проступили страх и замешательство; Луар увидел себя в большом, до пола,
зеркале - обветренное лицо, черные запекшиеся губы, лихорадочный блеск
воспаленных глаз; он увидел себя и понял, почему смутился слуга.
В полумраке плавали язычки свечей. Луар поднялся по лестнице,
помнившей первые шаги его отца и похороны его деда. В лицо ударил пьяный,
нестройный шум, Луар захотел назад - но двигался вслед за слугой, и на
секунду ему показалось, что он фигурка башенных часов, спешащая по своему
желобку вслед за другой фигуркой, и потому не может ни отступить, ни
остановиться...
Он очутился в большом обеденном зале; со стен смотрели отрешенные
лица предков, в двух каминах истово пылал огонь, а прямо от входа тянулся
невообразимо длинный стол, окруженный глазами навыкате, эфесами, масляными
губами, блестящими эполетами, красными напряженными шеями,
жестикулирующими руками, мундирами - несколькими десятками незнакомых
громогласных людей. Сборище пило и хохотало, хвалилось и спорило - далеко,
в темной дымке, на краю сознания, потому что во главе стола сидел
неподвижный, будто выточенный из кости человек. Сидел и смотрел в
скатерть.
По столу тянулась длинная дорожка горящих свечей; огоньки трепетали
от неслышного смеха и неслышных выкриков. Небо, растерянно подумал Луар.
Зачем все. Зачем я пришел... Где я. Зачем.
Потом у него в голове будто лопнула перепонка, и сразу нахлынули
пронзительные голоса:
- ...Да кому другому рассказывай - в старину! Вон, у меня вепри, так
это же гром небесный... твоих поросяток дюжину собьет...
- ...И помнить тут нечего... Увидим, как бои будут...
- ...И тут он выкатывает бочку пороха...
- ...Слава полка, честь полка, гордость полка...
В этот момент отец вздрогнул и поднял голову.
Качнулись язычки свечей.
Они смотрели друг другу в глаза - через стол, над головами пирующих;
все Луаровы надежды на мгновение ожили, чтобы тут же и сгинуть
безвозвратно. Он еще ловил взгляд чужого немолодого человека, сидящего во
главе стола - но белое как кость лицо отца вдруг обнаружилось рядом, и
колебались огоньки в бронзовых блюдечках подсвечника, и Луар отшатнулся,
будто ожидая нового удара.
Отец смотрел на него тем взглядом, который так пугал Луара в глазах
матери - напряженно-изучающим, пронизывающим насквозь, так, что хотелось
закрыть лицо руками.
Он отступил, едва не сбив слугу с подносом; зал накренился, будто
желая прилечь на бок, и в этот же момент на Луара жестко схватили за
плечо:
- Что с тобой?
Зашелестела отодвигаемая портьера. Снова пахнуло теплым спертым
воздухом, будто из старого домашнего сундука; перед глазами Луара
оказались узкие мраморные ступени с медными прутьями поручней, потом
испещренные трещинами половицы, потом глубокий, вязкий как болото
ворсистый ковер.
За спиной бесшумно прикрылась дверь. Шум пира безнадежно отдалился -
так отдаляется грохот прибоя от утопленника, почившего на темном и тихом
дне.
Луар поднял голову; со стен свирепо пялились породистые вепри,
вытканные и вышитые на старинных гобеленах. С портрета в массивной раме
смотрели два незнакомых лица - женщины и мальчика.
Отец стоял у него за спиной. Луар видел неподвижную тень на ворсистом
ковре; потом тень укоротилась и расплылась - отец переставил светильник.
Жалобно звякало оконное стекло под порывами холодного ветра. Луар
вспомнил свою бешеную скачку - и изумился. Ледяной ветер в лицо...
Постоялые дворы... Вот он приехал. Вот.
Наверное, надо было обернуться - но он стоял, опустив голову, а перед
глазами без остановки неслась навязчивая лента дороги, пучки пожухлой
травы, голые стволы, голые поля, бесконечные, будто намалеванные на боках
вертящегося барабана...
- Как... мама? - спросили у него из-за спины.
Луару захотелось кричать. Вместо этого он подошел к мягкому креслу и,
скорчившись, опустился на его край.
