всхлипнув, широко раскрыл рот и залился густой, как дамские румяна,
багровой краской.
Дело закончилось попойкой. Лис сам себя назначил интендантом и
раскупорил имеющиеся в университетском погребке многолетние запасы вина;
пили тут же, в лекционном зале, пили, пели и вспоминали "Одноглазую муху".
Лис хохотал, как бешеный, затевая игру - все без исключения должны были
честно рассказать о своем первом любовном опыте, а не имеющие такового -
обязаться восполнить упущенное на следующий же день; пьяные уже голоса
перебивали друг друга, перемежаясь со взрывами истерического смеха. Эгерт
смотрел на пирушку сверху, из круглого окошка, соединяющего зал с
библиотекой, и до него доносилось нестройное: "Ай-яй-яй, не говори...
Милый, не рассказывай... Ай, душа моя горит, а дверь скрипит, не
смазана"...
Он вернулся к Тории и долго развлекал ее рассказами о былых проделках
Лиса - кое-какие он видел, о кое-каких слышал, а некоторые придумывал тут
же, по ходу истории; слушая его нарочито веселую болтовню, Тория сначала
бледно улыбалась, потом, чтобы угодить ему, даже рассмеялась через силу.
После полуночи стихли крики в Актовом зале, и уснула Тория; посидев
рядом, поправив одеяло и осторожно погладив воздух у самой ее головы,
Эгерт отправился вниз.
Студенты спали вповалку - кто на лавке, кто на столе, кто просто на
полу, сыром и холодном; Лиса не было нигде, Эгерт понял это с первого
взгляда, и неизвестно почему, но сердце его сжалось.
Гаэтана не было и в комнате, и не висел на железном крюке его
видавший виды плащ; Эгерт долго стоял на университетском крыльце,
вглядываясь в мутную ночь - в здании суда тускло светились окна, и
покачивалась под дождем казненная кукла на круглой тумбе, и высилась Башня
Лаш - немая, замурованная, как склеп, безучастная к умирающему у ее ног
городу.
Лис не вернулся и на утро; сгустившийся ночью туман не развеялся к
полудню, а, наоборот, застыл, как студень - даже ветер завяз в его липких
сырых космах. Двери деканового кабинета оставались плотно закрытыми, Тория
бродила, как потерянная, между стеллажами в библиотеке, бормотала что-то в
ответ собственным мыслям и по многу раз водила бархатной тряпочкой по
корешкам, футлярам и золотым обрезам.
Солль не сказал ей, куда идет. Не хотел беспокоить.
Сырость и страх трясли его мелкой дрожью, когда, сжав зубы, он ступил
на пустую площадь. Ни торгующих, ни гуляющих - глухая ватная тишина, серые
силуэты домов и милосердный туман, покрывающий город, как простыня
покрывает лицо покойника.
Эгерт сразу понял, что не отыщет Лиса. На пути его встречались
мертвые тела - Солль отводил глаза, но взгляд его все равно находил то
судорожно вытянутую, вцепившуюся в камень женскую руку, то устилающие
булыжник волосы, то щегольской сапог стражника, мокрый от осевших капелек
тумана и потому сияющий, как на параде. К запаху разложения примешивался
доносящийся откуда-то запах дыма; пройдя еще немного, Солль передернулся,
ощутив в стоячем воздухе знакомый аромат горьковатых благовоний.
Башня Лаш, свершившая свое ужасное дело, продолжала потихоньку
куриться. Эгерт приблизился, странно безучастный; у входа в Башню бился о
каменную кладку совершенно седой мужчина в рабочем переднике:
- Откройте... Откройте... Открой...
Несколько человек, равнодушных, обессиленных, сидели рядом прямо на
мостовой; красивая женщина в съехавшем на затылок чепце рассеянно гладила
лежащего у нее на коленях мертвого мальчика.
- Откройте! - надрывался седой. Кулаки его, совсем лишенные стертой о
камень кожи, роняли на мостовую капли крови; рядом валялась напополам
переломанная кирка.
- Молить надо, - шепотом сказал кто-то. - Молить... Привидение Лаш...
Седой человек в переднике в новом исступлении кинулся на замурованную
дверь:
- Открой... А-а... Мерзавцы... Гробовщики... Открой... Не
спрячетесь... Открой...
