Тория волновалась и не могла подобрать подходящих слов.
- От отца к сыну? - жадно спросил Эгерт.
- Нет... Прорицатели не связаны кровными узами. В мире может быть
только один Прорицатель - когда он умирает, Амулет сам ищет ему замену...
Вещи тоже умеют искать, а ведь Амулет - это больше, чем вещь... Это
невообразимо древнее... Я, честно говоря, даже не знаю, что это такое, -
Тория перевела дыхание.
Эгерт поднял голову - со всех полок на него смотрели книги, и ему
показалось, что лица его коснулся ветер из потаенных, полных магии
кладезей. Он давно и безнадежно мечтал поговорить с Торией о мире
волшебников; теперь страшнее всего казалось спугнуть заветную, столь
интересную тему. Он спросил осторожно:
- А... Где сейчас Прорицатель? Тот, который... Кто носит Амулет
сейчас, сию секунду?
Тория нахмурилась:
- Нет сейчас Прорицателя... Последний умер лет пятьдесят назад, и с
тех пор... - она вздохнула. - И такое бывает. Наверное, новый Прорицатель
еще не родился...
Эгерт помолчал, не зная, имеет ли он право спрашивать дальше;
любопытство, однако, оказалось сильнее опасений, и он все так же осторожно
поинтересовался:
- А что тогда делает этот... Амулет? Он путешествует, или ждет, или
прячется от людей?
- Он лежит в сейфе моего отца, - брякнула Тория и тут же прикусила
язык.
Прошла минута или две; Эгерт смотрел на девушку круглыми, глубоко
обиженными глазами:
- Зачем... ты... сказала... мне?!
Тория прекрасно понимала, что совершила ошибку, однако попробовала
свести все к простой болтовне.
- А что, собственно, такого? - поинтересовалась она, нервно оглаживая
складки платья на коленях. - Ты же не собираешься докладывать об этом всем
подряд, нет же?
Эгерт отвернулся. Тория прекрасно понимала, что он имел в виду - и он
знал, что она понимает.
Подправляя кочергой пылающие в камине дрова, декан Луаян искоса
разглядывал обоих.
Сходство Тории с покойной матерью порой пугало его - он боялся, что
вместе с красотой, изысканной красотой мраморной статуи Тория унаследует и
трагическое непостоянство, и жестокую судьбу своей матери. Давая согласие
на брак дочери с Динаром, он искренне надеялся, что у Тории все будет
по-другому - но случившееся вслед за этим несчастье развеяло его надежды.
Тория была слишком похожа на мать, чтобы стать счастливой; много раз
деканово сердце сжималось, когда он видел в полутьме библиотеки гордую,
вечно одинокую фигурку в вечно темном платье.
Сейчас Тория сидела на низкой табуретке, подобрав колени к
подбородку, нахохлившаяся, как мокрый воробей, раздосадованная своей же
глупостью - сказала лишнее, а ведь не болтунья! Лицо ее, даже с гримаской
раздражения, оставалось тонким и женственным - и декан с удивлением понял
вдруг, что те перемены, которые он заметил в дочери совсем недавно,
набирают силу.
Солль стоял рядом, почти касаясь рукой ее плеча - но не решаясь
коснуться; даже Динару, который был уже женихом, Тория не позволяла стоять
так близко. После гибели его все стало хуже - вечно замкнутая в прозрачную
скорлупу собственного горя, собственной потаенной жизни, строгая дочь
Луаяна отпугивала молодых людей еще издали - они разлетались, как стаи
осенних листьев, принимая ее отчужденность за презрение и гордыню. Теперь
рядом с ней стоял убийца Динара - и Луаян, поглядывающий на обоих через
плечо, с изумлением подмечал в дочери множество мелких, немыслимых до сих
пор черточек.
Она стала женственнее. Она безусловно стала женственнее, и линии
красивых губ пролегают мягче - даже сейчас, когда она хмурится. Ей глубоко
не безразлично, что рядом стоит Солль - человек, которого она не так давно
готова была уничтожить!
Трещали, занимаясь, сухие поленья. Декан с трудом заставил себя
вернуться к разговору.
