На другой день я купила ему яблоко.
Просто так - зашла на рынок и, долго выбирая, ходила вдоль рядов;
потом торговалась до хрипоты, уходила, возвращалась, сделалась
знаменитостью среди торговок - из одного только азарта. А уж потом, окинув
горделивым взглядом повернутые в мою сторону недовольные головы в чепцах,
купила яблоко. И во всеуслышание заявила: "Жениху".
Слуги в "Медном Щите" давно знали меня и кивали при встрече; на этот
раз в прихожей сидел сам хозяин. Я поздоровалась, катая яблоко в ладонях,
и как обычно шагнула к лестнице; меня удивленно окликнули:
- Эгей, барышня!
Я обернулась. Хозяин смущенно улыбался:
- Уехал...
Я не поняла. Яблоко пахло - терпко, головокружительно, как пахнет в
конце зимы хорошее, долго дремавшее в соломе осеннее яблоко.
- Господин Луар съехал. Вы что ж... Не знаете?
Винтовая лестница под моими ногами дрогнула и провернулась, как
большое сверло. Я все еще надеялась, что хозяин, гнусная морда,
издевательски шутит с безответной девушкой.
- Как? - спросила я чуть слышно. Он перестал улыбаться:
- Да ведь... Не доложился он, вот в чем дело. Я думал, вам виднее...
А нет, так что ж...
В глазах его стояло понимание. Отвратительное пошлое понимание.
Проглотив унижение, изо всех сил собравшись с духом, я спросила так
спокойно, как только могла:
- Ничего не передал? Ни записок, ни вещей? Может быть, в комнатах?
Он покачал головой:
- Убрали уже... Уже новый жилец вселился, не простаиваем,
заведение-то... известное, да... Всего часика два прошло - и вот тебе, не
пустует...
Я стиснула зубы:
- Часика два?
Хозяин тонко улыбнулся:
- Да не так мало... Но ежели угнаться, то...
Я не помнила, как очутилась на улице. "Ежели угнаться"... Надоела
благородному господину очередная девочка-игрушка, вот он и избавился -
просто и дешево...
Сволочь. Какая сволочь этот хозяин, какие гадкие у него мысли...
Я вдруг встала посреди улицы. Он уехал, как собирался. И я даже
приблизительно знаю, куда и зачем...
Муха чистил лошадей. Я сунула ему яблоко:
- На.
Он с удивлением взял. Быстренько откусил, покуда не отобрали;
расплылся в улыбке:
- Сладкое...
- За все сладкое приходится расплачиваться, - объявила я зло. Он
вытаращился, пытаясь понять, уж не рехнулась ли я окончательно.
...Пегая лошадка сроду не ходила под седлом. Я накинула уздечку; Муха
испуганно закричал, давясь яблоком:
- Эй! Ты чего!
Я вскочила на голую, скользкую, неудобную лошадиную спину:
- С дороги! Ну!
- Дура! - завопил он, и в глазах его мелькнул неподдельный ужас. -
Флобастер убьет!
Лошадка была удивлена и раздосадована; я двинула ее пятками, чтобы
раз и навсегда разъяснить, кто здесь хозяин. Кобылка испуганно заржала,
Муха метнулся в сторону - я вылетела из дверей конюшни, размазав широкую
юбку по кобыльим бокам.
На улице оглядывались - глядите, девчонка! Верхом, как парень! Без
седла! А ну ж ты! Я лупила кобылку по бокам; наездница из меня была, прямо
скажем, никакая, но злость и отчаяние сделали свое дело - я вцепилась в
беднягу, как клещ, который разжимает лапки только после смерти. А до
смерти мне было еще далеко - лошадка почувствовала это и решила, что в ее
же интересах подчиниться.
Степенные всадники шарахались, едва завидев меня в конце квартала.
Какая-то карета чуть не перевернулась. Я вылетела за городские ворота,
чуть не сбив с ног зазевавшегося стражника - ветер отнес назад
предназначенную мне брань. Прогремел под копытами мост - я неслась по
большой дороге, и кто-то маячил впереди, но это был не Луар - просто
какой-то удивленный горожанин, отправившийся в пригород навестить
родных...
