не стариком.
- Что ее ждет? - сами собой спросили непослушные Соллевы губы.
Фагирра поднял глаза:
- Зачем вам знать, как именно она умрет? Возвращайтесь в свой
Каваррен... Сразу после суда. Не думаю, что вы будете так уж счастливы...
Но время затягивает и не такие раны.
- Я не стану свидетельствовать против Тории! - выкрикнул Эгерт
раньше, чем страх успел зажать ему рот. Фагирра покачал головой. Вздохнул,
о чем-то раздумывая; кивнул Эгерту:
- Вставайте... Идемте со мной.
Онемевшие ноги отказывались подчиняться - Эгерт встал со второй
попытки. Фагирра извлек откуда-то из глубин плаща звонкую связку ключей; в
темном углу обнаружилась еще одна низкая железная дверь, а за ней крутая
винтовая лестница, ведущая вниз.
Низкорослый плечистый человечек в мешковатом балахоне ковырял в зубах
щепкой - появление Фагирры и Солля застало его врасплох, и он едва не
проглотил свое орудие, вскакивая навстречу плащеносцу. Приняв из рук
Фагирры факел, он затрусил впереди - а Эгерт тем временем все пытался
вспомнить, где раньше он мог его видеть. Размышлениям Солля пришел конец,
когда провожатый угодливо распахнул перед Фагиррой и Соллем приземистую
дверь с решетчатым окошком.
Здесь уже горели два или три факела, и в их свете со всех каменных
стен на Эгерта глянули уродливые, извергами придуманные приспособления.
Он остановился, сразу ослабевая - Фагирра четким подготовленным
движением поддержал его, крепко взяв за руку повыше локтя. На крюках и
полках в избытке хранились не тронутые ржавчиной, содержащиеся в полной
готовности инструменты - клещи и сверла, тиски для ступней и коленей,
доски, усеянные иглами, многохвостые плети, еще что-то отвратительное, от
чего Эгерт поспешно отвел глаза. Посреди пыточной помещалась жаровня, в
которой дотлевали последние угольки, рядом стоял трехногий табурет и
кресло с высокой спинкой - точно такое же, как оставленное в маленькой
пустой комнате кресло Фагирры. На небольшом возвышении мечущиеся глаза
Солля разглядели истертый деревянный топчан со свисающими хвостами цепей.
Теперь он вспомнил, где видел плечистого хозяина пыточной. В День
Премнооголикования тот взошел на эшафот вместе с судьей и приговоренными -
тогда в руках его был топор, он нес его так же скромно и буднично, как
буднично и деловито принялся сейчас раздувать угли в жаровне.
- Эгерт, - тихо спросил Фагирра, по-прежнему поддерживая его за руку,
- где находится золотая безделушка, принадлежавшая декану, медальон?
Угли из черных становились малиновыми - из палача получился бы
отменный истопник. Эгерт захрипел, пытаясь произнести хоть слово.
- Помните, я тогда спрашивал вас о сейфе... Наши люди обыскали
кабинет декана - и ничего не нашли. Где медальон сейчас, вы знаете?
Солль молчал, и на краю его замутненного ужасом сознания теплилась
мысль: кощунство... кабинет... стальное крыло... они осквернили...
Господин декан, где вы...
- Эгерт, - Фагирра заглянул ему в глаза, - меня очень интересует этот
вопрос... Поверьте, что крики пытаемых не доставляют мне никакого
удовольствия. Где?
- Я не знаю, - сказал Солль неслышно, но плащеносец прочел его слова
по губам. Медленно и красноречиво перевел взгляд с Эгерта на палача, с
палача на жаровню; вздохнул, потирая уголок рта:
- А ведь вы не врете, Солль... Любому другому я не поверил бы, но
вы... Жаль, но вы действительно не знаете, - и Фагирра выпустил его руку.
- Знает Тория. Да?
Эгерт чуть не упал. Не сознавая, что делает, хотел присесть на топчан
- и отшатнулся; Фагирра мягко подтолкнул его в кресло, и Эгерт, не
удержавшись на ногах, ударился затылком о высокую деревянную спинку. Руки
его мертвой хваткой вцепились в подлокотники.
