благородных предков.
- Извините... - прошептал Эгерт, отступая, - обознался...
Прохожий пожал плечами.
Подавленный неудачей, Солль снова обошел людные места, заглянув и на
улицу своден; хищные старухи кинулись на него, как на лакомую добычу, и
Солль едва вырвался из их цепких приглашающих рук.
Эгерт отправился теперь по кабакам - с порога оглядев зал и
убедившись, что Скитальца здесь нет, он преодолевал соблазн присесть и
перекусить - у него и денег-то не было - и вместо этого торопился дальше;
в небольшом кабачке под названием "Стальная ворона" ему случилось
напороться на выпивающих и беседующих служителей Лаш.
Эгерт не знал, померещился ли ему внимательные взгляды из-под трех
опущенных капюшонов; опомнившись уже на улице, он дал себе зарок впредь
быть осторожнее.
Второй день поисков не дал результата. Отчаявшись, Эгерт обратился к
декану: не смог бы тот указать местопребывание Скитальца поточнее?
Тот вздохнул:
- Солль... Будь это кто угодно другой - и я устроил бы вашу встречу.
Но над Скитальцем моей власти нет ни на волосок - поэтому мне не найти
его, если только он сам не захочет обнаружить себя... Он еще в городе -
это говорю вам точно, и пробудет, очевидно, весь день праздника, но не
дольше... Спешите, Солль, спешите. Я не помогу вам.
Накануне дня Премноголикования город гудел, как улей; волоча ноги,
подобно больному старцу, Эгерт брел от дома к дому, вглядываясь в лица
прохожих. Под вечер вдоль стен уже валялись в блаженных позах первые
пьяные, и увешанные лохмотьями нищие подбирались к ним украдкой, как
шакалы к добыче, желая вытряхнуть из карманов пропойц последние оставшиеся
там деньги.
Еще не смеркалось; Эгерт стоял, привалившись к стене, и бессмысленно
смотрел на уличного мальчишку, который задумчиво раскручивал на веревке
привязанную за хвост дохлую крысу. Крыса, очевидно по случаю праздника,
повязана была синей ленточкой.
Кто-то прошел мимо, едва не коснувшись Эгертового плеча,
приостановился, оглянувшись; уже не имея сил бояться, Солль повернул
голову.
На тротуаре прямо перед ним стоял Скиталец - Эгерт до мельчайших
черточек видал прорезанное вертикальными морщинами лицо, выпуклые
прозрачные глаза, холодные, вопросительные, кожистые веки, лишенные
ресниц, узкий рот с опущенными уголками... Постояв так долю секунды,
Скиталец медленно повернулся и двинулся прочь.
Эгерт схватил ртом воздух. Хотел крикнуть - голоса не было; тогда,
рванувшись, он бросился вдогонку - но, как во сне, ватные ноги спотыкались
и не желали идти. Скиталец уходил не торопясь - но очень быстро, Эгерт уже
бежал, когда чья-то цепкая рука схватила его за воротник.
Солль рванулся - Скиталец уходил все дальше, а удерживающая Эгерта
рука не желала разжиматься, и над ухом он услышал смех.
Тогда только Эгерт обернулся; его окружали трое, и человека,
сжимающего его воротник, он сразу и не узнал.
- Привет, Солль! - радостно воскликнул тот. - Вот где
встретились-таки, ты подумай!
Это был голос Карвера; новенький мундир его сверкал шнурами и
пуговицами, а нашивка лейтенанта занимала, казалось, половину груди;
сопровождающие его тоже были гуардами - один Бонифор, а другой незнакомый
Соллю, некий молодой человек с маленькими усиками.
Эгерт глянул вслед Скитальцу - тот заворачивал за угол.
- Пусти, - сказал он быстро, - мне надо...
- По-большому или по-маленькому? - сочувственно поинтересовался
Карвер.
- Пусти! - Солль рванулся, но слабо, потому что Карвер, усмехаясь,
поднес к его лицу увесистый кулак в перчатке:
- Не спеши... Мы долго искали тебя в этой вонючей дыре, и не для
того, чтобы просто так выпустить...