Как далеко он уехал? Сколько перекрестков на большой дороге, сколько
раз он мог свернуть?!
Пегая лошадка - не гончий рысак. Бег ее замедлялся, а на новые
безжалостные толчки она отзывалась только горестным укоризненным ржанием:
за что?! Она служила труппе дольше, чем служила ей я - и такова
благодарность?!
Я огляделась. Кругом лежали серо-снежные поля в черных пятнах
проталин, дорога была пуста, и только возле самой кромки леса...
Померещилось мне или нет, но я огрела кобылку так, что она чуть не
сбросила меня со своей многострадальной спины.
Возле кромки леса маячила фигура всадника; мы снова понеслись, из-под
копыт летели комья грязи и мокрого снега, и я моталась на спине, и с
каждым лошадиным шагом мне было все больнее, а горизонт не приближался, и
человек впереди был все так же далеко...
Потом я поняла, что не ошиблась. Всадник не был видением; когда,
шатаясь под моим избитым задом, кобылка выбралась на развилку, он как раз
решал, куда ему свернуть.
- Луар!!
Мой голос показался незнакомым мне самой - хриплый, как у больной
вороны, надсадный, злой. Луар обернулся, рука его, потянувшаяся было к
шпаге, бессильно опустилась:
- Ты?!
Я соскочила - скорее грохнулась - с несчастной лошади. Поднялась,
подвывая от боли; подскочила к Луару, схватила его жеребца за уздечку:
- Ты... Я тебе девка? Я тебе цацка продажная, игрушечка, да?
Послюнявил и выбросил?
Мне хотелось его ударить - но он был в седле, недостижимо высоко, я
могла только шипеть, брызгая слюной, в его округлившиеся глаза:
- Ты... Щенок. Я тебя... Убирайся! Убирайся вон...
Я прогоняла его, стиснув кулаки - небо, будто бы это он битый час
преследовал меня на кляче без седла и по разбитой дороге:
- Убирайся прочь! Скотина! На глаза мне больше... Пшел вон!
Я выпустила его уздечку, развернулась и пошла куда глаза глядят, и с
каждым шагом сдерживать слезы становилось все труднее; боль в ногах и
спине оттеняла мои чувства неповторимыми красками. Несчастная кобылка
смотрела на меня с ужасом - в ее глазах я была чудовищем, сумасшедшей
мучительницей всего живого.
Он поймал меня на обочине. Схватил за плечи, развернул к себе:
- Ну я же... Но я же не могу не идти!.. Я же не волен над собой... Я
же...
Его умоляющий взгляд меня доконал. Я разревелась так, как не плакала
со времен приюта.
Добрых полчаса мы стояли на обочине - он обнимал меня, я то
вырывалась, то кидалась ему на шею; посторонний наблюдатель здорово
повеселился бы - но никаких наблюдателей не было, только спокойный Луаров
жеребец да моя кобылка, которая не сбежала только потому, что едва
держалась на ногах.
Луара трясло. Он грыз губы и повторял, что любит меня и вернется; на
уме у него было что-то совсем другое, но я слишком измучилась, чтобы
разгадывать его тайны. Он твердил, что не волен над собой, что ему плохо,
что его тянет, что ему надо; слово "Амулет" так и не было сказано. Нам
обоим было не до того.
Слово возникло в моей потрепанной памяти, когда перед самым закрытием
ворот мы - полуживая лошадь и ее покрытая синяками всадница - вернулись в
город.
Без мыслей и пояснений. Одно только странное слово - "Амулет".
Флобастер взялся за кнут.
Я бестрепетно пошла с ним на задний двор; испуганный Муха гладил по
мокрой шее пострадавшую лошадь, из низкого окошка кухни пялилась
любопытная служанка, на помойной бочке пировал облезлый кот. Бариан за
что-то отчитывал Гезину - далеко, на краю моего сознания. Металась
паническая мысль - нет! Флобастер никогда меня не порол!.. Но и паника
была какая-то ненастоящая, ленивая, тоже далекая и смутная. Луар уехал;
Амулет.
Флобастер так зыркнул на любопытную служанку, что окошко тут же и
опустело. Потом так же свирепо взглянул на меня - я бесстрашно выдержала
его взгляд.