Палач вопросительно уставился на Фагирру - тот устало бросил ему:
- Погоди...
Подтянув трехногий табурет, он уселся перед Соллем, устилая пол
складками плаща:
- Я повторю: вы мне симпатичны, Эгерт... У меня нет от вас тайн.
Законом предусмотрено наказание за отказ от дачи свидетельских показаний
или лжесвидетельство: уличенных в этом преступлении карают сразу же,
вырывая солгавший язык... Покажи клещи, - обернулся он к палачу.
Смерив Эгерта взглядом опытного портного, тот метнулся в угол и
вытащил из гремящей груды подходящее, по его мнению, орудие. На изогнутом
клюве клещей поблескивало масло - палач был мастеровит и аккуратен, и даже
рукоятки клещей были приспособлены для особой надобности, отточены, как
два гигантских шила.
Эгерт зажмурился.
- Не поможет, - вздохнул Фагирра в наступившей для Солля темноте. -
Не поможет, Эгерт, что вы, как ребенок... Это жизнь, бывает всякое, нечего
закрывать глаза... Ну ладно, не надо, не смотрите. Суд состоится, по всей
видимости, послезавтра - за вами присмотрят и придут; нужно ли говорить,
что удирать не стоит? Не нужно, вижу, вы сами понимаете... А если вам
понадобятся через пару дней деньги на дорогу в Каваррен - я ссужу, а вы
потом вернете... Да?
Эгерт попытался вспомнить смеющееся лицо Тории - и не смог.
Изуродованный Мором город снова хотел жить.
Из далеких и близких мест являлись наследники, претендующие на
осиротевшие и порядком разграбленные дома, мастерские и лавки; тут и там
затевались склоки и тяжбы. Ремесленные цеха, изрядно поредевшие, отступили
от освященных веками правил и принимали в свои ряды даже недоучившихся
подмастерьев; в городские ворота с рассвета и до ночи валом валили веселые
и злые провинциалы - в основном молодежь, честолюбивая и желающая
немедленно выбиться в люди, то есть разбогатеть и жениться на
аристократке. Аристократы возвращались тоже, и по мощенным улочкам снова
разносился стук копыт и колес, снова покачивались паланкины в руках
ливрейных слуг; на улицах снова появились дети: розовые карапузы на руках
кормилиц и чумазые трущобные ребятишки одинаково радовались выпавшему
наконец чистому белому снегу.
Днем в городе царило оживление - но ни одна ночь не обходилась без
стонов и слез, кошмаров и горестных воспоминаний. По нетронутым еще
пепелищам бродили сумасшедшие, потерявшие рассудок в дни Мора - их жалели
и боялись даже бродячие собаки. Не было семьи, не понесшей утрату, и
потому так всколыхнулся город, когда осипшие на холоде глашатаи поведали о
предстоящем процессе.
За одну ночь в университете не осталось ни одного целого окна; те из
горожан, кто не поверил в гнусное преступление декана и его дочери,
вполголоса переругивались с соседями и домочадцами, приводя в
доказательство своей правоты один только убийственный довод: не может
быть! Большинство сомневалось, кривило губы и пожимало плечами: маги...
Кто их знает... Этих магов простому человеку не понять, а ведь Мор явился
откуда-то... Колдуны, пусть им...
На площади случилась драка - группка студентов насмерть сцепилась с
озлобленными мастеровыми, и дело дошло до крови, и только суровое
вмешательство стражи положило конец побоищу; студенты, избитые,
оскаленные, удалились в университет, и вслед им летели камни.
Еще вечером накануне процесса у здания суда появились первые зрители;
на рассвете площадь была запружена народом так, что стражникам пришлось
пустить в ход плетки, чтобы очистить дорогу в здание. Перед вереницей
направляющихся в суд служителей Лаш люди расступались сами, охая и давя
друг друга; университет зиял разбитыми окнами, но толпа студентов,
прорываясь сквозь окрики и оскорбления, явилась тоже. Четверо дюжих
стражников с пиками наперевес препроводили в здание суда одного из них,
высокого и светловолосого, со шрамом на щеке - поговаривали, что он-то и
есть основной свидетель.