- Она... здорова?!
Луар сидел, марая дорогой ковер мокрыми дорожными сапогами. Теперь он
ощутил, как гудит спина, как горит обветренное до мяса лицо, как саднят
черные губы. Перед глазами у него безостановочно прыгала дорога.
- Сынок...
В голосе отца скользнуло нечто такое, что заставило Луара выйти из
болезненного оцепенения. Он поднял голову.
Отец стоял посреди комнаты, и левая рука его непроизвольно терла
правую; Луару почему-то показалось, что отцу хочется стереть с ладони след
от прикосновения к его, сына, плечу.
- Сынок... - повторил отец глухо. Луару померещилась угрюмая усмешка.
- Она здорова, - сказал Луар. - Она...
Он вдруг увидел себя со стороны, совсем отстраненным холодным
взглядом - скорчившийся человечек на краешке мягкого кресла; так же
холодно, отстраненно он слушал слова, которые с трудом слетали с его же
запекшихся губ.
Отец молчал. Глаза его на бледном костяном лице становились все
больше, пока Луар не увидел в черном зрачке собственного отражения.
Тогда он замолчал.
Отец выпрямился. Покачиваясь, как пьяный, прошелся по комнате,
остановился перед столом, склонил голову к плечу и сосредоточенно сунул
палец в огонек свечи.
- Тория, - сказал он шепотом. - Тория...
Пламя облизывало его палец с двух сторон, чтобы затем сойтись в
единый огонек и устремиться к потолку.
- Тория, - пламя неподвижной красной точкой стояло у Эгерта в глазах.
- Папа, - шепотом сказал Луар.
- Прости ее, - отец накрыл свечку ладонью, огонек треснул и погас. -
Ты простил?
Луар удивленно молчал. Он не задумывался над тем, должен ли он
кого-то прощать.
- Она... Я виноват... Ей... - отец тер ладони, размазывая копоть, -
еще больнее... хоть трудно представить... но... чем мне.
- А мне? - удивился Луар.
В большом обеденном зале завели нестройную, но дружную и громкую
песню.
- Извини, - выдохнул отец. Луар смотрел теперь в его широкую спину,
из-за плеча выглядывал кудрявый мальчик с портрета. - Извини. Но... Ей...
Невозможно видеть тебя. Ты... с каждым днем... все больше похож на отца.
Застольная песня прервалась молодецким хохотом. Под окном хрипло
протрубил рожок, издалека ответил другой - патруль объезжал спокойные
улицы спокойного города.
Кудрявый мальчик с портрета улыбался лукаво и безмятежно.
- На кого? - тихо спросил Луар.
Эгерт застонал сквозь зубы и обернулся. Луар встретился с ним
взглядом - и подался назад.
- На своего отца... На Фагирру, служителя ордена Лаш, который...
пытал твою мать.
Внизу тяжело хлопнула дверь. Гости разъезжались, так и не дождавшись
хозяина и не жалея об этом; ржанула чья-то лошадь, кто-то выругал лакея, и
снова смех, пьяная похвальба...
Луар смотрел, как распрямляются ворсинки ковра на месте, где секунду
назад стоял Эгерт Солль.
Он понял сразу и сразу поверил. За плечами у него уже были безумные
глаза матери, холодная пьяная ночь и бешеная скачка за ускользающей
надеждой.
Ворсинки распрямлялись, как распрямляется трава. Как зеленый луг, где
тьма стрекоз, где бродят вверх-вниз красные с черным жучки, где так
приятно лежать на спине, раскинув руки, глядя в облака...
...И он лежал на спине, раскинув руки, а рядом, за стеной травы,
играли и баловались его родители. Зеленые метелочки стелились, пригибались
к земле, чтобы потом медленно распрямиться.
Черные волосы матери сплетались со стеблями, с длинными острыми
листьями, с желтыми, как пуговицы, цветами; отец смеялся, ловя ее
запястья, опрокидывая в зеленое месиво трав и падая сам, сплетая со
стеблями уже свои, светлые, как у Луара, волосы...
