мыло, героиня с капризными губками и ее круглолицая товарка сидели рядом
на скамеечке, грызли орехи и то и дело прыскали, перешептываясь и
поглядывая на меня.
Я стерпела.
Вечером было представление - меня послали собирать деньги в тарелку.
Я жадно всматривалась в лица окружавших подмостки людей - вдруг, думала я,
Луар вернулся и ищет меня... Но и публика была под стать Хааровым фарсам,
щекастая, вислоносая, глупая и пошлая... Впрочем я, скорее всего,
преувеличила. Скорее всего, в тот момент мне казался глупым и пошлым любой
человек, который не Луар...
Время остановилось. Мне казалось, что вслед за каждой ночью приходит
один и тот же длинный серый день.
После двух или трех репетиций Хаар решил, что хватит даром меня
кормить - пора выходить на публику и зарабатывать деньги. У него была
кошмарная привычка наблюдать за спектаклем из-за занавески - и прямо по
ходу дела шепотом высказывать замечания, среди которых самым красноречивым
была все та же "тупая безмозглая корова". После представления Хаар обычно
собирал труппу, чтобы унизить одних и похвалить других; сразу вслед за
этим случалась грызня, потому что оскорбленные впивались в горло
похваленным, обвиняя их в интригах. До поры до времени я наблюдала за этим
зверинцем как бы со стороны; до поры до времени, потому что в один
прекрасный день Хаар решил похвалить и меня.
Стоило хозяину удалиться, как я узнала о себе много интересных вещей.
Бездарная сука, я, оказывается, изо всех сил старалась "подлезть под
Хаара" и потому очутилась в лучшей в мире труппе - однако я к тому же еще
и дура, раз не понимаю, что попасть в труппу - не значит в ней
удержаться... Ноги у меня кривые, но это уже к делу не относится.
Только абсурдность происходящего позволила мне выслушать всю эту
тираду с неожиданным хладнокровием. Осведомившись, все ли сказано, и
получив в ответ презрительное молчание, я открыла рот и извергла в адрес
своих новых товарок изощренное мясницкое ругательство - кто знает, откуда
оно взялось в моем словарном запасе и как мой язык ухитрился выговорить
его до конца.
Капризная героиня, ее круглолицая наперсница и заодно случившаяся
рядом старуха переменились в лице; презрительно оглядев опустевшее поле
боя, я удалилась - гордая и непобежденная.
Ночью в моем тюфячке обнаружилась толстая кривая булавка.
Я свела дружбу с горничной из "Медных врат" - она ежедневно
докладывала мне обо всех новоприбывших; Луар, рассуждала я, вернется в
знакомую гостиницу, это вроде бы домой, мы пережили там столько счастливых
ночей... Дни шли за днями, я покупала горничной медовые пряники и до дыр
зачитала книгу, куда постояльцы вписывали свои имена. Луара среди них не
было.
Однажды я видела издали Торию Солль - изможденная и постаревшая, она
странным образом сохранила свою красоту; теперь это была красота
покойницы, положенной во гроб. Она шла в свой университет, и спина ее
казалась неестественно прямой, будто в каменном корсете. Меня она, по
счастью, не заметила - а я ведь стояла совсем рядом. Я простаивала перед
Университетом все свободное время. Я ждала Луара.
И я дождалась его.
Он вышел из Университета вслед за стайкой студентов; ноги мои
приросли к мостовой. Я столько раз воображала себе нашу встречу, что почти
перестала верить в нее.
Он шел прямо на меня, небрежно помахивая книгой в опущенной руке -
снова повзрослевший, заматеревший как бы, с чистым бесстрастным лицом, с
жесткими складками в уголках рта - резкими, немолодыми складками, которых
раньше не было... Шел уверенно, будто повторяя давно знакомый путь. Он не
был похож на человека, только что вернувшегося из странствий - скорее на
вольнослушателя, отбывшего в Университете очередную лекцию. Глаза его
обращены были вовнутрь - он не видел ни улицы, ни прохожих; не увидел и
меня, когда я преградила ему дорогу:
- Здравствуй!!
