший у них, Совой
прозывают, тот волков прикармливать любит... Голенького к дереву привяжут
- прими, мол, подарочек, Матушка-Волчица... Ты, парень, не надо ехать,
обоза большого дождись... Только какой обоз в холода такие...
Луар слушал отстраненно; внутри него копошились сложные чувства,
главным из которых было глухое раздражение. Завтра он должен быть в
Каваррене; завтра у него встреча с отцом, что она плетет, какие
разбойники, какой обоз...
Он поднял голову. Те, напротив, искоса посверкивали наглыми,
насмешливыми, холодными взглядами.
Тогда поверх раздражения его захлестнула ярость. Эти сытые,
озверевшие от безнаказанности провинциальные разбойники смеют становиться
на его пути к отцу - именно сейчас, когда до Каваррена остался день пути!
И он должен выжидать и прятаться - он, потомок Эгерта Солля, героя осады?!
Громыхнув стулом, он встал. Что-то предостерегающе проскрипела
старуха; Луар двинулся через обеденный зал, на ходу вытаскивая из-за пояса
опустевший кошелек.
Бородачи удивленно примолкли; Луар подошел вплотную, остановился
