за всеобщим весельем почти никто ничего и не услышал.
- Э-э, парень, да у тебя дыра в кармане! Смотри, всего одна монетка и
осталась!
На глазах Трира-простака выступили настоящие слезы. Публику потряс
новый взрыв хохота; один Луар стоял без улыбки, как каменный остров в
бурном море. Ему было жаль Трира.
Один за другим последовали еще несколько коротеньких фарсов. Луар
по-прежнему не смеялся - но стоял, как приклеенный. На подмостках сменяли
друг друга хитрецы и дураки, злодеи и жертвы - и тут и там возникала
горластая, как петух, девчонка. Вместе с платьем она всякий раз меняла
лицо - пересмешница, пляшущая на гребне куража, неудержимая, как хлынувшее
из горлышка шипучее вино; ее партнеры мелькали, как карты тасующейся
колоды. Временами Луару казалось, что перед ним раскладывают большой и
яркий пасьянс.
Наконец, щуплый парнишка, не успевший еще отдышаться после громкой
сценической перебранки, соскочил с подмостков со своей тарелочкой; на этот
раз звяк-звяк-звяк оказалось куда бодрее, в горстке медяков поблескивало и
серебро. Луар замялся, снова испытывая неловкость; потом осторожно положил
на поднос золотую денежку, кивнул обомлевшему парню и пошел прочь.
За занавеской Муха толкнул меня локтем:
- Во, там благородный со шпагой стоит... Хоть бы хихикнул, да?
Я смолчала. Я заметила "благородного" раньше; Муха, в отличие от
меня, не подозревал, что, возможно, на нас надвигается следующая крупная
неприятность. Успокаивало одно - его великолепного отца поблизости не
было, полковник Солль - не иголка, его просто так на площади не спрячешь.
- Шел бы себе, раз не нравится, - бурчал под нос Муха. Я
переодевалась, шурша множеством юбок, сгоряча втыкая в себя булавки и охая
сквозь зубы - Муха даже не удосужился отвернуться. Он вообще меня не видел
- перед ним стояла не полуголая девица, а старый товарищ, выполняющий
привычную работу.
- За "Единорога" мало дали, - продолжал бормотать Муха. - А сейчас
ржут - так раскошелятся... Хоть бы немножко... покрыть... расходы-то...
Я знала, как мучится бедняга из-за истории с галантерейщиком и
последовавшими за ней тратами. Хорошо бы визит Солля-младшего не обернулся
новой бедой.
Стиснув зубы, я честно отрабатывала фарс за фарсом; мой старый
знакомец не смеялся, но и не уходил, и с каждой минутой у меня становилось
все тяжелее на сердце.
Наконец, мокрый от пота Флобастер велел Мухе отправляться за платой.
Из-за занавески я разглядела, как Солль-младший бросил что-то на тарелку;
когда Муха вернулся, глаза его были круглы, как блюдечко для денег:
- Во бывает, а! Стоял, хоть бы хихикнул!
И триумфальным жестом Муха воздел над головой новенькую золотую
монету.
У меня было ровно два мгновения, чтобы сообразить и решиться.
- А-а! - завопил Муха. - Ты чего делаешь?!
Стиснув в кулаке отвоеванный золотой, я откинула полог и соскочила на
землю. Вслед мне летели обиженный Мухин вопль и густое Флобастерово
"заткнись".
Толпа разбредалась; на меня удивленно косились, кто-то засмеялся и
попробовал заговорить. Не удостоив беднягу ответом, я уже через секунду
была на месте, откуда наблюдал за представлением Солль-младший. Теперь там
было пусто, только нищий у стены с готовностью протянул ко мне руку и
завел свое "Подай". Я растерянно оглянулась - и увидела спину, удалявшуюся
в переулок за квартал от меня.
Мои башмаки ударили по камням мостовой. Для того, чтобы быстро
бегать, надо точно знать, куда и зачем бежишь.
Он шарахнулся - слава небу, это точно был он, я не спутала его спину
ни с какой другой спиной. Присев в реверансе, я попыталась унять бешеное
дыхание; он явно не знал, чего от меня ждать - и смотрел, пожалуй, даже
опасливо.