- Это я виновата, - сказала Тория траурным голосом. - Будь проклят
мой язык...
Луаян осуждающе на нее покосился:
- Поосторожней с проклятиями...
Потом, подумав, подошел к одному из высоких шкафов и отпер дверцу.
- Отец... - голос Тории дрогнул.
Декан извлек из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с черной
бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее желтой цепочкой:
- Вот он, Солль... Взгляните, можно.
На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью -
медальон на цепочке.
- Это Амулет Прорицателя... Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.
- Меня нельзя выпускать из этой комнаты, - сказал Солль в ужасе. - Я
же все им доложу...
Декан поймал сочувственный взгляд Тории, обращенный к Эгерту;
подумал, покачал головой:
- В моих силах сделать так, чтобы вы забыли... о виденном. Как забыл
ваш друг Гаэтан об одном случае, свидетелем которого он случайно стал...
Это возможно - однако я не буду этого делать, Эгерт. Вы должны пройти свой
путь до конца. Боритесь... за свою свободу, - последние слова декан
произнес, обращаясь к медальону.
- Но что, если Лаш узнает?! - взвилась Тория.
- Я не боюсь Лаш, - отозвался декан глухо.
Пламя в камине разгоралось все сильнее, и медальон на ладони Луаяна
отбрасывал блики на потолок.
- Он совсем чистый, - сказал декан вполголоса. И Эгерт, и Тория
удивленно взглянули на него:
- Что?
- Он чистый, - пояснил декан, - золотой... Ни пятнышка ржавчины. Ни
крупинки... А ведь накануне больших испытаний... Он чует опасность,
нависшую над миром, и ржавеет. Так было полвека назад, когда на пороге
стояла Третья сила... Тогда, я помню, меня, мальчишку, тоже мучили
предчувствия - и медальон, как говорят, был полностью ржав. Теперь он
чист... Будто ничего и не угрожает. Но я-то знаю, что это не так!
Сдержав прорвавшуюся горечь, декан в полном молчании спрятал медальон
обратно в сейф.
- Угрожает... Лаш? - спросила Тория шепотом.
Декан подбросил в камин поленьев - Солль отскочил от рассыпавшихся
искр.
- Не знаю, - признался Луаян неохотно. - Лаш имеет к этому какое-то
отношение... Но самое страшное - что-то другое. Или... кто-то другой.
Зима наступила в одну ночь.
Проснувшись рано утром, Солль увидел, что серый сырой потолок тесной
комнатки побелел, как подол подвенечного платья; не было слышно ни ветра,
ни шагов, ни стука колес на площади - в торжественной тишине на землю
валились снега.
По традиции, в день первого снега отменялись все лекции; узнав о
таком обычае, Эгерт обрадовался даже больше, чем мог ожидать сам.
В университетском дворике скоро стало весело; под предводительством
Лиса мирное студенчество внезапно переродилось в орду прирожденных воинов
- наскоро слепленная снежная крепость успела пасть, и не однажды, прежде
чем в битву ввязался Солль.
Как-то само собой получилось, что вскоре он, как герой древности,
оказался один против всех; рук у него, кажется, было не две, а десять, и
ни один бросок не пропадал даром - любой запущенный снежок находил свою
цель, чтобы превратиться в снежную крошку на чьем-нибудь раскрасневшемся
лице. Атакуемый со всех сторон, он нырял под неприятельские снаряды, и они
сталкивались у него над головой, осыпая светлые волосы снегом; отчаявшись
поразить слишком уж подвижную мишень, противники его, сговорившись,
собирались уже пойти в рукопашную и закатать непобедимого в сугроб -
когда, оглянувшись, смеющийся Солль вдруг увидел наблюдающую за схваткой
Торию.
Лис со товарищи сразу же стушевались; Тория, не спеша, нагнулась,
зачерпнула снег и скатала его в шарик. Потом, несильно размахнувшись,
бросила - и угодила Соллю в лоб.
Он подошел, стирая с лица снежную воду; Тория серьезно, без тени
улыбки смотрела в его мокрое лицо:
- Сегодня первый снег... Я хочу тебе что-то показать, - не говоря
больше ни слова, она повернулась и пошла прочь; Эгерт двинулся за ней, как
привязанный.
