Наступила тишина и тянулась так долго, что свежий пучок петрушки,
угодивший в пятно яркого солнца на столе, понемногу начал увядать. Тория
переводила взгляд с опущенного лица Солля на солнечный день за окном, и
ясно было, как этот день, что стоящий перед ней человек не кривит душой,
не преувеличивает и не позерствует - он действительно предпочтет смерть,
если заклятие шрама не будет снято.
- Скиталец, - начала она негромко, - является на День
Премноголикования... Никто не знает его путей и его дорог, говорят, он
способен за день покрывать немыслимые расстояния... Но на День
Премноголикования он является сюда, и вот почему... Пятьдесят лет назад в
этот самый день на площади... из этого окна не видно, но там, на площади,
перед зданием суда, назначена была казнь. Как бы часть увеселений - казнь,
приуроченная к карнавалу... Приговорили какого-то пришлого человека -
бродягу, за незаконное присвоение магического звания...
- Как? - невольно переспросил Эгерт.
- Он будто бы выдавал себя за мага, магом не будучи... Это дело
давнее и темное. Его приговорили к усекновению головы; народу собралось -
видимо-невидимо... Фейерверк, карнавал, приговоренный на плахе... Топор
был занесен - а казнимый возьми да исчезни на глазах у всех, будто не
бывало... Никто не знает толком, как это случилось - возможно, он был-таки
магом... Не привидение же Лаш его спасло, как кое-кто говорит...
Эгерт вздрогнул, но Тория не заметила этого:
- С тех пор в День Премноголикования назначается казнь - но одного из
приговоренных, по жребию, милуют. Они тянут жребий на эшафоте, и одного
отпускают, а прочих... Как обычно. Потом - карнавал и народное гулянье,
Эгерт, все ликуют...
Она спохватилась, что, увлекшись, ни с того ни с сего назвала его по
имени. Нахмурилась:
- Что поделаешь, нравы... Вам, вероятно, интересно было бы взглянуть
на казнь?
Солль отвернулся. Сказал с едва слышным укором:
- Вряд ли... Особенно если вообразить... Что со мной опять
случится... Вернется эта... способность чувствовать... То я думаю, вряд
ли.
Тория потупилась, несколько пристыженная. Пробормотала сквозь зубы:
- Не знаю, зачем я все это рассказываю... Отец считает, что
Скиталец... Имеет отношение к тому человеку, который так внезапно исчез
из-под самого топора. Что и перед этим, и после... того человека ждали
большие испытания, и он изменился... Все это, конечно, слишком туманно,
но, по-моему, отец думает, что он-то Скиталец и есть.
Снова последовала длинная пауза. Тория задумчиво царапала стол
кончиком ножа.
- И каждый год, - медленно продолжил Эгерт, - он приходит... В этот
самый день?
Тория пожала плечами:
- Никто не знает, что интересно Скитальцу, Солль, - она окинула
собеседника взглядом и вдруг добавила в необъяснимом кураже:
- Но думаю, что вы как раз мало его интересуете.
Привычным жестом Эгерт коснулся шрама:
- Что ж... Значит, мне придется заинтересовать его.
Вечером того же дня Солля навестил декан Луаян.
В маленькой комнате стояли сумерки; Эгерт сидел у окна, и рядом на
подоконнике лежала раскрытая книга о заклятиях - но Солль не читал.
Уставившись во двор неподвижными, широко раскрытыми глазами, он видел то
площадь, где посреди человеческого моря островом возвышается эшафот, то
внимательные глаза Тории, нож, рассекающий стебелек петрушки, и топор,
рассекающий чью-то шею... Ему вспоминался туманный деканов рассказ о маге,
лишенном за что-то магического дара; потом мысли его переметнулись к
ордену Лаш - представилось священное привидение, похожее, как два капли
воды, на собственное скульптурное изображение; кутаясь в плащ, оно
нисходило на эшафот и спасало обреченного с плахи...
В этот момент в дверь стукнули. Солль вздрогнул и, оробев, хотел было
уверить себя, что на самом деле стука не было - но скрипнули ржавые петли,
и на пороге встал декан.