- Господин... - пробормотала я, смиренно опустив глаза. - Бедные
комедианты... не заслуживают столь высокой платы. Вы, наверное, ошиблись
монеткой, - и я протянула ему его золотой.
Он удивился и долго молчал, переводя взгляд с меня на монетку и с
монетки на меня. Потом сказал медленно и осторожно, будто пробуя на вкус
каждое слово:
- Нет... Почему же. Я думал... Что это вознаграждение... как раз
соответствует.
Ему было неловко; он не знал, что говорить дальше, стоит со мной
прощаться или следует просто повернуться и уйти. Я присела еще ниже - в
благодарном порыве, и, глядя снизу вверх на его лицо, окончательно
уверилась, что он не держит зла.
И еще. Я почему-то решила, что разрешение бургомистра у нас почти что
в кармане.
Ехали весело. Флобастер, непривычно разговорчивый и оживленный,
правил первой повозкой; я сидела за его спиной, укрывшись пологом от
осеннего ветра. Наружу торчала одна лишь моя голова, с гордостью и
самодовольством взиравшая по сторонам; гордость и самодовольство не
сходили с моего лица вот уже несколько дней, и с этим решительно ничего
нельзя было поделать.
Господин Луар Солль замолвил за нас словечко перед своим отцом,
господином Эгертом Соллем, который, оказывается, и без того оценивал наше
искусство как совершенно замечательное. Господин бургомистр подписал
приказ без единого слова, с одной только милой улыбкой - и вот мы зимуем в
городе, обеспеченные милостью знатной особы и освобожденные к тому же от
половины всех причитающихся податей. Мало того - вчера мы получили
приглашение играть в загородном имении господина Солля на каком-то
семейном празднике, и сам господин Луар выехал нам навстречу - чтобы не
сбились с пути и прибыли вовремя.
Пегая лошадка, запряженная в нашу повозку, уныло косилась на высокого
тонконогого жеребца, имевшего всадником молодого Солля. Луар то вырывался
вперед, позволяя любоваться своей по-ученически прямой посадкой, то
придерживал жеребца и ехал бок о бок с повозкой. Ему снова было не по себе
- он боялся опуститься до панибратской болтовни, но и не хотел обижать нас
высокомерием.
Флобастер в свою очередь понятия не имел, о чем следует разговаривать
с парнем, который лишь немного старше Мухи - но которому впору именоваться
"благодетелем". Вымученный разговор хромал, как трехлапая собака, пока я
не сжалилась наконец и не задала один-единственный вопрос:
- Прошу прощения, господин Луар... А как случилось, что имя вашего
отца сделалось таким известным в городе?
Он зарделся. Он выпрямился в седле, и его школьная посадка сделалась
посадкой первого ученика. Он набрал в грудь воздуха, и с этой минуты нам с
Флобастером осталось только ахать и восхищенно вздыхать.
Этот парень знал наизусть всю историю осады, во время которой ему
вряд ли было больше шести. Он называл по имени всех командиров и
предводителей, не забывая сообщить, что такой-то оказался трусом, а
такой-то был храбр, как гром, и именно по храбрости и скудоумию загубил
вверенных ему людей. Он подробно объяснял, в чем же заключалась миссия его
отца - но увы, ни я, ни Флобастер не понимали и половины этих военных
терминов, названий, оборотов; одних только пушек на стене было пять
разновидностей, и оттого, какой ярус пальнет первым, зависел, как я
поняла, исход целой битвы...
Впрочем, один момент из рассказа Луара я вдруг увидела, будто своими
глазами.
...Это случилось в самый тяжелый день осады, когда силы защитников
были подорваны, а осаждавшие, наоборот, дождались подкрепления и полезли
на стены; увидев катящуюся на город орду, ополченцы-горожане оцепенели,
лишились воли и обреченно опустили руки. Ни одна пушка не выстрелила и ни
одно ведро с кипящей смолой не опрокинулось вниз, город готов был покорно
захлебнуться в подступающих мутных волнах - когда на башню выбрался Эгерт
Солль, и вместо флага в руках его была цветная детская сорочка.