Он содрал с меня плащ. Молча, страшно сопя, рванул вверх подол
мокрого платья.
Глаза его расширились. Лицо оставалось свирепым, но глаза сделались
как блюдца, и смотрел он на мои голые ноги.
Неловко изогнувшись, я посмотрела туда же, куда и он.
На заднем дворе было темно - одинокий фонарь да светящиеся окна, да
сгущающиеся сумерки; в этом полумраке я увидела на собственном теле
черные, жуткого вида кровоподтеки. Да, поскачи с непривычки без седла.
Флобастер молчал. Я молчала тоже - ждала наказания.
Он выпустил меня. Сопя, подобрал мой плащ; накинул мне на плечи и
ушел, волоча кончик кнута по раскисшей грязи.
Гонцы явились на рассвете - вернее, гонец, потому что только этот
парень в забрызганном грязью красно-белом мундире был полномочным
представителем капитана стражи. Прочие двое служили ему провожатыми и
телохранителями.
Посланцев встретил слуга с сонными красными глазами. Парня,
оказавшегося лейтенантом стражи, провели прямиком к господину Соллю - или
полковнику Соллю, как его почтительно именовал красно-белый юноша.
Разоренная гостиная произвела на лейтенанта сильное впечатление.
Слуга, сопровождающий его, качался от усталости; кто знает, что ожидал
увидеть юноша в кабинете Солля. Однако навстречу ему поднялся из-за стола
совершенно трезвый, сухой, напряженный и злой человек. Посланец оробел.
Эгерт взял у него из рук письмо, запечатанное личной печатью капитана
стражи Яста. Подержал, ожидая от себя признаков волнения; не дождался,
разломал печать, вскрыл.
"Полковнику Соллю радостей и побед. Пусть дни его..." - Эгерт
пробежал глазами обычные вежливые строки. "Сообщаю господину полковнику,
что после внезапного его отбытия гарнизон оказался обезглавленным, и мне
ничего не оставалось делать, как только принять командование на себя..."
Солль равнодушно кивнул. Хорошо. Он все равно прочил Яста себе в
преемники... Все устроилось как нельзя лучше.
"...Однако вести, одна другой злее, не дают спать спокойно. Мелкие
разбойничьи шайки, промышлявшие в окрестностях, объединились теперь в один
крепкий отряд под предводительством некоего Совы... Злодеи осмеливаются
нападать уже не просто на одиноких путников, но и на целые караваны;
жители окрестных сел и хуторов боятся, присылают послов с челобитными -
однако я не решаюсь предпринять большую карательную вылазку в ваше
отсутствие... Дела все хуже с каждым днем - умоляю, полковник, прибыть в
расположение гарнизона и принять командование с тем, чтобы..."
Молодой посланец нетерпеливо переступил с ноги на ногу, звякнув
шпорой. Эгерт поднял глаза - юноша смотрел в меру почтительно, в меру
выжидательно, в меру укоризненно.
- Передайте капитану Ясту, - Эгерт вздохнул, подбирая слова, -
передайте капитану, что я прибуду сразу же... Как только мои важные дела
позволят мне сделать это. Пусть капитан действует на свой страх и риск - я
верю в его полководческий талант, - Солль снова вздохнул, сдерживая
невольный зевок.
Потрясенный посланец глядел на него во все глаза.
Когда-то в детстве он тяжело переболел. Ему тогда было лет семь, и он
на всю жизнь запомнил состояние полубреда, когда ему казалось, что под
головой у него не подушка, а мешок с раскаленными камнями.
Потом наступало облегчение - и в мокрой от пота темноте ему
мерещились далекие замки среди моря, звезды на мачтах кораблей, многорукие
рыбы и птицы с глазами, как угли...
Это путешествие напоминало Луару тот давний бред. И еще почему-то
представлялось красное яблоко, упавшее в реку и медленно плывущее по
течению - полупритопленное, яркое, с дерзким хвостиком над поверхностью
воды. Временами Луару казалось, что его дорога - та самая медленная
прозрачная река, и она несет его, как яблоко.
Он не сопротивлялся течению. Поначалу путешествие с закрытыми глазами