Какое-то время он пытался вспомнить, кто перед ним. Кивнул без особой
радости:
- Да... Хорошо.
Тогда я не удержалась и обняла его. Обняла, ткнулась носом в ухо,
вдохнула чуть слышный запах, сразу пробудивший в моей памяти темную
комнату с прогоревшим камином и таинственную местность на запрокинутом
Луаровом лице...
Он осторожно высвободился. Вздохнул:
- Извини. Но я очень занят.
- Я тоже, - сказала я серьезно. - У меня свадьба на носу. Я выхожу за
тебя замуж.
Он не оценил моей шутки:
- Прости... Потом.
Он продолжал свой путь - а я бежала рядом, как собачка:
- Луар... Ты знаешь, я ведь ушла из труппы... Чтобы дождаться тебя.
Когда ты приехал?
Он думал о своем. Пробормотал рассеянно:
- Не важно.
Я сбавила шаг; потом кинулась догонять:
- Не важно?!
Он посмотрел на меня уже с досадой:
- Есть вещи... важнее. Не отвлекай меня, пожалуйста.
Квартал прошел в молчании - он шел, я семенила, приноравливаясь к его
широким шагам, и все еще не хотела верить. Опять. Все это уже было
однажды... Он вернулся из Каваррена строгий и отчужденный - но тогда мы
еще не были мужем и женой. Тогда нас объединяла только сумасшедшая ночь в
повозке на ветру - а теперь ради него я отказалась от всего, что у меня
было.
- Луар... Я тебе больше не нужна?
Он поморщился:
- Не сейчас.
"Он бросит тебя и забудет".
Тонкая весенняя травка пробивалась между булыжниками мостовой. Я
осталась одна.
Он сидел у края прибоя, и жадные сочные брызги иногда долетали до
самых его сапог. Он сидел, опустив плечи, неподвижно уставившись на тонкую
линию, где темно-синее переходило в белесо-голубое.
За его спиной стояла гора, которая была когда-то вулканом; теперь уже
этого никто не помнил, это была холодная смирная гора, изрезанная временем
и источенная ветром; однако он, напрягшись, еще умел вспомнить, каково
быть раскаленной лавой и стекать по этому пологому, заросшему
можжевельником склону.
Перед ним лежало море - очень большая горькая чаша. Ничего, он пивал
кое-что погорше - за всю его жизнь сладкого было всего ничего. Какие-то
форели в светлой речке, какие-то муравьиные сражения на горячем белом
песке, чьи-то руки на глазах, чьи-то губы... А дальше память отказывала,
хотя он знал, что ее можно принудить. Принудительно можно вспомнить все,
что угодно - только зачем?
Вот, однажды он был раскаленным красным потоком, и живое дерево
трещало от его прикосновения, обращаясь в пепел... Потом он снова стал
человеком и пил вино в портовом кабаке... Вина можно выпить и сейчас. А
вот лавой уже не быть никогда - но вот беда, не хочется ни того, ни
другого. Только сидеть у моря, смотреть на уходящие к горизонту белые
гребни и думать ни о чем.
Всю жизнь его награждали ни за что и ни за что наказывали... От него
ждали не того, что получалось потом. После давних потрясений его жизни
текли, переливаясь одна в одну, без неожиданностей, ровно, как ухоженная
дорога... Жизни, потому что их было, кажется, несколько, он сбился со
счета еще в первый раз.
А теперь, возможно, наступает конец. Его дорога замкнулась кольцом -
недаром эти вспышки, озарения, воспоминания почти вековой давности,
недаром в том ущемленном мальчике ему померещилось собственное
отражение...
Теперь тот, другой, мальчик с похожим именем стоит на извечном кольце
- и сам того не знает... до поры. Скоро ему все откроется - и тогда,
возможно, он изберет свой путь, кольцо изменит форму, мир изменится - либо
погибнет...
Ох, как надоели эти патетические фразы. Гибель мира... Тогда он не
сможет вот так сидеть и смотреть на море - но он так и так не сможет, пора
и честь знать, не бессмертный же он, в самом деле...