Все трое разглядывали Солля с нескрываемым любопытством, как
обезьянку на ярмарке; Бонифор протянул удивленно:
- Гляди ты... Совсем как студент! И шпаги нет...
- Эх, Солль, где же твой клинок? - с нарочитой печалью осведомился
Карвер.
Бонифор вытащил из ножен свою шпагу - Эгерт ослабел, чувствуя, как
страх парализует его, парализует до последней жилки. Бонифор оскалился и
провел пальцем по лезвию; Карвер похлопал Эгерта по плечу:
- Не бойся... Ты, дружок, лишен как воинской чести, так и дворянской,
лишен прилюдно, перед строем, шпагу против тебя обнажать никто не
станет... По лицу тебя съездить - это да, можно... Еще выпороть можно, ты
уж извини... Это неприятно, конечно... Но зато оч-чень воспитательно, да?
- Что тебе надо? - спросил Эгерт, с трудом ворочая пересохшим языком.
Карвер усмехнулся:
- Добра тебе хочу... Ты ведь дружок мой, как-никак... Сколько вместе
пройдено, - он ухмыльнулся, и Эгерт испугался этой ухмылки больше, нежели
обнаженной шпаги.
Карвер неторопливо продолжал:
- Домой поедем... У вас тут Премноголикование, так вот тебе
поликовать как раз и не доведется... Дезертир ты, Солль, со службы сбежал
позорным образом, мундир осрамил; велено нам тебя найти, отловить и пред
очи представить, а там уже видно будет...
Он выпустил Соллев воротник - теперь двое его подручных крепко
держали Эгерта за локти, в чем, собственно, и надобности не было, потому
что страх связывал Эгерта крепче стальной цепи.
Скиталец давно ушел, растворился на людных улицах, и с каждой
секундой вероятность снова встретить его уменьшалась, таяла, как леденец.
- Слушай, Карвер, - сказал Эгерт, стараясь, чтобы голос не дрожал. -
Ты... Давай договоримся, а? Мне нужно увидеть одного человека... Ты скажи,
куда потом прийти - я приду, честное слово... Но сейчас мне очень надо...
Соллю самому стало противно - так жалобно и просительно прозвучали
эти слова; Карвер же расцвел, как букет под окном невесты:
- Ну, если так уж надо... Может быть, мы отпустим тебя, а?
Молодой человек с маленькими усиками изумился - Бонифору пришлось
дважды подмигнуть ему, прежде чем он понял, что слова Карвера не более чем
забава.
- Мне нужно встретиться, - беспомощно повторил Эгерт.
- Попроси, - серьезно предложил Карвер. - Хорошо попроси. На колени
стань... Умеешь?
Эгерт глядел на Карверовы сапоги - они хранили следы недавней чистки
и еще более недавней грязной лужи; к правой подошве пристало несколько
гнилых соломинок.
- Что раздумываешь? - удивился Карвер. - Свиданьице - дело
серьезное... Она красива, Солль? Или просто потаскушка?
- Что я тебе сделал? - выдавил сквозь зубы Эгерт.
Вечерняя улица оживала, заполняясь смеющимися, танцующими,
целующимися компаниями гуляк. Карвер приблизил лицо к самым глазам Эгерта.
Насладился навернувшимися на них слезами, покачал головой:
- Ты трус, Солль... Какой же ты трус... - и добавил, ласково
усмехаясь: - Господа, не надо его держать - он не убежит...
Бонифор и другой гуард неохотно выпустили Эгертовы локти. Карвер
усмехнулся шире:
- Не плачь... Станешь на колени - отпустим тебя на свидание, так уж и
быть... Ну?
На мостовой под ногами лежала ржавая половина подковы. Разве это
первое унижение, подумал Эгерт. Разве не бывало хуже...
- Не станет, - убежденно сказал молодой человек с усиками. - Мостовая
грязная, штаны испачкает.
- Станет, - хохотнул Бонифор. - А штаны он уже испачкал, ему не
привыкать...
Это последний раз, сказал себе Солль. Самый последний... Скиталец не
успел уйти далеко, одно, последнее унижение...
- Ну? - не выдержал Карвер. - Долго ждать еще?
Распахнулись двери соседнего кабака, и удалая, пьяная, неудержимая
компания выплеснулась на улицу, как шампанское из бутылочного горлышка.