Луар бездумно улыбался и смотрел, как у самого его лица вьются по
бесконечной невидимой спирали две красно-черные, будто атласные, бабочки.
Отец и мать кружились в плотном, почти осязаемом облаке; маленькому
Луару казалось, что это облако пахнет, что у него дурманящий запах
пыльцы... Он лежал и смотрел в голубое небо, украшенное склоненным
стебельком и желто-зеленой гусеницей на его вершине. Ему представлялось,
что гусеница - пряжка на небесном платье...
А потом сквозь стену трав протянулись две руки - одна тонкая, белая,
с прозрачными ниточками вен, другая жесткая, сильная, загорелая; одна рука
легла Луару на лоб, другая деловито почесала его за ухом.
Отец и мать, оказывается, держали в зубах каждый по травинке. Не
говоря ни слова, Луар сорвал пушистую метелочку и тоже сунул в рот...
Облако накрыло и его тоже. Будто одеялом...
Они лежали в траве, и подушкой Луару служило плечо матери, а ложем -
спина отца.
Бесконечная песня кузнечиков и чей-то заблудившийся поросенок на краю
поляны...
И небо.
...Луар поднял глаза. Вместо облаков был высокий сводчатый потолок.
На потолке снова лежали тени - его и отца...
Отца. Мир не излечился, мир вывихнулся окончательно - и утвердился в
этом противоестественном положении.
Чтобы не свихнуться вслед за ним, Луар снова увидел себя со стороны.
И подумал, что хорошо бы умереть. Упасть лицом в ковер...
Но тот же отстраненный холодный рассудок подсказал ему, что он не
умрет. От ЭТОГО не умирают.
- Как ты узнал? - услышал он собственный мертвый голос. Голос со
стороны.
Его собеседник молчал. Кстати, подумал отстраненный Луар. Как мне его
теперь звать? Просто Эгерт? Господин Эгерт?
- Я похож на него? Да? Я похож?
- Я виноват, - глухо сказал тот, кто был Луаровым отцом. - Но... Я
видеть тебя не могу, мальчик мой. Прости, Денек... Я не могу.
С наступлением холодов мы перебрались на постоялый двор - в
комнатушки под самой крышей, где скрипел прямо под маленьким окошком
флюгер соседнего дома, стонали рассохшиеся половицы и сочно переругивались
горничная с кухаркой. Местный конюх в первый же вечер полез Гезине под
юбку; Флобастер препроводил его на задний двор, и присутствовавший при
разбирательстве Муха сообщил с удовольствием, что "теперь надолго".
Конюх действительно надолго исчез с наших глаз, но конюх - это всего
лишь конюх.
Мне было тяжелее. На меня положил глаз хозяин гостиницы.
Невысокий, щуплый, с острыми, как у кузнечика, коленками, лысоватый и
хитроглазый хозяин проигнорировал прелести пышногрудой Гезины; я все чаще
ловила на себе лукавый, острый взгляд его маленьких черных глаз. Флобастер
мрачнел, но молчал; я знала, что мы обязаны хозяину, он уступил нам
комнаты за полцены и, следовательно, вправе ожидать от нас благодарности.
Я старалась попадаться ему на глаза как можно реже; завидев тонкую
фигурку в конце коридора, я горбилась и начинала хромать. Напрасно;
разведка в лице Мухи приносила самые неутешительные сведения: он обо мне
справлялся. Его интересовало, когда я ухожу и когда возвращаюсь, и два
раза подряд - неслыханное дело! - он снизошел до спектаклей, которые мы
давали посреди большого мощеного двора.
Исполнясь черных мыслей, я днями напролет бродила по холодным улицам.
Сколько дней пути потребуется Луару, чтобы добраться до Каваррена? По
моим расчетам, разговор с господином Эгертом уже состоялся... Если,
конечно, Луару удалось добраться туда невредимым и если господин Эгерт
действительно там...
О прочих возможностях и вероятностях я старалась не думать. Я бродила
улицами, подолгу околачивалась у городских ворот и жалела об одном: мы не
уговорились о встрече. Как Луар меня найдет?! Если, конечно, предположить,
что ему захочется меня искать...
Хозяин постоялого двора скоро понял, что я намеренно избегаю его;