Он ощутил неприятный холодок под сердцем. А кто знает? А вдруг?..
Море плеснуло особенно сильно - и он увидел на камнях у ног своих
распластанную студенистую медузу, склизкий комок с фиолетовыми квадратами
на спине - будто окошко...
Что за дикая мысль о бессмертии. Да, он зажился - но что из этого? Он
же, как-никак, не вполне обычный человек... Меченый, можно сказать...
Клейменый...
Новая волна не дотянулась до медузы - обдала веером брызг.
Кольцо, подумал он со странным чувством. Кольцо замыкается... Только
я уже не тот. Просто страшно подумать, до чего я стал не тот...
Медуза истекала водой - кусочек мутного льда на залитой солнцем
гальке.
Удивительное дело... Сам он тоже никогда не ожидал от себя того, что
получалось потом. Как-то само получалось, честное слово...
Он шагнул вперед. Наклонился, взял холодное, студенистое голыми
руками. Дождался подступившей волны; опустил медузу в воду, разжал пальцы:
- Иди домой.
Очередное посольство застало Эгерта за бокалом кроваво-красного вина.
Солль отлично помнил человека, протянувшего ему запечатанный пакет.
Ветеран стражи, наставник молодых, бывалый служака с маленьким рубцом над
правой бровью; и в лучшие времена он держался сдержано - а теперь суровое
лицо его казалось угрюмым.
"Полковнику Соллю радостей и побед". Несколько обычных парадных строк
Эгерт пропустил, не задумываясь. Потом взгляд его споткнулся, и тщательно
выведенные буквы расплылись.
"Засим сообщаю печальное известие... Капитана Яста, на плечи которого
по внезапном вашем отъезде возлеглись обязанности командующего гарнизоном,
уже нет среди живых..."
Эгерт закрыл глаза. Капитану Ясту было чуть больше двадцати -
талантливый молодой парень... Надежда. Будущее.
"...из пятерых купцов вырвался только один, который, истекая кровью,
и явился к бургомистру и со слезами молил его о справедливости... Да и
кому, как не городскому гарнизону, быть в ответе за безопасность дорог и
селений? Капитан Яст воспылал гневом, собрал отряд и отправился, дабы
наказать обнаглевших разбойников... Случилось, однако, так, что разбойники
наказали капитана Яста, а с ним и доблесть и честь городского гарнизона...
Сии злодеи, разобщенные в прошлом, ныне объединились в одну оголтелую
шайку... Отряд капитана Яста угодил в засаду и был вырезан до последнего
человека... Оплакивая погибших, городские власти обращаются к вам,
господин Солль - вернитесь, полковник, и встаньте во главе преданных вам
воинов... Иначе бесчинства злодеев угрозят не только славе гарнизона, но и
безопасности окрестных мест..."
Эгерт поднял голову. Все письмо было сплошной упрек.
Гонец ждал. Эгерт долго разглядывал его усталое хмурое лицо,
сведенные на переносице брови и тяжелые складки в уголках рта. Гонец знал
о содержании письма. Гонец тоже был сплошной упрек.
Эгерт вздохнул. Запрокинул голову, прислушался к себе - нет. Ни
стыда, ни волнения - только тупая горечь. Жаль все-таки Яста... Хотя чем
он лучше других?!
Гонец все еще ждал - не решаясь открыто проявить нетерпение.
- Я помню о своем долге, - медленно проговорил Эгерт. - И явлюсь в
гарнизон так скоро, - он криво усмехнулся, - как только позволят мне...
дела необычайной важности.
В дверях громко икнул сонный лакей. Пожилой лейтенант глядел на
Эгерта в упор, глаза его сверлили насквозь и требовали к ответу.
- Необычайной важности, - повторил Солль равнодушно.
В окне билась, жужжа, весенняя муха.
Визит матери в библиотеку ненадолго выбил Луара из колеи - но только
ненадолго. Он понемногу учился управлять своими мыслями; на некоторые из
них был наложен запрет, и Луар не сразу, но научился ему подчиняться.
Думать следовало о важном; самым важным был медальон и связанная с ним