Снег ложился, засыпая университетские ступени, и на головах железной
змеи и деревянной обезьяны вздымались необъятных размеров зимние шапки.
- Это в городе? - спросил Эгерт обеспокоенно. - Я бы не хотел...
встречаться с Фагиррой.
- Разве он посмеет приблизиться к тебе в моем присутствии? -
улыбнулась Тория.
Город тонул в безмолвии; вместо гремящих телег по улицам бесшумно
крались сани, и широкие следы их полозьев казались твердыми, будто
фарфоровыми. Снег валил и падал, укрывая плечи пешеходов, пятная белым
черных удивленных собак, скрывая от глаз отбросы и нечистоты.
- Первый снег, - сказал Эгерт. - Жаль, что растает.
- Вовсе нет, - отозвалась Тория, - каждая оттепель - будто маленькая
весна... Пусть тает. А то...
Она хотела сказать, что снежная гладь напоминает ей чистую простынь,
которой накрывают покойника - но не сказала. Пусть Эгерт не думает, что
она всегда шутит так мрачно; зима ведь действительно красива, и кто
виноват, что в сугробе можно замерзнуть до смерти, вот как ее мать?
На выступающих из стен балках сидели красногрудые снегири с белыми
снежинками на спинах, похожие на стражников в их яркой форме; тут же
прогуливались и стражники с длинными пиками, красно-белые, нахохленные,
похожие на снегирей.
- Тебе не холодно? - спросил Эгерт.
Она глубже засунула руки в старенькую муфту:
- Нет. А тебе?
Он был без шапки - снег ложился ему прямо на волосы и не таял.
- А я никогда не мерзну... Меня отец воспитывал как воина, а воину,
помимо всего прочего, приличествует закалка, - Эгерт усмехнулся.
Миновали городские ворота - мокрый снег залепил оскаленные пасти
стальным змеям и драконам, выкованным на тяжелых створках. По большой
дороге тянулись санные обозы; Тория уверенно свернула и вывела Эгерта к
самому берегу реки.
Подобно стеклу, покрытому изморозью, поверхность воды была затянута
корочкой льда - плотной и матовой у берегов, тонкой и узорчатой у
середины; сама же стремнина оставалась свободной, темной и гладкой, и на
самом краю льда стояли толпой черные, исполненные важности вороны.
- Мы пойдем вдоль берега, - сказала Тория. - Посмотри... Тут должна
быть тропинка.
Тропинку погребло под снегом. Эгерт шагал впереди, и Тория старалась
попадать башмачками в глубокие следы его сапог. Так шли довольно долго, и
снег перестал, наконец, падать, и сквозь рваные дыры в облаках проглянуло
солнце.
Тория прищурилась, ослепленная - таким белым, таким сверкающим
оказался вдруг мир; Эгерт обернулся - в волосах у него вспыхивали цветными
огнями нерастаявшие снежинки:
- Долго еще?
Она улыбнулась, почти не понимая вопроса - в тот момент слова
показались ей необязательным довеском к снежному, залитому солнцем
великолепию этого странного дня.
Эгерт понял - и нерешительно, будто спрашивая позволения, улыбнулся в
ответ.
Дальше пошли рядом - тропинка выбралась на холм, где снег уже не был
таким глубоким. Одну руку Тория держала в теплых недрах муфты, а другой
опиралась на руку спутника - Солль плотнее прижимал к себе локоть, чтобы
ладонь ее, спрятавшись в складке рукава, не мерзла.
Остановились ненадолго, оглянулись на реку и на город; над городской
стеной сизыми столбиками стояли струйки дыма.
- Я никогда здесь не был, - признался Эгерт удивленно. - Как
красиво...
Тория коротко усмехнулась:
- Это памятное место... Здесь было старое кладбище. Потом, после
Черного Мора, здесь похоронили в одной яме всех, кто умер... Говорят, от
мертвых тел холм стал выше на треть. С тех пор это место считается
особенным, одни говорят - счастливым, другие - заклятым... Дети иногда