В сгущающейся темноте Солль не смог бы различить узор линий на
собственной ладони - но лицо декана, стоящего в нескольких шагах,
почему-то виделось совершенно отчетливо, и лицо это по обыкновению являло
собой воплощенную бесстрастность.
Эгерт вскочил, будто бы вместо колченогого стула под ним открылось
вдруг жерло вулкана. Появление господина Луаяна здесь, в убогой
комнатушке, которую Солль привык считать своим домом, казалось делом столь
же немыслимым, как визит небесной луны в гнездышко трясогузки.
Декан взглянул на Солля вопросительно - будто бы это Эгерт явился к
нему и собирается о чем-то поведать. Солль молчал, в одночасье лишившись
дара речи.
- Прошу прощения, - сказал декан чуть насмешливо, и Солль подумал
мельком, что Тория поразительно похожа не отца, не столько внешностью,
сколько повадками, - прошу прощения, что вторгся к вам, Солль... В нашу
последнюю встречу вы говорили, что готовы покинуть университет, и
мотивировали это в том числе своей, гм, бесполезностью... то есть
невежеством. Вы сказали это серьезно или для красного словца?
Темный сводчатый потолок опустился и придавил Эгертовы плечи. Его
выгоняют, и выгоняют с полным на это правом.
- Да, - сказал он глухо, - я готов уйти... Я понимаю.
Некоторое время оба молчали - декан бесстрастно, Солль смятенно;
наконец, не выдержав паузы, Эгерт пробормотал:
- Я... Действительно бесполезен, господин декан. Науки мне... Как
небо для муравьихи. Возможно, я... занимаю чужое место?
Его вдруг прошибло потом; он ужаснулся собственным словам. Чужое
место. Место Динара.
Декан потер висок - колыхнулся широкий рукав:
- Что ж, Солль... Вы рассуждаете, в общем-то, здраво. Рассчитывать на
ваши научные успехи не особенно приходится, и вольнослушатель из вас,
прямо скажем, нерадивый... Однако вот... - и Луаян извлек из складок
темного одеяния сначала средних размеров том в кожаном переплете, а затем
небольшую книжку в переплете картонном:
- Я попросил Торию подобрать вам что-то совсем простое... Для начала.
Читать-то вы, к счастью, умеете; когда справитесь с этим - возьмете еще...
И не стесняйтесь обращаться, если что-нибудь окажется сложно - может быть,
Тория попробует себя в качестве педагога... А может, и нет - иногда мне
кажется, у нее вовсе нет терпения...
Декан кивнул, прощаясь, и уже в коридоре сказал вдруг мечтательно:
- Вот у кого был прирожденный дар педагога - так это у Динара.
Особенный дар - не навязывать мысль, а заставлять думать, причем для него
это была игра, азарт, удовольствие... Нет, Солль, не бледнейте - это
говорится не в упрек вам... Но у меня, сами понимаете, нет на вас ни
времени, ни интереса; вот я и подумал - неплохо было бы вам позаниматься с
Динаром... Ничего, однако, не поделаешь - дерзайте самостоятельно.
С тем декан и ушел; только тогда Эгерт понял, что вокруг стоит
темнота, в которой на самом деле невозможно разглядеть ни человеческого
лица, ни одежды, ни книг. Покрываясь мурашками, Солль протянул руку к
столу - книги были там, и кожаный переплет казался холодным, а картонный -
шершавым, как мешковина.
Книги назывались "Устройство мирозданья" и "Беседа с юношеством".
Автор первой представлялся Эгерту сухим суровым стариком, излагающим мысли
сжато, ясно и требующим от читателя постоянного напряжения; сочинитель же
второй любил длинные отступления, переходящие в нотации, обращался к
читателю "дитя мое" и казался Соллю добродушным, несколько сентиментальным
розовым толстяком.
