дыма (это я подожгла под помостом пучок мокрой соломы). И все равно к
финалу толпа перед нашей сценой заметно поредела.
Южане скалили свои белые зубы. Надо было спасать положение.
Муха по-быстрому обежал публику с тарелкой - меньше половины - и тут
же объявил "Фарс о рогатом муже". К нашим зрителям прибавилось еще
несколько заинтересованных горожан - тут-то я увидела Господина Блондина.
Это было немыслимо. Он возвышался над толпой на целую голову - эдакий
мячик на гребне волн. Он был голубоглаз до неприличия - с любого
расстояния глаза его горели, как два кусочка льда, подсвеченного солнцем.
Он был не то чтобы молод, но назвать его стариком не поворачивался язык. Я
в жизни не встречала столь благородных лиц; он был как ожившая статуя, как
бронзовый памятник великому воителю. Теперь этот памятник поглядывал в
нашу сторону, раздумывая, видимо, уходить или остаться.
Господин Блондин, не уходите!!
Я еле дождалась, пока Флобастер, вооруженный принадлежностями
канцеляриста, закончит свой монолог - он-де суровый муж, и жена его -
светоч добродетели.
Он еще договаривал последние слова, когда на сцену вылетела я - с
накладной грудью и оттопыренным задом. Вылетела, как горошина из трубки
шкодника; на всей площади для меня существовал сейчас один только зритель.
Ах, я отчаявшаяся женушка, такая добродетельная, такая
доброде-етельная, может быть, добрый муженек позволит мне повышивать
гладью на пару с подруженькой?
Подруженька выплыла из-за кулис, покачиваясь на тонких каблуках. На
свет явились пяльцы размером с обеденный стол; по мере того, как я нежно
напевала: "Ах, подруженька, какой сложный стежок, какой дивный рисунок", с
подруженьки последовательно слетали шляпка, туфельки, вуалька, платье,
корсет...
Муха остался в одних штанах. Спереди их оттопыривала огромная толстая
морковка; заговорщицки переглянувшись, мы загородились натянутой на пяльцы
простыней и от "мужа", и от публики.
Эту сцену можно играть до бесконечности.
Упершись друг в друга лбами, мы с Мухой стонали и вопили, хрипло
дышали и выписывали бедрами кренделя; я то и дело выставляла из-за пяльцев
голую по колено ногу, а Муха ритмично продавливал натянутую ткань своим
тощим задом. Мы изображали страсть, как могли; черные глаза Мухи горели
все жарче, на верхней губе его выступал капельками пот, я подозреваю, что
в тот момент он имел бы успех и без морковки...
А Флобастер тем временем говорил монолог, и в голосе его звенело
такое искреннее, такое неподдельное самодовольство, что публика валилась с
ног от утробного хохота.
- О нравы! - декламировал Флобастер, воздевая руки.
О нравы! О распутство! О беда!
Тлетворное влияние повсюду...
Пускай цепной собакою я буду,
Но наглый взор распутства никогда
Супруги благодатной не коснется...
Позади него тихонько раздвинулась шторка; невидимый публике Бариан
засел у "мужа" за спиной - и, к удивлению зрителя, над макушкой Флобастера
показались сперва острые кончики, потом первая развилочка - и наконец
огромные ветвистые рога!
Толпа грянула хохотом, едва не надрывая животы. Рога росли все выше и
выше, пока на закрепились, наконец, особым образом у Флобастера на
затылке. Бариан ускользнул за шторку.
Флобастер поднял палец:
А не пойти ли к милой, не взглянуть ли
Как в обществе достойнейшей подруги
Моя супруга гладью вышивает;
Так голубь белоснежный пребывает
В объятьях целомудрия. Пичуга
Невинна, как пушистый нежный кролик...
Этим "кроликом" он совершенно доконал публику.
- Пойди! - заорал кто-то из толпы. - Пойди погляди, ты, простофиля,
на своего кролика!!
Флобастер скептически поджал губы и показал на свои счета:
- Труды... Труды не позволяют мне отвлечься на минуту...