Кто-то схватил Эгерта за уши, намереваясь пылко поцеловать; краем глаза он
успел заметить девицу, повисшую одновременно на Карвере и Бонифоре - и
бешеный хоровод рванул Солля в сторону, увлек прочь; в толпе мелькнуло
обескураженное лицо с маленькими усиками - а Эгерт уже бежал, не чуя под
собой ног, с непостижимой ловкостью лавируя между хмельными гуляками,
одержимый одной только мыслью: Скиталец! Может быть, он еще здесь...
Поздней ночью Солль вернулся во флигель - Лис испугался, увидев при
его искаженное отчаянием лицо. Встреча не состоялась, и у Эгерта оставался
теперь один только день - День Премноголикования.
Эшафот перед зданием суда был готов в последнюю минуту - замешкались
рабочие, любовно обшивавшие лобное место черным сукном. На сукне
бесподобно смотрелись гирлянды свежих цветов - праздник все-таки;
деревянная плаха оказалась покрыта лаком и расписана, как барабан.
С раннего утра бродя по улицам и отупев от беспрерывного напряженного
вглядывания в лица, Солль не сразу понял, куда несет его праздничная
толпа; не желая идти на площадь, он ухитрился свернуть в боковой переулок
- и снова угодил в человеческий поток, возбужденный, пахнущий потом, вином
и свежевыделанной кожей, поток, стремящийся к зданию суда, к эшафоту.
Ему никогда не случалось плавать против сильного течения в бурной
реке, а то он обязательно узнал бы страх и отчаяние пловца, безжалостно
сносимого к водопаду. Толпа несла его, как половодье несет щепку, и
движение ее замедлилось только тогда, когда предвкушающие зрелище люди
вылились на широкую площадь с уродливым сооружением в центре. На Эгерта
поглядывали с завистью: эдакая дылда, не надо и на цыпочки вставать!
Он беспомощно оглянулся - головы, головы, головы, целое море
движущихся голов, ему вспомнились цыплята, переполняющие корзину птичницы;
все лица обращены были к эшафоту, все разговоры вертелись вокруг
предстоящей казни; осужденных, по слухам, было двое, оба лесные разбойники
и виноваты в одинаковой мере, но одного, по традиции, помилуют - а кто
будет этот счастливчик, решит жребий, решит прямо сейчас, на глазах у
всех, ах, смотрите, смотрите, уже идут!
Заговорили барабаны - на помост поднялась процессия, возглавляемая
городским судьей. Нестарый еще, худой и тщедушный, он был, по-видимому,
источен какой-то болезнью, и тусклые глаза его терялись в складках
многочисленных морщин - но походка и манера держать себя оставались
величественными и полными гордыни.
Судью сопровождали писец и палач, похожие, как близнецы, только писец
был облачен в невзрачное бесцветное одеяние, а палач радовал глаз
малиновой, как летний закат, накидкой; первый вооружен был увешенным
печатями свитком, второй держал в опущенной руке топор - так скромно,
наивно и по-деревенски, как держит свое орудие крестьянин, собравшийся
утром наколоть дровишек.
Окруженные стражниками, на эшафот взошли осужденные - их
действительно было двое. Эгерт взглянул на них - и сам едва устоял на
ногах. Роковая способность, проявлявшаяся до этого дважды, вернулась к
нему внезапно и беспощадно.
Осужденные держались из последних сил; в душе каждого надежда
боролась с отчаянием, каждый желал жизни себе и смерти - другому. Толпа
представлялась густым киселем неразборчивых чувств, среди которых были и
восторг, и жалость - но преобладало любопытство, жадное любопытство
ребенка, желающего посмотреть, что у букашки внутри.
Солль пытался выбраться из толпы - но усилия его подобны были потугам
увязшей в меду мухи. По площади гулко разносилось:
- Именем города... За возмутительное... дерзкое... а также...
грабежи... разбой... убийства... возмездие и наказание... через
усекновение головы и предание забвению...
Эти разбойники были такими же мерзавцами, как и те, что остановили в
лесу памятный Эгерту дилижанс. Насильники и убийцы, твердил себе Солль, но