Страницы картонной книги навевали на Солля скуку, а через главы
кожаного тома он продирался, как сквозь колючие заросли. Глаза его
привыкли, наконец, к ежедневному чтению и не слезились больше; чтобы
размять затекающую спину, Солль повадился каждое утро ходить в город.
Выходил он неспешно, прогулочным шагом, с видом человека, не
решившего еще, куда направить свои стопы; однако всякий раз оказывалось
почему-то, что Солля неведомым образом заносило на расположенный
неподалеку базар. Там он и расхаживал между рядами, пробуя последовательно
сало и сметану, фрукты и копченую рыбу, пока среди мелькающих шляп и
косынок глаз его не находил черноволосую голову Тории.
Она замечала Солля сразу же - однако делала вид, что увлечена
покупками и не желает зря глазеть по сторонам. Переходя от ряда к ряду,
выбирая и торгуясь, она понемногу наполняла корзинку снедью - Солль
держался неподалеку, не теряя Торию из виду, но и не показываясь ей на
глаза.
Закончив покупки, Тория пускалась в обратный путь. Эгерту всякий раз
приходилось преодолевать неловкость, когда, обогнав девушку по большой
дуге, он будто бы невзначай попадался ей навстречу.
Тория встречала его сухо и без удивления; принимая из ее рук витую
ручку корзины, Эгерт покрывался мурашками.
Оба молча возвращались к университету - случайно скосив глаза, Тория
видела рядом круглое, обтянутое рубашкой плечо, руку с закатанным рукавом
- корзинка в этой руке казалась легкой, как перышко, и только чуть
поигрывали мышцы под белой, не тронутой загаром кожей. Тория
отворачивалась; через дворик они проходили к хозяйственным пристройкам и
так же молча расставались на кухне, причем Эгерт получал в награду за
труды то кусок булки с маслом, то сочащийся обломок медовых сот, то кружку
молока. Унося добычу, Солль возвращался к себе и с легким сердцем садился
за книгу - а заработанное лакомство лежало тут же в ожидании своего часа.
Три или четыре раза Тория, вероятно, по просьбе декана, "пробовала
себя в качестве педагога". Пробы эти, к сожалению, заканчивались
решительной неудачей - и наставница, и ученик разбредались по разным углам
раздраженные и усталые. Совместные занятия прекратились после одного
памятного эпизода, когда Тория, войдя во вкус философских рассуждений о
мироздании и человечестве, воскликнула, листая страницы: "Да нет же,
Динар..."
Осекшись, она встретилась с испуганным взглядом Солля - и сразу же
распрощалась. В тот вечер два человека в разных крыльях большого темного
здания предавались одинаково тягостным размышлениям.
В остальном же между Эгертом и Торией соблюдался теперь прохладный
нейтралитет - Тория приучила себя кивать при встрече, а Эгерт научился не
бледнеть, едва заслышав в конце коридора легкое постукивание каблучков.
Тем временем на прилавках в городе появились арбузы и дыни, дневная
жара перемежалась с ночной прохладой, а в университет понемногу стали
возвращаться загорелые, раздобревшие на домашних харчах ученые юноши.
Пристройки ожили, изгонялась пыль из коридоров, из зала и аудиторий;
вернулась и приступила к работе повариха, Тории незачем стало каждый день
ходить на базар. Старушка, являвшаяся с уборкой, выколачивала подушки и
перины, и пух летел тучами, будто в университетском дворике сошлись в
смертельном бою несметные полчища гусей и уток. По утрам перед парадным
крыльцом топтались обычно двое-трое юношей с котомками на плечах - это
были абитуриенты, явившиеся за знаниями из далеких городов и местечек.
Разинув рот, пришельцы разглядывали железную змею и деревянную обезьяну,
терялись, когда к ним обращались с вопросом, и нерешительно следовали за
господином деканом, приглашавшим их на беседу. После беседы часть
абитуриентов, подавленные, пускались в обратный путь; Эгерту мучительно
жалко было смотреть на отвергнутых - любой из них был достоин звания
студента куда больше, нежели Солль.
Впрочем, летние дни, проведенные за книгой, принесли-таки свои