Неизвестно, о чем думал в тот момент молодой еще Эгерт, за чьей
спиной были оставшиеся в городе жена и маленький сын. Сам он наверняка не
помнит, думал ли он о чем-нибудь вообще. Он кричал, кричал неразборчиво,
замершие у орудий люди слышали только неистовый приказ - новый
предводитель, еще не будучи признан, успел уже сорвать голос. Детская
сорочка билась на ветру, умоляюще всплескивала рукавами - и каждый,
смотревший в тот момент на Солля, сразу вспомнил о тех, кто остался в
городе. О тех, кого ни один мужчина никогда и ни за что не должен отдавать
врагу.
Непонятная сила, исходившая в тот момент от оскаленного, разъяренного
Эгерта, захлестнула защитников, как петля; навалив под стенами горы
собственных тел, нападавшие откатились - в ярости и недоумении.
Говорят, он молчал все последующие дни осады. Он молчал, уводя на
вылазку маленькие отряды - огромная, угнездившаяся вокруг города орда
ворочалась и металась, как лев, атакуемый шершнем, потому что отряды
Эгерта приходили ниоткуда, налетали молча и в тишине растворялись в нигде.
Он молчал, меняя расстановку пушек и катапульт; командование обороной
перетекало в его руки из рук нерадивых, растерявшихся или попросту более
слабых начальников - так нити, стекающиеся к ткацкому станку, превращаются
в полотно. Нанеся врагам несколько ощутимых ударов, он вдруг занялся
городом и за один день навел порядок в осажденной твердыне - хлебные
склады были оцеплены, два десятка мелких воров насильно отправлены на
стены, а банда сытых разбойников, грабящих и мародерствующих среди общей
паники, оказалась рядком развешенной перед городскими воротами... Много
лет спустя Солль признавался сыну, что ему легче было совершить десять
вылазок, чем один раз отказать казнимым в помиловании.
Осада тянулась много долгих дней. Нападавшие оказались в положении
лисицы, загнавшей в угол кролика и вдруг обнаружившей, что у жертвы по
десять когтей на каждой лапе и полон рот клыков. Как бы там ни было, но
однажды утром горожане посмотрели со стен - и не увидели никого, только
черные пятна костров, брошенные осадные машины да наваленные в беспорядке
мертвецы...
Я перевела дыхание, только сейчас обнаружив, что не разглядываю из
бойницы оставленное врагами поле боя, а трясусь в повозке по разбитой
осенней дороге. В горле моем стоял ком - что поделаешь, актрисе положено
быть слегка сентиментальной... Луар замолчал, щеки у него горели, глаза
сверкали - я мимоходом подумала, что из парня вышел бы неплохой актер, по
крайней мере рассказчик - великолепный...
Флобастер озадаченно щелкнул хлыстом над головой пегой лошадки. Я
улыбнулась вдохновленному Луару:
- Таким отцом... можно гордиться. Думаю, ваша матушка... самая
счастливая из женщин, правда?
Он запнулся, решая, можно ли рассказывать нам с Флобастером то, о чем
ему мучительно хотелось поведать; совсем уж было превозмог себя и решил не
рассказывать - но в последнюю минуту не удержался-таки.
Мать его, оказывается, в юные годы побывала в какой-то серьезной
переделке - ее арестовали и едва не приговорили к смерти за несуществующую
вину, а масла в огонь подливал орден Лаш, в особенности один его служитель
по имени Фагирра. Свидетелем по делу выступал Эгерт - он-то и сумел
добиться оправдания будущей Луаровой матери, а потом в схватке с Фагиррой
убить его. Все это случилось вскоре после Черного Мора - люди не сразу, но
узнали-таки, что Мор вызван был орденом Лаш, и учинили стихийную
расправу... Фагирра, вдохновитель негодяев, пал одним из первых.
По мере того, как Луар говорил, в голове у меня возникал и оформлялся
дикий на первый взгляд, но ужасно привлекательный план.
Даже Флобастер оторопел, когда я, запинаясь, выложила свое
предложение. Луар, кажется, едва не выпал из седла; в какой-то момент я