Лицо его под ветвистой короной было преисполнено такого достоинства,
такого трогательного серьеза, что даже я, которая видела все это двести
раз, не удержалась и прыснула. Нет, Флобастер, конечно, самодур, тиран и
скупердяй - но он великий актер. Просто великий, и за это ему можно
простить все, что угодно...
Фарс подходил к концу - в дырочку натянутой на пяльцы ткани я поймала
наконец своего Господина Блондина.
Небо, он не хохотал. Он ржал, как племенной жеребец. Лицо его
потеряло аристократическую бледность, сделавшись красным, как помидор. Он
хохотал, глядя на Флобастера и его рога; и как же мне захотелось выскочить
вперед и закричать на всю площадь: я, я придумала этот трюк! Вы все
смеетесь, а я придумала, я, я, я!!
Конечно, я никуда не выскочила. Муха выполз из-за пяльцев на
четвереньках, в перекошенном корсете, в едва застегнутом платье; "муж"
озадаченно предположил, что мы вышивали, не покладая рук. Толпа
рукоплескала.
Мы раскланивались три раза подряд. Приседая в совершенно неуместном
здесь реверансе, я в панике шарила глазами по толпе: потеряла, потеряла!!
Через минуту он обнаружился под самым помостом. Меня будто ошпарили
кипятком; и Флобастер и Муха давно скрылись за кулисами - я
раскланивалась, как заводная кукла, пока мой Господин Блондин не поманил
меня пальцем.
В кулак ко мне непостижимым образом попала теплая золотая монетка.
Его совершенные губы двигались, он обращался ко мне - ко мне! - а я не
слышала слов.
Чудесное мгновенье длилось до тех самых пор, пока безжалостная рука
Флобастера на уволокла меня за подол.
...Я носилась с золотой монеткой целых полдня; решено было, что она
станет мне талисманом на всю жизнь. Однако уже назавтра здравый смысл взял
верх над романтическим порывом, и талисман обратился сначала в горстку
серебряных монеток, а потом уже в шляпку с бантом, платье на шнуровке и
праздничную трапезу для всей честной компании.
Тяжелый обеденный стол, окруженный стайкой испуганных стульев,
забился в угол и оттуда наблюдал за поединком.
Луар нападал, стелился в длинных выпадах, всей азартной душой
устремляясь вслед за кончиком затупленной шпаги. Его противник почти не
сходил с места - Луар налетал на него с разных сторон, как вороненок на
каменную башню.
Привлеченная шумом, в дверь опасливо заглянула кухарка; при виде ее
Луаров противник воодушевился и, продолжая парировать и уклоняться,
осведомился о завтраке. Кухарка опасливо закивала, пробормотала несколько
аппетитных названий и ускользнула прочь.
- Ноги, ноги, ноги! - кричал Луаров противник, обращаясь на этот раз
к Луару. - Не двигаешься, ну!
Луар утроил темп. Горячий пот стекал ему за шиворот.
Противник отступил на шаг и опустил шпагу:
- Передохнем.
- Я не устал! - оскорбился задыхающийся Луар.
- Все равно передохнем... Я передохну.
- Тебе не надо.
- Ах, так?!
Шпаги снова скрестились, на этот раз Луар оказался в обороне;
рассекая воздух, на него надвигалась размазанная в движении сталь, и,
отразив несколько ударов, он просто испугался - как пугался в детстве,
когда отец шел на него, изображая медведя. Он знал, что это папа, а не
медведь - и все равно верил в игру, видел перед собой лесного зверя и
кричал от страха...
Затупленное острие остановилось у Луара перед лицом; противник тут же
отступил, готовя новую атаку, и все повторилось снова - несколько
панических блоков со стороны Луара, железный веер перед его носом, острие,
эффектно замершее против его груди.
Луаров противник скользил по дощатому полу, как водомерка по озерной
глади; любое его движение было широким и экономным одновременно - Луар
залюбовался и, уже не сопротивляясь, принял несильный укол в бок.
- Внимательнее! - укорил противник. - Я уже накидал здесь кучу
трупов... Ну-ка!