В зал пустили далеко не всех - но, учитывая важность дела, судья
милостиво разрешил горожанам занять и пространство в дверях, и коридор, и
ступени, так что просторное помещение суда оказалось связанным с площадью
широкой человеческой лентой; люди передавали услышанное из уст в уста, как
передают по цепочке воду во время пожара, и все, сказанное в суде,
становилось через несколько минут достоянием площади.
Начало слушания все откладывалось и откладывалось; сидя на длинной
скрипучей скамье, Эгерт равнодушно смотрел, как переговариваются за
спинкой пустого судейского кресла служители Лаш, как чинит перья
канцелярист, как мостятся на скамейке напротив какие-то перепуганные
лавочники - тоже свидетели, свидетели Мора... Все должно быть по правилам.
Жаль, что нельзя призвать в суд тех несчастных, чьи тела покоятся под
холмом, жаль, что нельзя призвать декана Луаяна... Ему не встать из под
земли - даже на помощь любимой дочери.
Повернув голову, Эгерт увидел в зале студенческие шапочки с бахромой
- и сразу же отвел глаза.
За длинным столом возились два писца; Эгерт услышал, как один
негромко спрашивает другого:
- У тебя нет пилочки для ногтей? Ноготь сломал, тьфу ты...
Толпа возилась, толкалась, перешептывалась, с одинаковым любопытством
разглядывая мрачное убранство зала, писцов, Эгерта, стражников, судейское
кресло, игрушечную виселицу на столе - точную копию возвышавшейся у
входа... Скамья подсудимых была пуста, и только рядом с ней, на табурете,
примостился невзрачного вида человечек в мешковатом балахоне; на коленях у
него лежал полотняный мешок, и в его очертаниях Эгертовы глаза без труда
угадали скрытый внутри предмет.
То были клещи с длинными ручками.
Миновало десять минут, потом еще десять; зрители, наконец,
возбужденно заозирались, и Солль увидел шествующего к возвышению судью.
Его сопровождал человек в капюшоне - Эгерт знал, кто это. С трудом
поднимая ноги, судья взобрался по обшитым бархатом ступеням и тяжело
опустился в кресло; Фагирра стал рядом, не поднимая капюшона, и Эгерт
почувствовал на себе его внимательный взгляд. Судья прошелестел что-то
сорванным голосом - канцелярист подхватил его слова, подобно звонкому эху:
- Введите обвиняемую!
Эгерт втянул голову в плечи, не отрывая глаз от серых разводов на
каменном полу. Зал приглушенно зашумел, звякнуло железо - и тогда к Соллю
вернулась его способность чувствовать чужое страдание.
Не поднимая головы, он кожей ощутил, как вошла Тория - сплошной комок
боли и отчаяния, стянутый упрямой волей; он почувствовал, как первым же
взглядом, жадным, полным надежды, она ищет в зале его, Эгерта, и как этот
взгляд теплеет, остановившись на нем. Он понял, что она уже все знает,
знает об уготованной Эгерту роли - и все равно радуется самой возможности
его видеть, и все равно надеется, искренне, как ребенок, надеется на
самого дорогого ей человека...
Тогда он поднял голову.
Дни допросов не прошли ей даром. Встретившись с Эгертом глазами, она
попыталась улыбнуться - чуть виновато, потому что искусанные губы не
желали слушаться. Черные волосы были убраны с необычайной аккуратностью,
глаже, чем всегда; воспаленные глаза оставались сухими. Стражник усадил
Торию на скамью подсудимых - она гадливо отстранилась от прикосновения его
рук и снова глянула на Эгерта. Тот попытался ответить подобием улыбки, не
выдержал, отвел глаза - и встретился взглядом с Фагиррой.
Палач на своем табурете шумно вздохнул, и вздох его пронесся по всему
залу, потому что как раз в этот момент установилась мертвая тишина -
обвинитель поднялся на помост и резким движением отбросил капюшон.
Эгерт почувствовал ужас Тории - она даже отшатнулась, когда Фагирра
глянул на нее. При мысли, что этот человек собственноручно пытал ее, у