Эгерт повернулся и побрел прочь.
Лиса не найти, он пропал, сгинул где-то в чумном котле, никому не
помочь, ничего не исправить, Эгерт тоже умрет. При одной этой мысли в душе
его бесновался животный страх - но сердцем и разумом он ясно понимал, что
главное дело отпущенной ему куцей жизни - Тория. Последние дни ее не
должны быть омрачены ужасом и тоской, он, Эгерт, не позволит себе роскошь
умереть первым - только убедившись, что Тории больше ничего не угрожает,
он сможет закрыть глаза.
Завидев впереди на мостовой скорчившееся тело, Эгерт хотел обойти его
как можно дальше - но человек пошевелился, и Солль услышал слабое
царапанье железа о камень. Под боком у лежащего примостилась шпага; Эгерт
разглядел капли влаги на дорогих ножнах, на тяжелом эфесе с вензелем, на
расшитой самоцветами перевязи. Потом он перевел взгляд на лицо лежащего.
Карвер молчал; грудь его ходила ходуном, хватая сырой воздух, губы
запеклись, а веки распухли. Одна рука в тонкой перчатке цеплялась за камни
мостовой, другая сжимала рукоятку шпаги, будто оружие могло защитить
своего хозяина и перед лицом Мора. Не отрываясь, Карвер смотрел Эгерту в
глаза.
Приглушенное туманом, издали донеслось захлебывающееся лошадиное
ржание.
Карвер судорожно вздохнул. Губы его дернулись, и Эгерт услышал тихое,
как шорох осыпающегося песка:
- Солль...
Эгерт молчал, потому что говорить было нечего.
- Солль... Каваррен... Что теперь с Каварреном?
В голосе Карвера скользнула такая тонкая, такая умоляющая нотка, что
Эгерту на мгновение вспомнился тот нерешительный тонкогубый мальчик, каким
был двенадцать лет назад приятель его детства.
- Каваррена... Это... Эта смерть... Не достигнет?
- Конечно, нет, - сказал Эгерт уверенно. - Слишком далеко... И потом
ведь есть карантинные заставы, патрули...
Карвер передохнул, кажется, с облегчением. Запрокинул голову, прикрыл
глаза; прошептал с полуулыбкой:
- Песок... Ямы, следы... Холодная... вода. Смеялись...
Эгерт молчал, приняв случайные слова за бред. Карвер не отрывал от
него странного, из-под тяжелых век, рассеянного взгляда:
- Песок... Кава... Помнишь?
Солль увидел на секунду залитый солнцем берег, желтый с белым, как
покрытая глазурью бисквитная булка, зеленые островки травы, компанию
мальчишек, вздымающих к небу фонтаны брызг...
- Ты мне... вечно глаза засыпал песком. Помнишь?
Он изо всех сил пытался призвать такое воспоминание - но перед
глазами у него была только мокрая, лоснящаяся от влаги мостовая. Было
ли?.. Да... было. Карвер тогда не жаловался - он покорно промывал полные
песка, воспаленные, закрывшиеся глаза.
- Я не хотел, - сказал зачем-то Эгерт.
- Хотел, - возразил Карвер тихо.
Они долго молчали, и туман не желал расходиться, и отовсюду тянуло
дымом, и гнилью, и подступающей смертью.
- Каваррен... - прошептал Карвер едва слышно.
- С ним ничего не случится, - отозвался Эгерт.
Тогда, испытующе глядя на него, Карвер попытался приподняться на
локте:
- Ты... уверен?
Перед глазами Солля поблескивала речная гладь, вспыхивали и гасли
солнечные искры на воде, и, подрагивая, отражались зеленые кроны,
каварренские крыши, башни, флюгера...
Зная, что врет, он улыбнулся широко и спокойно:
- Конечно, уверен. Каваррен в безопасности.
Карвер глубоко вздохнул, опускаясь обратно на мостовую, глаза его
наполовину прикрылись:
- Слава... небу...
Больше никто не слышал от него ни слова.
Туман разошелся, и представшая Соллевому взору площадь походила на
поле боя. Здесь хватило бы пищи для тысяч ворон - однако ни одной птицы не
было в городе, никто не тревожил мертвых, будто повинуясь запрету.