Луар улыбнулся и уронил шпагу на пол. Его противник на мгновение
замер, потом осторожно опустил свое оружие:
- Опять?
- Это бесполезно, - признался Луар со вздохом.
- Сдаешься?
- Не сдаюсь... Видеть не желаю эту шпагу, - приступ раздражения
оказался неожиданностью для него самого. Тут же устыдившись, Луар
отвернулся и отошел к столу.
- На кого ты злишься? - спросили у него за спиной. - На меня?
- На себя, - признался Луар со вздохом. - Я... Так... Ну, бесполезно.
Стоит ли тратить... Я все равно не буду... как ты, - он улыбнулся через
силу.
- Ну, вот и весенний денек, - рядом шлепнулись на стол кожаные
перчатки, и Луар почувствовал тяжелые руки на своих плечах. -
Солнышко-дождик-смерчик-бурька-солнышко... Ты сегодня очень хорошо
работал, малыш.
- Это смотря с чем сравнивать, - Луар на мгновение коснулся щекой
горячей жесткой ладони. - Если с пьяной старухой... да еще на сносях...
- Так. Пьяная старуха на сносях, - его собеседник озадаченно хмыкнул.
- Мда-а... Бери-ка свое несчастное оружие да закрепим сейчас одну штуку...
Они повторили несколько комбинаций подряд, когда двери столовой
распахнулись и на пороге встала темноглазая внимательная женщина. Луаров
противник тут же опустил шпагу, давая понять, что урок закончен, потому
что - и Луар знал это давно - его отец никогда не фехтует в присутствии
его матери. Никогда. Будто оружие руки жжет.
За завтраком Алана долго и с пристрастием выясняла, почему, если волк
- зверь, тигр - зверь, то лошадь, что, не зверь? А свинья? А корова?
Прислуживала новая горничная, Далла; Луар наблюдал, как она всякий
раз краснеет, склоняясь над плечом его отца, краснеет мучительно, до слез.
Он попробовал взглянуть на своего отца круглыми глазами этой девчонки -
красавец, герой, полковник со стальным взглядом и мягким голосом, ожившее
чудо, воплощенное сновидение, предел мечтаний и повод для горьких слез в
подушку, потому что ничего, кроме просьбы подать салфетку, тебе, девочка,
от него не услышать - хотя он добр и, может быть, не высмеет тебя, а если
повезет, то ласково потреплет по загривку...
Посмеиваясь про себя, Луар сам с собой заключил пари, что, едва
покинув столовую, Далла тут же благоговейно сгрызет вот эту недоеденную
отцом горбушку; еще более его веселило, что мама, его проницательная мама
совершенно ничего не замечает. Она слишком далека от этих маленьких
житейских драм, ее это даже не веселит. При чем тут пунцовая горничная,
когда на ее, матери, глазах полковника Солля атаковали по всем правилам
богатые и знатные соискательницы, атаковали свирепо, вооружившись густыми
сетями интриг - но госпожа Тория Солль и тогда не замечала их в упор,
будто их и не было...
Пряча невольную улыбку, Луар дотянулся под столом до отцовой ноги и,
когда отец вопросительно на него глянул, указал глазами на пышущую жаром
Даллу. Тот насмешливо прикрыл глаза - вижу, мол, что поделать, сынок, не
ругать же девчонку, вон как старается.
Луар вздохнул и опустил глаза в тарелку. Далла прошла мимо, задела
спинку его стула, присела в извиняющемся реверансе...
Он, Луар, всегда останется пустым местом для Даллы, для многих тысяч
Далл. Рядом с отцом он выглядит так же привлекательно, как чахлый кустик в
тени огромного цветущего дерева. Горничная или принцесса - что им за дело
до неловкого, неуклюжего, невзрачного...
- Что это ты ничего не ешь, Денёк? - тихо спросила мать. В любую
какофонию Луаровых мыслей ее голос всегда вплетался единственно чистой,
уверенной нотой.
- Денек, Денек, тучка набежала? - деловито осведомилась Алана.
Он получил свое прозвище чуть ли не вместе с именем - мать говорила,