Впрочем, нет. Эгерт оглянулся - от трупа к трупу перебегал,
согнувшись, парнишка лет восемнадцати, невысокий, щуплый, с холщовым
мешком через плечо. В такие мешки нищие собирают подаяние - Эгерт
догадался, что собирал в свою сумку парнишка. Склонившись над трупом, он
ловко выуживал у мертвого кошелек, либо табакерку, либо случайно
подвернувшееся украшение; с кольцами была морока - они не желали
соскальзывать с раздувшихся пальцев, парнишка сопел, опасливо поглядывая
на Эгерта - однако продолжал свое дело, елозил по мертвым рукам заранее
припасенным обмылком.
Солль хотел крикнуть, но страх оказался сильнее ярости и отвращения;
поплевывая на свой обмылок, мародер обогнул Эгерта по широкой дуге - и
присел от резкого, пронзительного свиста.
Эгерт, обмерев, смотрел, как парень бросился бежать, как на самом
краю площади его настигли две плечистых фигуры, одна вроде бы в
бело-красном одеянии стражника, другая в чем-то черном, неряшливо
обвисшем; парнишка вскрикнул, как заяц, метнулся, забился в чужих руках,
стянул с себя мешок, будто откупаясь... Эгерт не хотел смотреть - и
смотрел, как человек в одежде стражника лупит парня по голове его же
мешком; потом послышалось надрывное, долетевшее через всю площадь:
- Не-ет! Я не... Оно же никому не надо! Оно же не надо никому!
Мертвецам-то не надо... О-ой!
Превратившись в нечленораздельный визг, крик захлебнулся; на уличном
фонаре закачалось щуплое тело с холщовым мешком на груди.
Поздним вечером вернулся Лис. Эгерт, чья интуиция в те дни
обострилась, как жало, встретил его первым.
Гаэтан стоял у входа, на каменном университетском крыльце, стоял,
обнимая за плечи деревянную обезьяну; треугольная шапочка, измятая и
потерявшая форму, съехала ему на лоб. Он был, конечно, в стельку пьян -
Эгерт, испытавший колоссальное облегчение, хотел увести с холода и уложить
в постель. Услышав за спиной Соллевы шаги, Лис вздрогнул и обернулся. Свет
фонаря над входом упал ему на лицо - Гаэтан был трезв, трезв, как в день
экзамена, но глаза цвета меда казались сейчас темными, почти черными:
- Солль?!
Эгерт не понял, что так напугало его друга; снова шагнул вперед,
протянул руку:
- Идем...
Гаэтан отшатнулся. Взгляд его заставил Эгерта замереть; ни разу за
долгое знакомство он не видел в глазах приятеля такого странного
выражения. Что это - ненависть? Презрение?
- Лис... - пробормотал он смущенно.
- Не подходи ко мне, - отозвался Гаэтан глухо. - Не подходи... Эгерт.
Не подходи, прошу... Уйди. Возвращайся, - он пошатнулся, и Солль понял
вдруг, что трезвый Гаэтан едва стоит на ногах - его тянет к земле, его
тянет в землю.
Он понял, что за выражение застыло в глазах Лиса. То был страх
надвигающейся смерти - и страх увлечь за собой другого человека, друга,
Солля.
- Гаэтан! - простонал Эгерт сквозь зубы. Тот крепче обнял обезьяну:
- Ничего... Знаешь, Фарри вчера умерла. Помнишь Фарри?
- Гаэтан...
- Возвращайся. Я пойду... понемногу. Доберусь... до "Одноглазой
мухи". Если хозяин жив... он нальет мне. В долг, - Лис засмеялся, с трудом
протянул руку и, едва дотянувшись, ласково потрепал обезьяну по
лоснящемуся деревянному заду.
Эгерт стоял на ступенях и смотрел ему вслед. Лис шел покачиваясь,
иногда падая, как не раз случалось ему возвращаться с попойки; шапочка с
серебряной бахромой лежала, как последний подарок, у ног деревянной
обезьяны. Над городом нависало покрытое тучами, безглазое небо, а над
площадью нависала укрытая дымом, молчаливая, замурованная Башня Лаш.
Целый день и длинную ночь они метались, как две рыбины, на дне
черно-красного раскаленного океана.
Приходя в себя, Тория чувствовала отголоски стыда: никогда в жизни
